Глазные операции

В Мраморном дворце открылась выставка Эдуарда Гороховского "Границы прямоугольника — мое безграничное пространство", организованная отделом новейших течений Русского музея совместно с московской галереей "Файн арт", работающей с художником уже десять лет и даже номинировавшей его в 1999 году на Госпремию. На выставке побывала АННА ТОЛСТОВА.

Это первая персональная выставка 75-летнего классика московского концептуализма в Русском музее. Не ретроспектива (представлены работы последних десяти-пятнадцати лет) и, кажется, даже не дань почтения, чего обычно ждешь в случае с такими заслуженными людьми, как Эдуард Гороховский, которого теперь величают не иначе, как "пионер отечественного photo-based art". Показывают на удивление актуальное искусство. И дело, разумеется, не в том, что новые картины говорят о новых временах: понятно, что появляются на них лица современных политиков, понятно, что родившийся в Виннице художник не мог не откликнуться на украинскую беду триптихом "Чернобыль. Радиация". Наоборот, самой актуальной выглядит как раз та живопись, которая вовсе утратила социально-политическую направленность, то есть то, что привыкли считать важной составляющей московского концептуализма, по крайней мере в его соц-артовском варианте. Собственно, соц-арта на выставке почти и нет, разве что знаменитая "Рама" — маленький альбомный снимок, вставленный в роскошный оклад из наштемпелеванных звезд, серпов-молотов, Лениных-Сталиных. Скорее преобладает то, что можно назвать ностальгическим и элегическим.
       С начала 1970-х, когда книжный иллюстратор Гороховский вошел в избранный круг концептуалистов "Сретенского бульвара" (Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виктор Пивоваров, Иван Чуйков), за ним закрепился благодарный материал — фотография. В той же самой технике, переводя старые, собранные по знакомым и букинистам фотокарточки на холст, вырезая персонажей, так что зияют белые пустоты, комбинируя, закрашивая, затушевывая, расслаивая, пряча за рамами-заборами в ассамбляжах, ляпая кляксы, пропуская поверху трафаретные надписи, он работает до сих пор. Раньше эти оптические операции по изыманию одних и включению других героев в картину можно было понимать в политическом смысле, как остроумно обыгранный прием советской идеологической цензуры. Сейчас же, глядя на этот бесконечный иллюзион, понимаешь, что главное здесь не идеология, что фотореализм концептуалиста Гороховского вдруг обернулся этаким внимательным к повседневным деталям фотоисторизмом. Что "Заседание парткома", "Коммунистический субботник" или "Невесомость в коммунальной квартире" интересны прежде всего с антропологической точки зрения. Как стоят, сидят, шагают, смотрят, смеются, как целуют ручки, как обнимаются парочки вечерами на Чистых прудах. И "точка зрения", та самая, с которой снимал безымянный фотограф, заменяет здесь "историческую память", которую не из каждого снимка вытянешь. Ну а доблесть художника, автора переводных картинок, — в особой остроте глаза. Когда расплывшиеся, но по-своему прекрасные женские тела в "Веселом пикнике" говорят об эпохе больше, чем тома архивов. То ли сейчас нет уже таких тел, сформированных ношением таких вот бюстгальтеров, панталон, комбинаций и чего там еще, то ли их уже не выставляют напоказ на пляжах, но время определяется точно, как диагноз: 1970-е. Когда рисунок цветастых обоев, появляющийся почему-то на дамском платье, превращается разом и в документ, и в символ. На вернисаже Гороховского называли "чутким к материи времени художником". К ее узорам и выкройкам, теперь уже навсегда впечатанным в прямоугольник картины.