|
Дагестанская клинопись |
 |
| Фото: АМИР АМИРОВ |
| Амузгинская сталь на 95% идентична японской и знаменита тем, что никогда не теряет своих свойств |
"Клинок идет не к каждому"
В кузнице за сто. Эту температуру представить нельзя, ее буквально осязаешь. Кажется, что плавится все вокруг — и ты сама. Размеренно бьет молот по наковальне. Кузнец набирает в легкие раскаленный воздух и шумно выдыхает в такт ударам. Вверх — вдох, вниз — выдох. Если он собьется с ритма и неправильно выдохнет — просто сгорит изнутри, во всяком случае, так когда-то считали его предки. Для меня и пять минут в кузне — подвиг. А для кузнеца здесь начинается день и здесь же день заканчивается. Каждый месяц в огне рождается новый клинок. Для кузнеца его клинки — живые. Они рассказывают ему о людях, которым будут принадлежать. Иногда дело спорится — клинок варится легко, заточка и обработка идут быстро и чисто. Значит, человек, заказавший клинок, достойный. Бывало и наоборот. А однажды случилось небывалое — клинок сломался под молотом. Работа была отложена. Заказчик снова пришел через месяц с просьбой все-таки выковать кинжал. И снова сталь лопнула. Тогда кузнец сказал: "Клинок к тебе не идет, я не буду его мучить".
Кузница — это храм. Сюда нельзя заходить со спиртным, и если выпил, даже немного,— тоже нельзя. На наковальню можно класть только хлеб или Коран. Здесь нельзя не только ругаться, но и думать о плохом. "Если работаешь, надо освободить себя от мыслей,— говорит кузнец.— В горне 1200 градусов, в помещении — 100-120, и в этой температуре ты должен быть чист, как младенец. Я объяснить не смогу, почему это так, но это так и не иначе".
Когда-то профессиональный фотограф Гаджи Курбанкадиев, отдавший фотоделу 21 год, и представить себе не мог, что он когда-нибудь не то что выпустит из рук фотоаппарат — забудет о нем навсегда.
История мертвого села
 |
| Фото: АМИР АМИРОВ |
| Для кузнеца Гаджи его клинки живые — они рассказывают ему о людях, которым будут принадлежать |
Еще в начале XX века этим ремеслом промышляло все селение. В 1937 году амузгинцев, которые жили на равнине, выслали в Чечено-Ингушетию, на двухкилометровую высоту. Перемена климата погубила около 70% переселенцев. Оставшиеся в живых амузгинцы стали возвращаться на родину. Среди них был и дед Гаджи Курбанкадиева. "Когда мой дед увидел, что род вымирает, он повел всех назад, но в Амузги их не пустили. И тогда все пошли в Огульский район и в другие районы. Так амузгинцы ассимилировались с разными народностями Дагестана. А потом мы уехали в Киргизию. Там я вырос и получил образование. А наше Амузги стало мертвым селением",— рассказывает кузнец. Примерно тогда же, в 60-х годах, были утрачены древние секреты ремесла (амузгинские клинки сравнивают по качествам с легендарными японскими). Амузгинцы так и не поняли, за что их род подвергся репрессиям. "Может быть, за редкий талант, а может, за связь с холодным оружием,— говорит Гаджи.— Тогда ведь везде видели заговоры и перевороты".
Три грани, покорившие Париж
 |
| Фото: АМИР АМИРОВ |
| Амузгинскому мастеру каждый день приходится работать при температуре выше 100°. Сохранить здоровье в таких условиях можно только с чистыми мыслями |
Больше года семья жила только на детские пособия. Жена Хадижат, молодая, веселая и энергичная, мужу не мешала, а соседям и родственникам, осуждающим "бездельника Гаджи", говорила одно: "Он знает, что делает".
— Мне было за 40, когда я начинал,— вспоминает Гаджи.— Надо мной смеялись все. Я никогда не занимался ремеслом и, кроме фотографии, ничего не умел. Отец сказал, что это бесполезно. Брат сказал: "Скорее ишак на дерево залезет, чем ты станешь мастером". Я никогда не учился кузнечному делу. Но в один день меня как осенило — я каким-то внутренним зрением увидел это: металл в огне и молот в моей руке. И у меня что-то перевернулось внутри, я понял, что должен делать именно это. Как будто всю жизнь я жил под стеклянным колпаком и только сейчас вдохнул воздух. Может, это все потому, что я с детства впитывал информацию об амузгинцах, слушал разговоры взрослых об этом искусстве. Иначе объяснить все равно не смогу. Я работал интуитивно — ковал, ковал и ковал. Я смотрел сначала в себя, внутрь и видел там то, что должен делать. Поначалу я приспособился привязывать молот к руке, чтобы не выпадал — рука слабая, к фотоаппарату только и была приучена.
Наконец он выковал свой первый клинок. Точно такой же, с каким его дед в 1936 году ездил в Париж на выставку ЭКСПО-36.
