«Берет по 25 рублей за голову»

95 лет назад, 7 мая 1926 года, в Москве завершился «Процесс царских палачей», в числе которых был рекордсмен по числу казненных — Алексей Жабин, повесивший около 500 человек, главным образом противников власти. Удивительным было то, что подсудимых, хотя их имена были хорошо известны, никто не разыскивал на протяжении многих лет, и они, ни от кого не скрываясь, жили в родных местах. Еще более странным был вынесенный приговор.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Для уплаты палачам необходимы средства»

Отправная точка одного из самых громких судебных процессов 1920-х годов была такой же странной, как и его окончание. Служители московской Хамовнической пожарной части со стажем, разговорившись с зашедшим к ним «на огонек» приятелем-рабочим, вдруг вспомнили, что во время первой русской революции неподалеку, в сарае Хамовнического арестного дома едва ли не еженощно предавали смерти врагов царского строя.

Хотя к тому моменту со времени подавления революции прошло два десятилетия, к вопросам о том, кто, кого и как тогда казнил, сохранялся обостренный интерес. Поддерживали его регулярные сообщения прессы об обнаружении и аресте чекистами сотрудников и агентов-провокаторов царской охранки, по чьей вине гибли в царские времена революционеры, и появлявшиеся в печати обширные статьи о показательных судах над ними.

Но столь же остро те же вопросы стояли и во время революционного взрыва 1905–1906 годов, в ходе использовавшегося для его подавления правительственного террора.

Власти и руководители военных карательных экспедиций не сомневались, что для активных антиправительственных элементов может быть только одно наказание — смертная казнь.

Причем применяемая незамедлительно, по приговору военно-полевого суда.

Однако командиры отмечали, что участие в расстрелах оказывает деморализующее воздействие на нижних чинов. И уже к осени 1906 года начали настаивать на том, что для искоренения «врагов внутренних» должен использоваться другой способ приведения в исполнение смертных приговоров. Так, 20 сентября 1906 года командующий войсками Одесского военного округа генерал от кавалерии барон А. В. Каульбарс писал в телеграмме военному министру генерал-лейтенанту А. Ф. Редигеру:

«По приговору военно-полевого суда расстреляно уже 25 человек; так как частый расстрел производит неблагоприятное впечатление на войска, то желательны некоторые приговоры к повешению; для уплаты палачам необходимы средства, почему прошу об ассигновании аванса».

Резко против такого подхода выступал генерал-лейтенант В. П. Павлов — главный военный прокурор и начальник Главного военно-судного управления, который в отзыве на телеграмму барона Каульбарса указывал:

«Согласно точного смысла ст. 6 правил о военно-полевых судах… приговоры, постановляемые сими судами, приводятся в исполнение безотлагательно и, во всяком случае, не позже суток по объявлении их на суде. Такая скорость приведения в исполнение приговоров военно-полевых судов, вытекающая из существа самой идеи этих судов и безусловно не допускающая никаких исключений, возможна на практике лишь в случаях смертной казни через расстреливание, а не через повешение, так как для повешения осужденный, по общему правилу, передается в ведение гражданских властей, кои всегда могут оказаться стесненными отсутствием палача и необходимых приспособлений для казни, между тем как расстреливание производится самими войсками непосредственно».

И с поиском палачей действительно существовали немалые проблемы.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Не стеснялись в своем поведении»

Применявшийся прежде, в XIX веке, метод вербовки в палачи осужденных на пожизненное заключение или к смерти уголовников, которым обещали смягчение приговора, улучшенные условия содержания и деньги, срабатывал далеко не всегда. В очерках о казнях 1906–1907 годов изучавший в советское время документы о них Д. Г. Венедиктов-Безюк писал:

«Самым трудным вопросом был вопрос, откуда достать палача — "мастера сих дел". Вопрос о приобретении палача к середине 1907 г. до того обострился в некоторых местах нашей страны, что местные губернаторы принуждены были, за отсутствием на местах палачей, посылать своих доверенных людей в отдаленные губернии за ними. Казалось бы, в годы жестокого распыления русской революции, когда иногда под флагом экспроприаторов работали организованные банды обыкновенных воров, грабителей и налетчиков, легче всего можно было раздобыть палача среди "вечников", дарованием ему краткого срока, или среди "смертников", дарованием им жизни.

