В Тбилиси на 86-м году жизни умер выдающийся актер Кахи Кавсадзе, звезда Театра имени Шота Руставели, обреченный остаться в памяти народной Черным Абдуллой из «Белого солнца пустыни» (Владимир Мотыль, 1970).
Актер Кахи Кавсадзе
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Актер Кахи Кавсадзе
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
В конце 1960-х советские режиссеры вступили друг с другом в соцсоревнование по производству как можно более харизматичных антигероев. Да не просто антигероев, а злейших врагов: от атамана Бурнаша в «Неуловимых мстителях» и «дядюшки Вилли» в «Щите и мече» до поручика Брусенцова в «Служили два товарища» и Мюллера в «Семнадцати мгновениях весны». Но никто из них — ни Копелян, ни Масюлис, ни Броневой, ни Высоцкий не мог соперничать в дьявольски гордом обаянии с Кавсадзе — предводителем басмачей Черным Абдуллой. Статный красавец с монетным профилем казался на фоне своей разношерстной банды Лоуренсом Аравийским, западником, прикидывающимся полевым командиром: курильщик сигар в щегольском френче. На его долю выпали самые злодейские злодейства: убийства Гюльчатай и безответного красноармейца Петрухи. Но он, удостоившийся от самого товарища Сухова уважительного «воин, а не шакал», вызывал своеобразное восхищение: да, такой вот воин.
Кадр из кинофильма «Белое солнце пустыни». Кахи Кавсадзе в роли Абдуллы (справа)
Фото: РИА Новости
Кадр из кинофильма «Белое солнце пустыни». Кахи Кавсадзе в роли Абдуллы (справа)
Фото: РИА Новости
Кавсадзе происходил, что называется, из одной из лучших семей Тбилиси. Его дед Сандро создал Национальный ансамбль песни и танца, прообразом которого был хор духовной семинарии, где пел однокашник Сандро — юный Иосиф Джугашвили. Кахи говорил, что хранит трубку Сталина, подаренную им деду в 1937-м, и этому в отличие от множества тбилисских легенд верилось. Высокие связи не спасли отца актера Давида, унаследовавшего отцовский ансамбль в 1939-м, от смерти в лагере. Попав под Керчью в плен, он был спасен из лагеря грузинскими эмигрантами-меньшевиками под обещание участвовать в немецкой пропаганде. Чем он и воспользовался, чтобы, в свою очередь, спасать из лагерей пленных, набранных независимо от наличия вокальных данных в грузинский хор. После войны Давид вернулся на родину: ну и вот.
По словам Кахи, в Театральный институт его, дылду с дворовыми ухватками, приняли лишь из уважения к деду и отцу.
Пусть так: приемная комиссия не ошиблась. В Театре имени Руставели он стал актером-фетишем великого Роберта Стуруа. В кино работал со всеми флагманами великой тогда еще студии «Грузия-фильм». От Георгия Шенгелаи и Отара Иоселиани до Резо Чхеидзе и Резо Эсадзе. Только вот главных ролей ему не выпадало. Играл в лучшем случае князей («Иные ныне времена», Михаил Чиаурели, 1965; «Он убивать не хотел», Георгий Шенгелая, 1965; «Дюма на Кавказе», Хасан Хажкасимов, 1979). В худшем — глухонемого дядюшку героя («Любовь с первого взгляда», Резо Эсадзе, 1975). В общем, на родной студии он был таким же гостем, как и на «Мосфильме», где числился «штатным грузином». То попутчиком в поезде («Чертова дюжина», Павел Арманд, 1961), то однополчанином героя («Годен к нестроевой», Владимир Роговой, 1968), то нагрянувшим с вином к молодому ученому коллегой из Тбилиси («Лебедев против Лебедева», Генрих Габай, 1965).
Свою главную роль в Грузии этот красавец, этот богатырь, этот аристократ, как ни парадоксально, сыграл в девяти комических короткометражках о похождениях трио рабочих, наносящих дорожную разметку, по сценариям Резо Габриадзе (1974–1980). Трио вполне могло соперничать с легендарным трио Балбеса, Труса и Бывалого.
В компании жуликоватого балабола Гиглы (Баадур Цуладзе) и обаяшки с бесовскими замашками Авессалома (Гиви Берикашвили) гигант Бесо был тем, кто вкалывает за всех и за всех получает пощечины судьбы.
Якобы простецкие скетчи, возродившие дух меланхоличного бурлеска, были вовсе не так просты, как казалось. Например, в первом из них — «Пари» (Рамаз Шарабидзе, 1974) — Бесо, жертва пари, заключенного Гиглой и Авесаломом, пер на своих плечах неподъемный рельс семь километров туда и обратно. Мало того что это была своего рода метафора организации грузинской советской экономики: на одного работягу приходилась дюжина бездельников. Так еще и Бесо, распятый на рельсе, напоминал самого Иисуса.
Крупные драматически роли, достойные гения Кавсадзе, выпали ему лишь тогда, когда грузинскому кино оставались считанные годы до гибели. В «Покаянии» (1984) Тенгиза Абуладзе он был тем самым другом репрессированного героя-художника, который, обезумев на допросах, признался, что копал туннель от Лондона до Бомбея. В десятичасовом «Житии Дон Кихота и Санчо» (Резо Чхеидзе, 1988) — само собой, Рыцарем Печального Образа. Когда же грузинское кино рухнет, свою гражданскую позицию по отношению к разрыву между Грузией и Россией Кавсадзе выразит в последнем шедевре Георгия Шенгелаи «Смерть Орфея» (1996), где с ненавистью сыграет художника-звиадиста, глумящегося над профессором — идеалистом и интернационалистом.
Кавсадзе заслужил того, чтобы сказать о нем не только как об актере, но и как о благороднейшем человеке. Из тех 26 лет, что длился его брак с актрисой Беллой Мирианашвили, она была 23 года практически прикована к постели неизлечимым недугом. Но оставалась для Кахи его принцессой, его счастьем, его иконой. Воистину — Рыцарь Печального Образа.