В новосибирском театре «Глобус» состоялась премьера спектакля «Белая овца», поставленного по произведениям Даниила Хармса. По мнению корреспондента «Ъ» АЛЕКСЕЯ КОЖЕМЯКИНА, режиссура Лены Невежиной оставила самого мастера за рамками спектакля.
Где–то громко капает вода, не то напоминая о течении времени, не то о потекшем кране. Из зала на сцену выходит молодой человек, читая, разумеется, знаменитый хармсовский стишок о таком вот, как он, человеке, который в дальний лес отправился и там исчез. Довольно банально, но для начала, в качестве визитной карточки инсценируемого автора, вполне приемлемо. Впрочем, в дальнейшем источник приемлемых банальностей, как и капающей воды, не иссякнет.
Первое и второе действия сотканы из обрывочных цитат парадоксалиста Хармса, которого нетривиальность мышления, кажется, обрекла на то, что он теперь будет переходить из рук в руки. Как красное знамя. Но только символизируя прежде всего эксперимент и гарантируя вместе с тем смех в зале при любом качестве постановки. В Новосибирске Даниила Хармса с его слегка шизофреничным обэриутским юмором ставят уже в третий раз. После афанасьевской буффонады и рыбкинских страстей реалистическое решение Лены Невежиной кажется поначалу даже интересным. Жизнь в коммуналке, любовный треугольник, палачи и жертвы в одном флаконе, тут же бегают дети, молодые люди и старухи. Главная старуха, конечно, обернется Хармсом, а двоящегося, троящегося и т. д. автора упекут, в конце концов, в места не столь отдаленные. Так заканчивается первое действие, убеждающее в том, что абсурдность бытия можно разглядеть невооруженным глазом в неразберихе быта, который для пущей понятности старательно разукрашен фрагментами произведений классика.
Но вот уже старухи воют хором макбетовских ведьм, зловеще мерцают электрические лампочки под потолком. Из узнаваемой реальности двадцатых–тридцатых годов зритель после антракта попадет в инфернальный мир второго действия, чтобы стать свидетелем осуждения Фауста–Хармса в финале. Поиски Даниилом Хармсом смысла за границами дозволенного просто обязаны завершиться трагедийно. Оборотной стороной всех превращений и мельканий на сцене окажется фигура грязного дворника, бессмысленного и беспощадного, которая поглотит не только старух–Хармсов, но и священную «Белую овцу» — женщину–мать, высший смысл. Эту роль в спектакле исполнила нынешняя прима «Глобуса» Ольга Цинк.
Одновременно на сцене в «Белой овце» может находиться и активно взаимодействовать до девяти персонажей. Поэтому отдельные актерские работы при таком методе оказываются стерты, подчинены общему решению. Незамысловатые, на первый взгляд, стихи Даниила Хармса требуют на самом деле куда большей актерской отдачи. А без двоящейся неряшливо–совершенной хармсовской строки, которую не всегда удавалось расслышать, уходит в никуда режиссерский смысл невежинской «Белой овцы». Пусть смысл этот, как показалось, далек от самого Хармса.
АЛЕКСЕЙ КОЖЕМЯКИН