— Я многое открыл тогда для себя,— вспоминает Гаджи.— Понял, что сначала должен найти огонь в себе самом, внутри. И потом послать его в горн. Когда начинаешь варить сталь, надо погрузиться в себя, увидеть клинок в трехмерном виде и только после этого приступать. Знаете, что в переводе означает слово "Амузги"? Оно означает "три грани". Понимаете? Целый род был назван в честь трех граней клинка.
Природное чутье
Первые два года кузнец свои клинки дарил, потом продавал за бесценок. Один знакомый купил у Гаджи кинжал за 8 рублей, а спустя несколько лет, узнав о славе мастера, продал его за $800. На самом деле зря — сейчас булатный клинок производства Гаджи Курбанкадиева стоит от $1500.
Что особенного в этой стали? Об этом могут долго рассказывать специалисты и фанаты-коллекционеры. Например, что технология изготовления амузгинской стали на 95% идентична японской. Что для сварки одного клинка необходимо наложить одну на другую 300 тончайших пластин металла. Что при тысячекратном растяжении на металле не образуется швов и трещин. Что амузгинский клинок выдерживает любые нагрузки, например поперечный удар, а также перерубает гвозди и болты, при этом на лезвии не остается зазубрин. Что любой заводской нож, даже очень высокого качества, ломается с двух ударов молота, а булатная сталь Гаджи только гнется, и форму ножа можно быстро восстановить. То, что эта сталь никогда не теряет своих свойств,— ее главное достоинство.
Официальное признание пришло к Гаджи в 1998 году, когда он уже был известным в Дагестане мастером. Кузнеца вызвал к себе председатель госсовета республики Магомедали Магомедов и спросил: "То, что про тебя газеты пишут,— правда?" Газеты писали, что кузнец-самоучка открыл рецепт древней амузгинской стали. В результате Магомедов распорядился создать специальную комиссию, которая должна была изучить амузгинский кинжал VII века, хранившийся в краеведческом музее, и сравнить его с новеньким клинком из горна Гаджи. В комиссию вошли академики, доктора технических наук, научные сотрудники кафедры технологии металла Дагестанского университета и центра высоких технологий Института физики, сотрудники Министерства культуры, историки и художники-ювелиры.
Специалисты, потрясенные результатами исследования, спрашивали кузнеца: как он, не имеющий технического образования, смог разработать рецепт столь потрясающего сплава? "Наши деды работали без формул, природным чутьем и никогда не ошибались" — примерно так отвечал Гаджи. Заканчивался трехстраничный отчет комиссии следующим выводом: "Вышесказанное позволяет сделать заключение об идентичности технологии Гаджи Курбанкадиева технологии изготовления контрольного образца, представленного Дагестанским краеведческим музеем".
Так кузнец-самоучка стал знаменитым. С годами рука окрепла, а пальцы научились видеть — именно так называли древние амузгинцы умение на ощупь определять состав стали и "ловить" десятые доли миллиметра (разумеется, в ходу были другие термины).
За последние пять лет в его доме побывало много коллекционеров, в том числе из Европы и США. Несмотря на то что куется клинок примерно три недели, клиенты ждут выполнения заказа четыре-пять месяцев. На амузгинскую сталь — очередь. К тому же Гаджи стареет, сил все меньше, и времени на работу уходит все больше.
В Дагестане Гаджи Курбанкадиева знают все, гордятся им и говорят: "Дай Аллах Гаджи прожить сто лет". Но ничто не вечно. Не станет кузнеца Гаджи — и, может статься, не будет и искусства Амузги. Законы рода запрещают мастеру обучать своему ремеслу чужаков — только амузгинцам разрешено перенимать древние секреты. А их осталось мало, и еще меньше тех, кого прельщает тяжелая работа кузнеца. Трое старших сыновей, давно покинувших родной дом, интереса к кузнечному ремеслу никогда не проявляли и занятие отца воспринимают скорее как хобби. Только жена Гаджи, пережившая с ним самые трудные годы, часто вспоминает о том, как увлечение мужа, казавшееся поначалу странным, спасло семью от нищеты.
— Жили у нас в доме двое ребят-амузгинцев,— рассказывает Хадижат.— Гаджи их учил, но они нетерпеливые оказались. Хотели сразу научиться ковать и деньги зарабатывать. Когда поняли, что это дело не одного года, ушли.
Впрочем, кузнец сильно не расстраивается — у него подрастает младший сын, тоже Гаджи. И в кузницу каждый день они уходят вдвоем. Гаджи-младшему занятие отца нравится.
— У моего народа есть предание,— говорит кузнец Гаджи Курбанкадиев.— Когда-то на полях Корана в древнем Амузги кто-то написал, что село умрет два раза — от болезней и злой силы. И два раза возродится. Первый раз это было, когда в 1958 году в мертвое село вернулось несколько десятков семей, в том числе и наша. Три года прожили, новое поколение амузгинцев появилось. Потом село назвали бесперспективным, и нас снова изгнали. Я не знаю, может быть, возрождение еще будет — сейчас в Амузги, кроме развалин древней крепости, ничего нет. Но иногда мне кажется, что найденное мною ремесло и есть новое рождение Амузги. Сталь рождается в огне, и Амузги, получается, возродилось в огне. И я очень хочу, чтобы больше моя родина не умирала.