 |
"Для драматической музыки: Глюк, первый и последний, безбожно обкраденный Моцартом, Бетховеном. Для церковной — Бах. Для концертной — Гендель, Гендель и Гендель". В устах Глинки, новатора, бунтаря, реформатора, такой совет — кого считать образцами и наставниками — звучит немного неожиданно. Но композитор всего лишь откликнулся на приход эры эклектики в искусстве, отстаивая право выбора отправных точек для сочинительства в той или иной стилистике. А будучи человеком увлекающимся и впечатлительным, он то и дело попадал под кратковременное обаяние разных композиторов, разных произведений, разных идей — собственных и чужих. Имея в виду эту погоню за сильными впечатлениями, Чайковский в свое время дал Глинке самую, пожалуй, яркую характеристику: "Это был лев в овечьих покровах дилетантизма".
Этому переменчивому вдохновению мы и обязаны тем, что Михаил Иванович Глинка оказался навеки вписан во все учебники как творец русской оперы. Дитя эпохи романтизма, когда изучать народное творчество было модно и даже престижно, Глинка страстно любил знакомиться с музыкой разных народов. И как-то вышло, что он в очередной раз сильно впечатлился — контрастом между бодрой польской мазуркой и заунывно-протяжной русской песней. И стал рисовать себе музыкальные картины польско-русского конфликта. Разумеется, первой всплыла Смута.
Василий Жуковский, входивший в число приятелей Глинки, был искусным и проницательным царедворцем. Именно по его совету композитор превратил смутный сюжет о Смутном времени в патриотический опус, прославляющий правящую династию,— оперу "Жизнь за царя". Жуковский не прогадал: именно в это время интерес официальной идеологии к полулегендарной личности Ивана Сусанина был велик как никогда.
Судьба оперы после премьеры в 1836-м известна. Николай I оценил ее весьма высоко, официальная культура приняла с энтузиазмом, несмотря на очевидное музыкальное новаторство, а сам Глинка получил из рук царя ответственный пост, став на два года руководителем императорской придворной капеллы.
"Пой в восторге, русский хор --/ Вышла новая новинка./ Веселися, Русь! Ваш Глинка --/ Уж не глинка, а фарфор",— гласил по этому случаю экспромт, приписываемый Пушкину.
 |
ФОТО: ИТАР-ТАСС  |
Будем снисходительнее к Глинке. Он потому и слушался "советчиков-негодяев" (Жуковского и барона Георгия Розена, автора либретто "Жизни за царя"), что совершенно не понимал, что такое официальная идеология и как деятель искусств может ею пользоваться в своих интересах,— его волновала только свежесть музыкальных приемов. Да и карьерист из него был никудышный: служба в капелле была слишком однообразна, она требовала слишком большой усидчивости и прилежания. Порвав с хлебным местом и разведшись с не менее опостылевшей женой, композитор устремился навстречу новым впечатлениям. На сей раз его очаровали отдельные (именно отдельные!) картинки из "Руслана и Людмилы" Пушкина. Сумбурность и непоследовательность этого очарования хорошо демонстрирует сравнение пушкинской поэмы и оперы. То, что у Пушкина было стройной, изящной и фривольной сказкой, у Глинки превращается в грандиозную, но бессвязную череду эффектных эпизодов.
После премьеры "Руслана и Людмилы" (1842) Глинка, огорченный холодным приемом оперы, уехал на несколько лет за границу — во Францию и в Испанию. Особенно ему понравилось в Испании. Ясное дело, древнерусский колорит ему уже поднадоел, а патриотизмом его впечатлительность не очень страдала. Немало времени композитор потратил на то, чтобы на полном серьезе изучать испанскую музыку и танцы. "Чтобы вполне уразуметь дело, учусь три раза в неделю (за 10 франков в месяц) у первого здешнего танцевального учителя и работаю и руками, и ногами. Вам это, может быть, покажется странно, но здесь музыка и пляска неразлучны,— писал он маменьке и взволнованно прибавлял: — Изучение народной русской музыки в моей молодости повело меня к сочинению 'Жизни за царя' и 'Руслана'. Надеюсь, что и теперь хлопочу не понапрасну".