Однако в эту именно пору все чаще и чаще доносятся в департамент полиции жалобы на нехватку палачей».

Не часто соглашались стать палачами крестьяне и городские обыватели в центральных и южных губерниях страны. Несмотря на то, что власти предлагали добровольцам солидную плату за «скорбный труд». Скрупулезно собиравший материалы обо всех аспектах казней в Российской Империи С. С. Ушерович отмечал:

«Вопрос об оплате палачам за каждого казненного обстоял в различных местах не одинаково. В Новочеркасске за одного человека палач получал 100 р.; в Москве — 50, 25, 10 руб.; в Воронеже — 10, 50 р.; в Николаеве — 5 руб. и 6 месяцев скидки со срока высидки осужденного палача; в Петербурге — 50 руб.; в Киеве — 50, 25 руб.; в Одессе —50, 25 руб.; в Екатеринославе — 25 руб.».

Для сравнения — максимальный заработок рабочего в 1905 году не превышал 45 руб. в месяц.

Кроме того, как писал Ушерович, вешателям обещали и полную конфиденциальность:

«Правительство оберегало жизнь палачей и в целях сохранения палача в неприкосновенности разрешало им носить вымышленные имена и фамилии».

Но когда и это не помогало, начальство принуждало подчиненных принимать на себя обязанности вешателя.

«В случаях, не требовавших отлагательств,— констатировал Венедиктов-Безюк,— когда под рукой палача не находили, для исполнения их обязанностей по приведению в исполнение смертных приговоров через повешение приглашались или просто назначались тюремные надзиратели, жандармские унтера, и очень часто из положения выручали и... "господа офицеры" русской армии!»

Именно по этому пути пошли московские власти, назначая палачами нижних чинов городской полиции. Причем сослуживцы и просто знакомые нередко были в курсе их деятельности, формально считавшейся тайной. С. С. Ушерович писал:

«Создавая охранке и полиции много хлопот по сохранению их "инкогнито", палачи иногда немало вызывали забот своим бравированием безнаказанности. "Специалисты-давилыцики" знали, что их ремесло нужно правительству, а поэтому не стеснялись в своем поведении».

Поэтому хамовнические пожарные в лицо и поименно знали тех, кто рядом, в сарае полицейской части по ночам казнил врагов престола. Когда они назвали фамилии Жабина и Фролова и описали внешность палачей, их гость-рабочий был без преувеличения потрясен. Григорий Фролов был его земляком и, совершенно не скрываясь от советской власти, жил в родной деревне Катараево Данковского уезда Рязанской губернии.

Но куда более удивительным было другое: имена хамовнических палачей были давно и хорошо известны тем, кто в октябре 1917 года пришел к власти и чьих товарищей вешали эти полицейские.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Совесть мучает, во сне являются»

9 марта 1909 года в центральном органе РСДРП — газете «Социал-демократ», выходившей в Париже,— была опубликована заметка «Современная инквизиция», в которой перечислялись все, принимающие участие в приведении в исполнение смертных приговоров в Хамовниках:

«В Хамовнической части чуть не ежедневно казни. Руководят ими: пристав Абросимов, помощник пристава Муханов, смотритель хамовницкой тюрьмы Сорин, палач Жабин, он же фельдшер приемного покоя Хамовнической части, священник-старик соседней церкви Николая Чудотворца. Казни совершаются в 2 часа ночи».

В том же тексте назывались все бывшие хамовнические палачи и их домашние адреса:

«Бывшие — на виду. Бузынин живет в доме Батнева, Хамовнический плац, Артюшин — Хамовники, Воздвиженский пер., д. Бахвалова, Нефедов — охраняет г. Шелапутина (Олсуфьевский пер. соб. дом,— военный в отставке), занимает у него сторожку и в то же время место старшего сторожа в Хамовнической части. Нефедов сам рассказывает, что у него положены деньги в банк и на жену, и на детей (дети, кажется, в гимназии), сколько бывает у него гостей; ездил, говорит, к Троице Сергию, "от греха теперь чист", а "капитал нажил небольшой, да и еще мог поработать"».

