Как Крым сверг иго

В зале имени Чайковского исполнили оперу Георга Фридриха Генделя «Орест». Необычный генделевский опус, никогда прежде не звучавший в России, представили международная команда вокалистов с контратенором Франко Фаджоли в заглавной партии и оркестр Il Pomo d’Oro, которым дирижировал Дмитрий Синьковский. За мифологической драмой, разворачивавшейся на берегах нынешнего Крыма, следил Сергей Ходнев.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Если начистоту, в перечне опер Генделя вы «Ореста» не найдете. Он принадлежит к разряду так называемых пастиччо, сборных солянок, для которых брали россыпь уже существующих арий и прилаживали их к новому либретто: дешевая и сердитая потеха для публики, «лучшее, любимое, только для вас». Конкретно «Ореста» Гендель скомпоновал из кусочков собственных опер, написанных на протяжении добрых 27 лет, и показал его лондонцам в один из самых тяжелых моментов своей английской карьеры — и конкуренты теснили, и Королевская академия музыки расторгла с ним контракт, и публика начала уставать от итальянской оперы. Обстоятельства драматичные, но все-таки условности, которые нам привила романтическая эпоха, кажется, вынуждают нас смотреть на пастиччо свысока: где какие-нибудь «Юлий Цезарь» или «Альцина», а где как бы безнадежно вторичный «Орест».

Конечно, у этой вещи занятное либретто — как и «Ифигения в Тавриде» Глюка, это адаптация одноименной трагедии Еврипида, только приближенная к галантной математике оперы-seria. Матереубийца Орест (прибывший в Тавриду, сиречь на Крымский полуостров, в поисках искупления), Пилад, Орестова сестра Ифигения, злобный царь скифов Фоант — они есть, как и мотив неузнанности. Но еще есть жена Ореста Гермиона, приплывшая вслед за мужем к крымским берегам, и начальник царской стражи Филоктет, влюбленный в Ифигению. Так, может быть, из-за этой родословной именно «Оресту» в последние лет десять везет не меньше, а иногда даже и больше, чем кое-каким из сорока двух «настоящих» генделевских опер? Есть ведь пара полных записей, есть некоторая постановочная история.

Московский концерт показал, что дело вовсе не только в этом. Гендель так подобрал арии для «Ореста», что в этом концентрате любимых композиторских идей практически нет ничего дежурного, проходного. Да, это очень требовательная вокальная музыка. Но Ореста пел Франко Фаджоли, играючи одолевавший огромные колоратурные пассажи и, помимо барочной красоты своего мягкого меццо-сопранового тембра, наделявший сына Агамемнона победительной искренностью и пылом. Почти то же самое с Гермионой в исполнении Юлии Лежневой. Партия не совсем «впета», в ней было много порывистости и импровизационности, но заодно и столько живой артистической магии, что поди вспомни о коллажной природе ее партии — какое там. Именно Фаджоли и Лежневой достался чудный дуэт в конце второго действия (позаимствованный из оперы «Флоридант»), а вдобавок оба получили возможность козырнуть эффектными большими каденциями во всю ширь диапазона.

На уровне деталей остальные впечатления менее ровны: так, Ифигению пела Диляра Идрисова, которой в этот раз сдержанная, девически-жреческая партия так и не позволила развернуться как следует. С другой стороны, польский тенор Кристиан Адам даже в маленькой партии Пилада все-таки вышел на уровень запоминающегося и проникновенного образа, а баритон Бьяджо Пиццути немногими колоритно-зловещими штрихами вывел своего Фоанта, монарха, который приказывает умерщвлять на жертвенном алтаре всех чужеземцев из страха за свою власть. Не повезло разве что Филоктету — блеклое и глухое контральто Франчески Ашоти до героики недотягивало.

А еще был темперамент и вкус Дмитрия Синьковского, был удивительно объемный и красочный звук Il Pomo d’Oro, была нюансированная театральность и роскошное звучание клавесина и теорбы в речитативах. И как будто бы ходульная, случайная вещь на глазах наливалась образцовыми страстями, саспенсом, ужасами. Ведущими к искреннему катарсису без всякого двойного дна — Орест спасен из-под жертвенного ножа, злой владыка скифов-крымчан убит.

Здесь уж как с декорациями барочного театра: те образчики, которые до нас дошли, в будничном музейном контексте у современного зрителя способны вызвать вежливо-снисходительную гримаску. Ну да, пользуясь хорошими эскизами, расписали тряпки и натянули их на нехитрые дощатые конструкции — молодцы, конечно, но куда им до нашего видеомэппинга и до нашей постиронии. Но знаете, как это бывает — если эти холщовые красоты смонтировать на аутентичной сцене, если подсветить их теплым и деликатным светом, какой могли бы давать свечи, то каким-то необъяснимым образом получится совсем-совсем другая реальность. И даже, пожалуй, возникнет окно в детски счастливый мир, где постоянство и самоотверженная любовь непременно вознаграждаются, где тирану достается по заслугам и где далекие от Греции народы радуются именно этому.