Не понапрасну ли? Сложно сказать — немногочисленные "испанские" сочинения Глинки до сих пор расцениваются как какие-то экзотические капризы, значение которых, конечно, никак не может равняться с великими патриотическим операми "Петра Великого русской музыки".
 |
ФОТО: ВАЛЕНТИН БАРАНОВСКИЙ 200-й год Глинки начался "Русланом и Людмилой" в Большом (вверху) и окончился "Жизнью за царя" в Мариинке (внизу) |
Неудивительно, что к концу XIX века общественность при имени "Глинка" в первую очередь вспоминала не чудные романсы композитора и не его редкие оркестровые произведения, а именно оперы, и прежде всего "Жизнь за царя". Конечно, продолжавшееся десятилетиями исполнение оперы по торжественным поводам набило оскомину публике. Но при этом многие мотивы из оперы, красивые и доступные, стали популярными шлягерами. Скажем, знаменитый хор "Славься", долго остававшийся в русской опере пределом помпезности, совершенно искренне полюбился самым широким массам. Некоторые революционные кружки запросто пели "Славься" на всех своих сходках начиная с 1860-х годов как своего рода гимн.
Кстати, о гимнах. Судя по воспоминаниям современников, Глинка принимал участие в своеобразном конкурсе на государственный гимн Российской империи. Конкурс был неформальный и сводился к тому, что многие композиторы, прослышав в 1833 году о желании Николая I обзавестись новым гимном, стали сочинять и исполнять свои варианты по гостиным и салонам. Победил наиболее близкий к царской семье автор — Алексей Львов, сочинивший (видимо, по негласному заказу императора) знаменитый гимн "Боже, царя храни" на слова вездесущего Жуковского. Глинка, вернувшийся из заграничного образовательного вояжа как раз к официальному утверждению львовского гимна, считал себя несправедливо обойденным: по воспоминаниям его сестры, он говорил, что мог бы сочинить более глубокую музыку, и даже эту глубокую музыку наигрывал.
Видимо, потом что-то отвлекло композитора от борьбы за высочайшее признание — гимн так и остался недописанным. Единственный остаток работы над ним — нотный набросок, не более чем эскиз, озаглавленный "Motif de chant national" ("Мелодия национального гимна"). По иронии судьбы эта почеркушка все-таки одержала победу над гимном Львова, хотя путь глинкинской "Мелодии" к этой победе был длинен и тернист.
Все началось в 1944-м. Глинка тогда уже вновь вошел в пантеон официально признанных "мастеров культуры". Благодаря сталинским идеологам "Жизнь за царя" вновь вошла в репертуары как образец высокопатриотичного искусства. Пришлось только обкарнать шедевр: оперу переименовали в "Ивана Сусанина", а поэт Сергей Городецкий исправил либретто барона Розена. Торжественные, патриотично звучащие мелодии были в чести. Вот тут-то набросок Глинки вытащили на свет божий и наконец-то оркестровали, уклончиво обозвав полученный результат "Патриотическая песнь". Тремя годами позже, к 800-летию Москвы, из "Патриотической песни" наспех сделали московский гимн, начинавшийся словами "Здравствуй, славная столица". Но в этом виде гимн не прижился.
Но когда в 1990-м Верховный совет РСФСР озаботился поисками нового российского гимна, он остановился на "Патриотической песни" в ее оригинальном виде — то есть без слов. Этот бессловесный посмертный триумф Глинки продолжался, как известно, всего десять лет.
В принципе композитор, хотя и недолго, бывший автором национального гимна, мог бы претендовать на довольно пышное празднование собственного 200-летия. А что вышло? Если не считать провинцию, где торжества были скудны вследствие недофинансирования, отличился в основном Санкт-Петербург. Там были народные гулянья перед Мариинским театром с хором, поющим "Славься", и фейерверками. Была премьера "Жизни за царя" с восстановленным названием и восстановленным "царским" либретто, было пышное представление "Руслана и Людмилы", транслировавшееся на всю страну. Все это смотрелось бы внушительно. Но торжества на самом деле были всего лишь инициативой Валерия Гергиева. И отмечали даже не столько юбилей композитора, сколько начало очередного фестиваля "Звезды белых ночей".
Москва встретила юбилей несколькими концертами без особого ажиотажа, в том числе и концертом в Большом театре. Однако главная юбилейная акция Большого — новая постановка "Руслана и Людмилы" — состоялась еще весной 2003 года. И интрига была вовсе не общественно-государственная, а совершенно архивно-кабинетная: найдены новые рукописи "Руслана и Людмилы" — так давайте подправим издание оперы, соберем по этому поводу аутентичный оркестр из инструментов глинкинской поры и осуществим постановку — даже не совсем сценическую, а полуконцертную.
На юбилей гения, "Петра Великого в русской музыке", все это, конечно, не слишком похоже. Но похоже на разумно встреченный юбилей великого композитора. А в том, что главные театры страны отнеслись к славной дате так по-разному, видится даже приятное отсутствие обязательного единомыслия и логики типа "поэт в России — больше чем поэт". Хотя Николай I бы такого точно не одобрил.
СЕРГЕЙ ХОДНЕВ