Видимо, от того же говорливого Нефедова автор заметки узнал расценки для палачей:

«Теперешний палач Жабин берет по 25 рублей за голову, а в приемном покое зверски обращается с больными; за казни в провинции платят по 100 руб., кроме дороги и расходов.

Пристав Абросимов предлагает по 3 рубля пожарным и городовым за голову, чтобы помогали вешать».

Но желающих было немного.

«Некоторые сразу отказываются, некоторые соглашаются, но скоро отказываются: "Совесть,— говорят,— мучает, во сне являются"».

Описанные в заметке сцены казней были действительно ужасны:

«Чье сердце не содрогнется от казней в Хамовнической части: есть еще совсем мальчики — таких палач берет под мышки и надевает петлю. Другие всходят сами на эшафот (т. е. на табуретку — эшафота нет, есть дровяной сарай) и накидывают себе петлю. Недавно привезли днем троих, ночью повели в дровяной сарай и вешали одного на глазах другого (так всегда). Один старик сам встал на табуретку, расстегнул рубашку, выправил седую бороду и, надев петлю, сказал: "меньше мучиться".

Одна девушка еврейка не хотела идти в сарай, на дворе стала сопротивляться; ее задушили руками тут же на дворе...

Всего не перескажешь».

После Февральской революции, когда полицейские и тюремные архивы попали в руки новых властей, все партии принялись за их тщательное изучение и выявление агентов охранки в своих рядах. Не менее рьяно искали и изобличали в преступлениях против революции управлявших провокаторами жандармских офицеров и палачей. Большевики после прихода к власти еще меньше церемонились с этими заклятыми врагами.

Однако А. С. Жабин, несмотря на его известность из-за публикации в «Социал-демократе», и помогавшие ему Г. Л. Фролов и И. М. Грудцын так и не попали в поле зрения советских карательных органов. Можно только гадать, что помогло им стать настолько незаметными — уход от палаческих дел в 1913 году, неразбериха в годы войн и революций, сбои в работе регулярно перестраивавшейся правоохранительной системы или что-то другое.

Но лишь после «сигнала» земляка арестовали Фролова, а затем, на основе его показаний, и остальных, включая их непосредственного начальника — смотрителя Хамовнического арестного дома Д. С. Чугунова. Вместе с ними под следствие попал врач А. В. Веселитский, удостоверявший смерть приговоренных после казни.

В начале 1926 года пресса, учитывая количество казней в Хамовниках, окрестила будущее судебное разбирательство «Процессом царских палачей». Но, судя по дальнейшим событиям, многим в советской столице хотелось уменьшить громкость этого дела.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Не более полбутылки на брата до казни»

«До 1906 г.,— писал старший следователь Московского губернского суда И. Алексеев,— как показывает следствие, совершение казней не было централизовано и происходило в различных тюрьмах. По-видимому, значительное увеличение количества казней после разгрома революции 1905 г. заставило московских властей (так в тексте.— "История") подумать о необходимости усовершенствовать это дело. К тому же каждая казнь была поводом для значительных демонстраций и волнений среди политических заключенных каждой тюрьмы. Выбор пал на первый участок Хамовнической полицейской части. Место это как нельзя лучше отвечало всем нужным требованиям — уединенности и безопасности в смысле возможных попыток освобождения приговоренных. Против гарнизонной гауптвахты, бок о бок с казармами, где были расположены войска, в малонаселенном районе,— здесь можно было не опасаться каких-либо революционных эксцессов».

Оборудование места казней, как сообщал Алексеев, было самым примитивным:

«В одном из сараев этого двора, рядом с конюшней, было оборудовано то, что необходимо было для казней. Оборудование до чрезвычайности простое: в балку на потолке было ввинчено большое кольцо, через которое и продевалась веревка».

Следствие выяснило и все этапы приведения приговоров в исполнение:

«Бывший смотритель Хамовнического полицейского арестного дома Чугунов играл при казнях роль распорядителя. Приготовить сарай к ночной церемонии, озаботиться, чтобы палачи были пьяны в меру (не более полбутылки на брата до казни)… Но он был и непременным участником этих ночных действий, находясь, впрочем, в обществе: прокурора, священника, пристава, полицеймейстера Севенарда и изредка самого градоначальника Трепова.

