Пандемия отступила перед «Зеркалом»
Воронежский Камерный театр на «Золотой маске»
В Центре имени Мейерхольда танцевальная группа воронежского Камерного театра представила «Зеркало» — последний конкурсный спектакль «Золотой маски» в номинации «Современный танец». Татьяна Кузнецова полагает, что у него хорошие шансы на успех.
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Балетные и танцевальные события «Золотой маски» завершились за десять дней до объявления результатов. Конкурс, урезанный зловредным коронавирусом, был необилен: четыре балета и пять современных спектаклей. При этом интриги почти нет: контраст между номинантами слишком очевиден, чтобы теряться в догадках насчет победителей. И хотя подчас решения жюри опровергают все прогнозы, едва ли самарский «Бахчисарайский фонтан», взявший свою региональную вершину, или смехотворный в своей амбициозности нуреевский «Дон Кихот» Музтеатра Станиславского обойдут «Жизель» Большого театра — умную живую реставрационную работу Алексея Ратманского, к тому же отлично станцованную. Конкурировать с «Жизелью» могут разве что «Русские тупики II» Мариинского театра, но этот балетик слишком камерный и скромный, чтобы тягаться с многолюдным театральным зрелищем Большого. А вот «Маска» за лучшую хореографию автору «Тупиков» Максиму Петрову пришлась бы как раз впору.
До выступления воронежцев современные танцы этого года выглядели почти аварийно.
Ясно, что на победу не могло претендовать «Последнее чаепитие» — претенциозно-графоманский проект петербурженки Ксении Михеевой. Трудно также заподозрить, что жюри умилится бесхитростным чистосердечием и участием детей в семейном иркутском военном оммаже «Иваново детство». Однако блекло выступили и иностранцы, сочинившие спектакли «Личность» и «Сердце на моем рукаве» для екатеринбургских «Провинциальных танцев». Их спектакли оказались старомодными по приемам и неоригинальными по языку, будто миссионеры снисходительно образовывали аборигенов по принципу «сгодится и так», и только индивидуальность некоторых артистов высекала живую искру из предсказуемого течения вялой балетмейстерской мысли. При этом самый яркий спектакль екатеринбуржцев — «Свободу статуе!» Анны Щеклеиной и Александра Фролова — эксперты вовсе не номинировали на «Маску», зато в раздел «Хореографы» скопом записали всех авторов современных работ, что, безусловно, девальвирует статус награды.
На этом фоне воронежское «Зеркало» выглядит разумно сконструированным (хотя и не без длиннот), последовательно изложенным (хоть не без лобовых метафор), грамотно поставленным (так, что танцевальные несовершенства артистов практически незаметны) и вдохновенно исполненным спектаклем без претензий на открытие новых горизонтов. Напротив, работа хореографа Павла Глухова отсылает к уже далеким 1990-м, когда «современники» старались рассказывать человеческие истории, избегая как примитивного нарратива, так и бессмысленного копирования малознакомой западной техники. Сейчас, конечно, техника изучена лучше, но и соблазн копирования выше. Тем ценнее стремление Павла Глухова найти собственный язык, причем доступный конкретным артистам, чтобы их пластическая речь выглядела органичной, а не исковерканной неумелым произношением. И хореограф этого добивается: спектакль исполнителям «по ногам», к тому же прекрасно отрепетирован, притом что использует весьма непростые ансамблевые композиции.
Сюжетно это новелла о самопознании: черный кабинет сцены, с колосников свешивается гигантский круг «зеркала», вращающегося на горизонтальных осях.
В прологе герой и присоединившиеся к нему восемь артистов в черных платьях-брюках-рубашках-топах вглядываются в поверхность, затянутую пленкой из фольги и разрезанную вертикально наподобие кошачьего зрачка. Музыка Василия Пешкова, написанная специально для «Зеркала», четко и чутко обслуживает потребности хореографа: нагнетает саспенс, задает ритм, когда нужно — подливает лирики или добавляет мрачности. Эпизоды спектакля — этапы жизни человека или метафоры жизни человечества. Стремительный массовый бег начала (как бы хаотический, со случайными столкновениями, резкими падениями и мгновенным продолжением пути) рифмуется с бегом вспять, размеренным и расчерченным по линиям — доминантой последней трети жизненного спектакля.
Впрочем, хореограф не претендует на лавры мыслителя, чередуя драматические метафоры с комическими и вполне житейскими эпизодами. Забавная сцена с «кентавром» (женский обнаженный торс соединен с мужскими ногами, в объединяющем их «черном теле» идет невидимая гендерная борьба) завершается закулисными «родами» — и нагота выкатившегося на сцену героя не шокирует, а работает на образ: каким же еще быть новорожденному? Остроумно придумана любовная линия: по авансцене парень идет к ждущей его девушке, но дойти ему не суждено — три девицы, одна за другой, а потом и все вместе облепляют-опутывают-стреноживают его цепкими многоярусными объятиями-поддержками. К финалу влюбленные все-таки соединятся в адажио, но исход его неожиданный для танцевального спектакля: после упоения первых поддержек-вращений эмоциональный напор партнера шокирует девушку, и, высвободившись из страстных объятий, она уходит в черную пустоту.
Возможно, «Зеркало» стоило бы подвергнуть редакторской огранке: убрать довольно безвкусный эпизод с куклой-младенцем, шевелящей ручками и ножками.
Закончить спектакль отличной мизансценой, в которой герой выхватывает из закулисной тьмы и, не глядя, отшвыривает в темное открытое пространство все новых и новых встречных.
Не повторять дважды эпизод с зазеркальным двойником, приставляющим к телу солиста свою голову. Не закольцовывать спектакль, завершая его исходной мизансценой. Но это частности, не мешающие признать: в «Зеркало» можно вглядываться, его можно смотреть и даже пересматривать.