В Венской государственной опере состоялась премьера оперы Вагнера «Парсифаль» в постановке Кирилла Серебренникова, которая прошла при пустом зрительном зале. Музыкальным руководителем выступил Филипп Жордан. Партия Кундри стала для всемирно известной латышской меццо-сопрано Элины Гаранчи первой вагнеровской партией в карьере. После премьеры Элина Гаранча рассказала Владимиру Дудину о подходах к Вагнеру, о работе Кирилла Серебренникова и о пении без слушателей.
Фото: Wiener Staatsoper / Michael Poehn
Фото: Wiener Staatsoper / Michael Poehn
— Как вы решились взяться за Вагнера?
— Партию Кундри мне предложили года три назад, чему я очень удивилась. Никогда не думала, что буду петь Вагнера. Мне всегда казалось, что у меня совсем не вагнеровский голос. Но после того как в моем репертуаре появились такие партии, как Сантуцца в «Сельской чести» Масканьи или Эболи в «Дон Карлосе», которые я успешно освоила, я подумала: а почему бы не взяться за Вагнера, не попробовать что-то новое? Мой педагог, которого я знаю уже более шести лет, сказал, что в этой музыке меня ждет немного иное пение, но будет очень удобно и даже полезно как для партий, которые я уже пела, так и тех, которые еще предстоит исполнить. Я принялась тщательно разучивать Кундри более года назад. Сложность здесь в том, что на протяжении двух актов в партии встречаются все стили, с которыми я уже была знакома. Здесь есть и бельканто, иначе не спеть первый рассказ героини во втором акте. Здесь требуется огромная выдержка, железная дисциплина, для того чтобы не раскричаться. Все это мне уже встречалось в других ролях — Ромео, Сантуцце или Далиле. То есть получилась некая сумма пройденного.
— Что было камнем преткновения в освоении вагнеровского стиля?
— Психология Вагнера, его миропонимание не очень активно. Его герои начинают двигаться не сразу, как и на вопросы отвечают с задержкой, на дистанции, постоянно рефлексируя. И для меня это было поначалу трудновато, потому что я в жизни все делаю быстро: быстро хожу, говорю, пью яйца с утра, глажу. Философия возвышенного для меня оказалась испытанием.
— Но партия Кундри и с драматической точки зрения сложна, это предельно противоречивый женский образ, смысловой и эмоциональный диапазон которого невероятно широк: она заложница злого скопца Клингзора, но рвется служить и братству Грааля. Как вы нашли к ней подход?
— Кундри действительно очень сложный образ, думаю, Вагнер и сам не мог бы толком рассказать, кто она такая. Мало в какой постановке удается исчерпать этот образ до конца, он всегда оставляет много вопросов. Вагнер много размышлял о реинкарнации в контексте индуизма, буддизма. Кундри свои жизни, вероятно, изжила, измучив всех, измучившись сама, и в конце концов была освобождена от своей красоты, обязательств, своего непонимания, почему она такая. В голосе для передачи этой гаммы чувств нужно иметь и мягкость, лиричность, тонкость, а в конце второго акта требуется и вовсе совершенное сумасшествие, чтобы показать весь этот спектр. Партия очень интересная, но ее очень трудно играть. Кирилл Серебренников сумел показать в «Парсифале», что любовь в конце концов побеждает. Мне с ним очень повезло, он гениальный. Вы не представляете, как умело он провел в спектакле психологическую драму у каждого характера! Работая с ним, мне было очень интересно вслушиваться во внутренние диалоги, которые Кундри вела сама с собой и с Парсифалем, раскрывая свои возможности. Вообще, я не думаю, что она злобная. Ее смех перед страдающим Христом не насмешка в чистом виде, это нервная реакция на ситуацию, в которой она не оказывалась никогда: ей прежде всего было страшно. Это напомнило мне фильм «Джокер» с Хоакином Фениксом в главной роли и тот момент, когда он говорил о бесконтрольном нервном смехе. И должен был появиться такой Парсифаль, чтобы она смогла освободиться от заклятия. Мне так кажется.
— Кирилл Серебренников поставил уже несколько опер, но очень интересно, как ему удалось осилить такую махину, как «Парсифаль», где мало продраться сквозь дебри литературного сюжета, надо знать еще и бесконечные лейтмотивы, из которых сплетена партитура Вагнера.
— Кирилл — режиссер очень талантливый и очень умный, и он основательно готовился к этой постановке. Вагнер вообще очень сложный даже для очень опытного постановщика. Лично мне было ясно все, чего и почему хочет добиться Кирилл. Для меня самое главное, чтобы режиссер мог рассказать и доказать, почему я должна делать те или иные действия. Сложность заключалась только в том, что он не мог находиться с нами рядом в режиссерском зале, что иногда очень мешало, потому что возникали вопросы, которые хотелось задавать сразу, а приходилось ждать, пока мы их отправим, пока получим ответ, возникали неизбежные задержки. Но в любом случае этот режиссер очень ценит артистов и понимает, что у каждого из нас есть свое мнение, опыт и традиции. Оперные певцы ведь в некотором смысле ограничены музыкой, которая сама по себе уже история, так что ломать ее и работать против нее не стоит. Мне было с ним очень интересно, потому что для меня в опере всегда был важнее театр, а не телефонная реакция на музыку.
— Каково было петь в зале без публики?
— Выступать на сцене без публики то же самое, как читать книгу без согласных или без каких-то других необходимых букв: получается нечто бессмысленное. Это же не жизнь. У вас в России ситуация в театрах, конечно, намного лучше, как и в Испании. И я не понимаю, как в таких культурных странах, как Австрия или Германия, где все закрыто, не смогли решить эту проблему. Эмоционально это очень тяжело. Каждый из нас, артистов, легко простил бы и шуршание обертками конфет, и телефонные звонки, и вставания с мест во время спектакля, лишь бы был хоть какой-то человечек, который бы нас слушал. Но лучше хоть что-то, чем совсем ничего. Поэтому все мы счастливчики, что смогли хотя бы так доказать, что живы, что форма поддерживается, хотя поем второй раз за полгода, но все же что-то поем. Было очень приятно встретиться с коллегами и понять, что ты не один такой дурак сидишь дома и думаешь, что и как происходит вокруг, но и у остальных примерно то же самое. Есть надежда, что если уже не в этом сезоне, то хотя бы в следующем ситуация чуть-чуть улучшится, чтобы люди думали не только о жратве, но и о духовном росте.