Ilya Kabakov — третий русский художник XX века. После Ilya Repin и Kasimir Malevich. Потому что Vassily Kandindsky русским, прямо скажем, не все считают. Repin — очень плохой художник: писал бурлаков и царя, его любил Сталин. Malevich — очень хороший художник: писал черный квадрат, Сталин его не любил. Kabakov — лучший современный художник (по данным рейтинга Focus за 1994 год — самый лучший, по данным ARTnews за 2000-й — в десятке лучших). Kabakov построил сортир, коммунальную кухню и умудрился объяснить всему миру, что это такое и как так можно жить, а заодно — почему Сталин любил Repin и не любил Malevich.
Поэтому первая выставка в России, Ильей Иосифовичем Кабаковым официально одобренная, — в Эрмитаже, где и Малевич теперь есть и висит на почетном месте. Поэтому в Эрмитаже покажут не того Кабакова, главу московских концептуалистов, придумавшего альбомы и картины-стенды с экзистенциальными вопросами вроде "Чья это муха?". В Эрмитаже покажут этого Kabakov, триумфатора всевозможных биеннале и "Документ", за которым охотятся MoMA, Гуггенхайм и Помпиду, самого дорогого из ныне живущих Russian artist, запатентовавшего "тотальную инсталляцию", эксгибициониста, выставившего напоказ срам и стыд советского, а может, и просто человека. Это, радуются в Эрмитаже, и есть возвращение Ильи Кабакова на родину. Прошлогодние, к 70-летию, выставки в Москве, в Третьяковке, ГЦСИ и Московском доме фотографии, — не в счет. В Москве как раз андеграундный ветеран, уехавший туда и там прославившийся, здесь же известный больше по факсимиле и дружеским фотографиям, то есть в музейном самиздате. А у нас — самое подлинное, the very best: "Случай в музее и другие инсталляции". Правда, всего три au naturel, остальные — в виде макетов и рисунков к ним. Семь осуществленных и восемь неосуществленных. Но тем концептуальнее. Кое-что Илья Иосифович подарит Эрмитажу: "Жизнь в шкафу" и "Туалет в углу". Чтобы уж шедевры — к шедеврам. К "Блудному сыну" и "Мадонне Литта". Чтобы с Kabakov начался наконец эрмитажный музей современного искусства, о котором болтают вот уже десять лет, а воз известно где.
Впрочем, если и правда начнут с Кабакова, выйдет красиво: и живая классика, и провокация. Кабаков/Kabakov — и наш, и не наш, и проклят, и обожествлен. Кабакова не любят патриоты. Жил, мол, двойной жизнью, с кукишем в кармане: днем советские детские книжки рисует, по ночам друзьям-диссидентам альбомы про десять персонажей показывает, — а как оказался там, так кукиш сразу и вынул. Начались "Туалеты" и "Кухни", инсталляции про тех же персонажей, собранные из мусора, бытового ("Человек, который никогда ничего не выбрасывал") или словесного ("Человек, который собирал мнения других"), — продал коммунальную родину, вынес сор из избы, разменял на премии имени Бойса и Кокошки. Кабакова любят другие патриоты. Улетел, мол, в космос большого искусства прямо из своей московской мастерской. Выстроил не просто нужник — выстроил генеалогию концептуализма, и теперь она выглядит так: от Дюшанова писсуара до кабаковского павильона "М/Ж". Работает в лучших традициях русской литературы: показал (здесь поминают Достоевского с Чеховым и Зощенко) маленького человека, тянущего лямку советский житухи бурлака, а уж кабаковскую "Коммунальную кухню" впору сравнивать с сорокинской "Очередью". Объяснил наконец, что такое социалистический реализм и в какой связи он состоит с Малевичем. Дал вторую жизнь картине, развернул ее в тотальную инсталляцию — в пресловутый Gesamtkunstwerk, в синтетический театр, куда включено все: пространство, время, зритель, критик и сам художник — "человек, описывающий свою жизнь через персонажей", новый Вагнер.
Только боги умерли. От картины ничего не осталось, как и от персонажа. Дрянь какая-то, хлам, болтающаяся катапульта, стоптанные штиблеты — "Человек, который улетел в космос из своей комнаты". Вот так вся жизнь: тоска, тщета, выхода нет, не сбежать, не вырваться — разве что в космос. Будто бы на встречу с ангелом. Будто бы там — небо в алмазах. А на самом деле ничего. Дыра в потолке — черный почти что квадрат.
АННА ТОЛСТОВА
