выставка рисунок
В московской галерее "Ковчег" открылась выставка рисунков Сергея Эйзенштейна из собрания Лидии Наумовой — сестры актера Михаила Жарова, бывшей художником по костюмам на съемках "Ивана Грозного". Графику великого кинорежиссера рассматривала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Художественное наследие Сергея Эйзенштейна насчитывает, как известно, многие тысячи листов. Никогда специально не обучавшийся ремеслу художника, он обладал врожденной виртуозностью рисовальщика и, похоже, просто мыслил в картинках, рисуя практически безостановочно. Его наброски — своего рода дневник, непрекращающийся внутренний монолог, а само эйзенштейновское рисование хочется назвать автоматическим — по аналогии с письмом сюрреалистов.
Неудивительно, что в каждой пачке эйзенштейновских рисунков — например, в той, которую он подарил своей молодой сотруднице Лидии Наумовой,— обнаруживаются самые разные сюжеты. Тут есть и вполне "рабочие" наброски к фильму. И фривольные фантазии на темы "Ивана Грозного", явно не предназначенные для реализации — посвящены они в основном линии, связанной с английским двором и представляют эротические забавы королевы Елизаветы и ее фаворитов.
На выставке представлены и рисунки, хоть и сделанные в период съемок "Ивана Грозного", но к фильму не имеющие ни малейшего отношения. В период работы над самым двусмысленным и мучительным своим шедевром режиссер, оказывается, набрасывал этакие парижские сценки — кафе, фатоватых развратников и кокетливых развратниц, ярмарочных силачей и безработных клоунов. Рисунки не только подписаны по большей части на французском, но и напоминают разом всех французских классиков и современников: от Тулуз-Лотрека до Матисса, Пикассо и Жана Кокто.
Поскольку рисунки Эйзенштейна воспринимаются как рисованный дневник, то в них ищут того же, что и во всех дневниках,— биографической и психоаналитической подоплеки творчества великого кинематографиста. Подарком психоаналитику кажутся и эскизы костюма Малюты Скуратова, непременным элементом которых является гигантский фаллос, то увенчанный драконьей головой, то прорастающий многочисленными волчьими мордами, и графическая версия сцены "Пещного действа", где ангел в виде крылатого фаллоса спасает отроков-мучеников из разверстой пылающей вагины.
Впрочем, выставка в "Ковчеге" дает повод для размышлений не только о тайных желаниях Сергея Эйзенштейна, но и о некоторых особенностях его творческой эволюции. Трудно не заметить, что при всей неоспоримой гениальности "Иван Грозный" кажется чуть ли не нарочито анахроничным. Режиссер, в 1920-е годы снявший шедевры киноавангарда "Стачку" и "Броненосец 'Потемкин'", в 1940-е снимает фильм, кажущийся возвратом к экспрессионизму и кинематографическому югенштилю в духе "Нибелунгов" Фрица Ланга 1923 года. С одной существенной разницей — Эйзенштейн снимает звуковое кино. Впрочем, именно переход к звуку для Сергея Эйзенштейна совпал с переходом от авангарда к сталинскому "большому стилю". И даже поездка в Западную Европу и Северную Америку для ознакомления с техникой звукового кино, в которую кинематографист отправился в 1929 году, была официальной командировкой.
Возможно, именно переход к звуку и тексту сделал затруднительным прославленный эйзенштейновский ассоциативный монтаж. Возможно, звук стал пришедшим в кинематограф Эйзенштейна однозначным идеологическим месседжем, голосом власти, не оставлявшем режиссеру свободы манипулировать зрителем по собственному усмотрению. Рисунки к "Ивану Грозному" оказываются, по сути, подлинной авторской версией фильма, беспленочным director`s cut. Избавившись от звука, Эйзенштейн возвращается к авангардному, монтажному кино, даже если теперь оно существует только на бумаге и вообще кажется скорее мультипликационным, чем игровым фильмом. (Понимаешь, почему Эйзенштейн, встретившись в Калифорнии с Уолтом Диснеем, сказал, что Дисней — это единственный подлинный кинорежиссер.) В отличие от игрового "Ивана Грозного", рисованный оказывается не трагедией, а фарсом и пародией на все большие стили, в том числе и на киноэкспрессионизм и модерн, в особенности в его русской, театральной, мхатовской версии. Ведь именно этот стиль некогда был главным объектом нападок молодого авангардиста Эйзенштейна.