Осужденных в специальной черной каретке подвозили к полицейскому участку, вводили туда, читали там приговор, неизбежный "батюшка" проделывал или пытался проделывать процедуру "примирения со господом", затем через весь двор вели в сарайчик и там, при свете керосиновой лампочки, совершали палачи свое дело».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Палач Жабин о процедуре казней рассказывал просто и спокойно:

«Осужденного ставили на табуретку, стоявшую на столе, одевали петлю. Я заматывал веревку за столб... Выдергивали табуретку... После этого доктор щупал пульс. Перед тем, как вешать осужденного, на него ничего не одевали... лицо оставалось открытым... Сколько человек я повесил, я не могу припомнить».

Однако он, как и его подельники, неустанно повторял, что лишь выполнял приказы и быть палачом его заставило начальство. Конкретно, смотритель Хамовнического арестного дома Чугунов. Что тот с таким же непримиримым упорством отрицал.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Помощник Жабина — Фролов — еще больше напарника стремился преуменьшить свое участие в казнях, но не скупился на описание деталей:

«Наступление смерти устанавливалось врачом. При мне не было ни одного случая, чтобы из петли снятый был еще жив. После этого отпускали веревку. Труп мы укладывали в большой мешок, так что оставались видны одни ноги, с которых мы снимали кандалы.

На руках у казненных были ручные кандалы, но чаще руки были связаны полотенцем... На ломового извозчика укладывали гробы и увозили в Ваганьковское кладбище... сдавали по сдаточной книжке».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Четвертый обвиняемый — Грудцын — уверял, что выполнял лишь вспомогательную работу, носил трупы, и казнил сам только двух человек по настоянию Жабина.

При этом все участники казней пытались переложить вину не только друг на друга, но и на некоего господина, который время от времени появлялся у табуреточного эшафота в Хамовниках:

«Обвиняемые и свидетели,— писал Алексеев,— говорят еще об одной фигуре, ускользнувшей, однако, от суда, не разысканной...

Кто он — этого никто из свидетелей и обвиняемых не знает.

Изредка — говорят они — загримированный, в больших черных очках приезжало это таинственное лицо (так в тексте.— "История"), этот, видимо, главный спец, и лично совершал казнь».

Не разысканными кроме тайного вешателя остались и многие другие как известные, так и неизвестные московские палачи, в том числе и служившие в Хамовнической части. Без лишнего рвения следствие подошло и к оценке масштабов деятельности Жабина. Ему предъявили обвинение в 150 казнях, всего же в Хамовниках, как сочло следствие, повесили около 300 человек. А въедливый С. С. Ушерович, который не поленился собрать сведения буквально о каждом казненном революционере, доказывал, что Жабин в Первопрестольной и на «гастролях» по стране казнил не менее 500 человек.

Следствие шло крайне неспешно, и если целью затяжек было добиться снижения интереса к делу, она была достигнута. Приговору, вынесенному 7 мая 1926 года, на страницах печати было выделено не слишком много места:

«Организовавший казнь смотритель Хамовнического арестного дома Чугунов и двое фактических исполнителей казни, Жабин и Фролов, приговорены к расстрелу, который суд нашел возможным заменить им 10-ю годами лишения свободы. Помогавший при совершении казни Грудцын осужден на 5 лет тюрьмы и, наконец, пятый из привлеченных по делу, д-р Веселитский, констатировавший наступление смерти у казнимых, признан по суду оправданным».

Приговор вполне соответствовал духу того времени. Казнили, как правило, тех, кто деятельно противостоял власти в недавнее время. А за старые грехи давали более или менее длительные сроки наказания. Особенно в тех случаях, когда система при их обнаружении много лет давала сбои, и значение этих просчетов хотелось преуменьшить, снижая значимость деяний подсудимых.

Однако это вовсе не значило, что палачи после суда жили долго и счастливо. Весной 1927 года Жабин умер в Бутырской тюрьме.

Евгений Жирнов