В лабиринте свободы
23 апреля в Новой Третьяковке открылась выставка «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии». Огромный международный проект, сроки реализации которого несколько раз переносились из-за коронавируса, теперь наконец станет одним из центральных событий Года Германии в России, считает Сергей Ходнев.
Первые посетители в залах выставки «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии»
Фото: Игорь Иванко, Коммерсантъ / купить фото
Но есть рядом со всем этим сверхтема, тема-колосс. Романтизм русский и романтизм немецкий связаны особенно интимно во всех своих многочисленных гранях. Отечественные интеллектуалы упивались «туманной ученостью» Шеллинга, Фихте, Гегеля. В поэзии нашего золотого века следов германской музы, понятно, и не сосчитать: переводы, подражания, сюжеты, да сам образный строй, в конце концов. Живопись — тоже все понятно. С подачи Василия Жуковского великий саксонец Каспар Давид Фридрих в старости получал денежное вспомоществование от российского самодержца, а картины его прописались в Эрмитаже; питомцы Императорской академии художеств, отправлявшиеся на стажировку в Италию, в обязательном порядке делали длительную остановку в Дрездене; там же, в саксонской столице, хранилась и хранится «Сикстинская Мадонна» — одна из главных художественных святынь прошлого для людей романтической эпохи. Так что не приходится удивляться тому, что с немецкой стороны партнером Третьяковской галереи выступают именно Государственные художественные собрания Дрездена, великий музейный конгломерат, где есть и «Зеленые своды», и Галерея старых мастеров, и много чего еще, включая «Альбертинум» — там выставку развернут после того, как она закроется в Москве.
Только как это все показать — тоску души по Абсолюту и новое чувство истории, национализм и одиночество, бури и интроспекцию, упоение возвышенными красотами и размышления «про древний хаос, про родимый»? Ясно, что спокойной анфиладой с методично-хронологическим изложением событий здесь не обойдешься, хотя исторический контекст на выставке все-таки будет (в виде и архивных документов, и драгоценных артефактов) — как иначе, если это еще и то время, когда на глазах менялась, по Мандельштаму, «таинственная карта» Европы. Пространство выставки спроектировал знаменитый архитектор-деконструктивист Даниэль Либескинд (и это первый в нашей практике случай, когда такая задача поручается международной архитектурной знаменитости подобного калибра).
Придуманная им структура стендов — две огромные ломаные линии, которые спиралями сходятся к центру, образуя подобие лабиринта: метафора и земного странствия, и творческих поисков романтизма, и усложненности человеческого сознания этого времени. Впрочем, это будет лабиринт, допускающий множество маршрутов и множество точек выхода (как и входа).
Главными героями выбраны четыре живописца. Увидеть среди них Каспара Давида Фридриха неудивительно, с русской стороны ему будет отвечать автор «Явления Христа народу» Александр Иванов. А вот другие двое на первый взгляд смотрятся неожиданно: малоизвестный у нас Карл Густав Карус и Алексей Венецианов, которого мы как-то не привыкли воспринимать как эталонное порождение стихии романтизма — но тут нам его покажут именно так.
Вокруг этой четверки роится великое множество имен, которого требует размах выставки. В первую очередь, конечно, художники, тщательно отобранные по музейным собраниям двух стран, но не только — еще и мыслители, поэты, писатели, исторические деятели. Тематические разделы задуманы так, чтобы основные подсюжеты были показаны по возможности комплексно, будь то национальное чувство, новое прочтение религиозного искусства, созерцание природы, любовь к «общей родине» романтиков — Италии, открытие детства как полноценной эпохи человеческой жизни, возвышенное одиночество, культ литературы и литератора. При этом в каждом разделе — еще и отвечающее все тем же темам произведение какого-нибудь большого современного художника: романтизм, настаивает выставка, не скучный музейный факт, а константа, образ понимания и творчества, и творца, который как появился в Европе 1800-х, так и остается актуальным.
Перемещаться между этими блоками можно в том порядке, какой зрителю заблагорассудится: он волен выбирать в этом универсуме те смыслы и те образы, которые ему ближе всего. В конце концов, воля — тоже немаловажное понятие для выставки, озаглавленной «Мечты о свободе». Романтизм — это не только искусство, но и историософия, идеология, общественная мысль, из него, например, вылупились и наши славянофилы, и наши западники. Но еще это порыв к свободе — не только творческой, но и гражданской, о чем напоминает экспозиция, где в подробно обрисованную «поэзию» вплетается «правда» многочисленных революций 1821–1848 годов и восстания на Сенатской площади.