Законный Б.

На Малой сцене Театра наций вышел спектакль, в котором пьесу Льва Толстого «Живой труп» объединили с дневниковыми записями самого писателя и его жены Софьи Андреевны. Об актуальности темы задумалась Алла Шендерова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Классический институт брака, похоже, уходит в прошлое. Точнее, становится меньше браков, заключающихся из-за того, что «надо выйти замуж» и «соседей совестно». Чудаки, тусующиеся друг с другом, потому что им по кайфу, все равно останутся. А всех прочих — не жалко. Так что можно сказать и наоборот: институт семьи сейчас переживает период очищения. А раз так, сюжет и подход, выбранный Данилом Чащиным, весьма актуален.

«На словах я Лев Толстой, а на деле… простой»,— ерничает в микрофон Дмитрий Лысенков, тончайший артист, звезда Александринки, с этого сезона пополнивший ряды питерцев, перебравшихся в Москву.

Как доказывает спектакль, проблема гения была как раз в том, что на словах — то есть в своих романах — Толстой воспарял в горние выси, а в семье оказывался вполне невыносим.

Впрочем, стоит почитать переписку Толстого с Софьей Андреевной, чтобы понять: правых и виновных в их отношениях не найти. Все это понимал и сам Толстой. «Анна Каренина», «Крейцерова соната», «Живой труп» и даже «Дьявол» — это все попытки разобраться, причем тщетные, иначе Толстой не ушел бы из Ясной Поляны.

В спектакле Чащина Елена Николаева и Дмитрий Лысенков, не меняя костюма и как бы не выходя из образов Лизы Протасовой и ее мужа Феди, отвечают на вопросы невидимого судии, которые повторяют световые надписи за их спинами: «Как вы познакомились?», «Как первый раз поссорились?» и так далее. Отвечают знакомыми нам текстами из дневников, звучащими так современно, что становятся моментами истины. Кроме них, в спектакле есть и вполне реалистичные, в духе самой пьесы Толстого, сцены в доме у Протасовых: оставленная, опухшая от слез Лиза выхаживает больного ребенка, а ее маменька радуется, что дочь наконец порвала с мужем-пьяницей и пригласила в дом Каренина (Олег Савцов). Впрочем, некая фантасмагория закрадывается и в эти эпизоды: Людмила Трошина играет роли сразу двух «маменек» — Анны Дмитриевны (мать Лизы) и Анны Павловны (мать Каренина), а скромный подросток, Лизина сестра Саша (Елизавета Юрьева), в мгновение преображается в обольстительную Машу — пусть не сладкоголосую цыганку, как у Толстого, зато роскошную танцовщицу (всю пластику к спектаклю придумал хореограф Александр Андрияшкин).

Вдобавок, даже когда на сцене все вполне обыденно — обеденный стол, долгие разговоры, костюмы, хоть и современные, но чуть намекающие на прошлый век (художник по костюмам — Анна Хусталева),— под ногами персонажей вьется то ли черт, то ли шут, норовящий раздеться, перекувырнуться, расстелиться у ног героев. В программке персонаж Георгия Иобадзе так и назван: Живой труп. То, что осталось от счастливого брака.

Придуманный художником Николаем Симоновым черный движущийся портал делит сцену на левую и правую (если смотреть из зала) части. Ну или так — на половину Толстого и половину Софьи Андреевны. «Нормальные» персонажи обитают справа. Слева — такой же стол, за ним Толстой, он же Протасов, и Маша. С первых сцен их окружает облако конфетти — оно, как брызги, летит из всех бутылок и бокалов, но в нем можно «разглядеть» и то облако, что рассеется после финального выстрела Протасова, сделавшего мнимое самоубийство реальным. Единственный, кому позволено шляться, вернее, ползать с одной половины на другую,— Живой труп. От сцены к сцене все больше надуваясь и приосаниваясь, на суде он облачится в строгую фрачную пару, влезет в оконный проем за спиной у судьи (Сергей Колесников тоже играет двоих: кроме судьи ему достался друг матери Каренина) и станет преспокойно грызть яблоко. Под этот хруст и чавканье Протасов дает показания, пытаясь доказать невиновность Лизы, поверившей в свое вдовство и ставшей женой Каренина.

Жизнь слева и жизнь справа, Маша и Саша, свекровь и мать, гений Толстой и обыкновенный Протасов — раздвоение читается не только в том, что каждому актеру досталось два персонажа.

Раздвоение было и в самом Толстом, требовавшем от жены соответствия «идеалам здоровой бабы» и при этом написавшем «Живой труп», герой которого (это тонко подчеркнуто и в тексте, и в спектакле) совершает мнимое самоубийство, поняв, что жена любит не его. А почему? Да потому что выбора перед свадьбой у нее не было.

Дмитрий Лысенков отлично читает тексты Толстого: о Соне — «моей девочке в желтом платье», о непомерном счастье медового месяца, о разочаровании после рождения детей. Но все же слова здесь не главное, так что центром спектакля он становится только в финале, когда история окончательно превращается в гротеск: Живой труп и шагу не дает ступить поженившимся Лизе и Каренину, а криво хихикающий, растерявший всю толстовскую барственность Федя вот-вот превратится в такое же инфернальное чудище. Чтобы спастись, он до изнеможения стучит себе в висок гудящим микрофоном. Пока не упадет в облаке конфетти.