В Русском музее открылась выставка классика московского концептуализма Виктора Пивоварова "Шаги механика" — практически одновременно с выставкой другого классика — Ильи Кабакова в Эрмитаже. О соревновании двух больших музеев и двух больших художников рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
Виктор Пивоваров и Илья Кабаков — не просто друзья и отцы московского концептуализма. Они, вообще, идут ноздря в ноздрю, пролетают над бренным миром двумя одинаковыми облачками, как в пивоваровском альбоме "Кабаков и Пивоваров". Оба — из детских книжных графиков. Оба — писатели, с явным литературным даром. В семидесятые оба делали альбомы — абсурдистские рисованные истории с комментариями — и картины-стенды — те же, в сущности, альбомные листы, только разогнанные до размеров больших картин, писанных эмалью по оргалиту. У обоих — "безличный" стиль изображений и подписей, позаимствованный из советского бытового плаката вроде "Что должна знать кормящая мать" или "Спички детям не игрушка". Даже шрифты у обоих похожи. А уж альбом, давший название всей пивоваровской выставке — "Шаги механика", — и вовсе сделан так, что нет-нет, а подумаешь: Кабаков. Кто что придумал раньше — дурацкий вопрос. Одним воздухом дышали. Но в восьмидесятые их дорожки разошлись: Пивоваров уехал в Прагу, Кабаков — в Нью-Йорк. Пивоваров остался своим в доску, москвичом, героем андерграунда. Кабаков стал чужим, космополитом, вошел в топы лучших художников современности. Теперь принято вздыхать, что Пивоваров просто ошибся местом — а ведь мог бы иначе выстроить свою биографию.
Ретроспектива в Русском музее как раз и выстраивает пивоваровскую биографию, но без сокрушенных вздохов. Начинается автобиографическими альбомом "Действующие лица" — про московское богемное шести-семидесятническое житье. На одной из первых картинок юный художник рисует постановку: натюрморт — кувшин, яблоки, груши. Заканчивается — "Разговором о лимонной корочке", пролетарскими натюрмортами, написанными в Праге в девяностые: граненые стаканы и алюминиевые кастрюльки, привезенные из Москвы, пачки "Беломора", селедки, яйца. Получается вроде, что Пивоваров остался рыцарем русской реалистической картины, Кабаков же стал рыцарем русской реалистической литературы, а это — куда более выгодное капиталовложение.
Между "Действующими лицами" и "Разговором" — тот, "настоящий", Пивоваров, "Семи разговоров". С приставкой "сюр". С рисунками-шарадами, с бесконечной шаловливой контурной линией, с разлетающимися предметами и персонажами. У которого все: и живопись, и графика, и проза, — в сущности, про одно и очень личное: про художника-ребенка Пивоварова. Все нараспашку, все как на ладони — любови и ненависти, человеческие слабости, в жизни и в искусстве. Даже как-то неловко делается, будто подглядываешь или, скажем, слышишь, как беседу пациента с психоаналитиком передают по радио. А говорят они все больше про жизнь этой большой нонконформистский коммуналки, где соседи — Владимир Янкилевский, Илья Кабаков, Михаил Шварцман, Оскар Рабин, Генрих Сапгир, а "портреты" их — как отдельные комнаты с нехитрым скарбом, стульчиками, диванчиками, голыми лампочками, пальто на вешалках за занавесочками, с домашними собаками, кошками, мышками, женами и детьми. Только в этом московском коммунальном бидермайере случился взрыв — и картина раскололась на кусочки, кое-как налепленные на пустой безвоздушный фон. И еще говорят про искусство, фантастического в основном толка: так и лезут в пивоваровскую картину магриттовские яблоки и декириковские манекены. Сплошной сюрреализм — даже Малевичевы квадраты размякли и пошли волной, словно в жесткую империю супрематизма прокрался с разжижителем диверсант Дали.
В Галерею Дмитрия Семенова сосланы по цензурным соображениям и вовсе уж откровенные, не только в смысле фрейдистской эротики, но и в смысле источника цитат — Поль Дельво пополам с Бальтюсом, — картины серии "Темные комнаты". Опять же "комнаты" — романтические "интерьеры души". С очень прочными, надо сказать, дверьми. Которые не взломать обычными в случае московского концептуализма приемами: заклинаниями про любовь слова и изображения, про картину как литературный жанр. Как будто в стройные концептуалистские ряды затесался по недоразумению запоздалый ученик Магритта, романтик со своим коммунальным сюрреализмом. И становится ясно, что известный всему Союзу "детский" Пивоваров "Черной Курицы" и "Веселых картинок" (в отличие от "детского" халтурщика Кабакова) — и есть подлинный, разве что немного сдерживающийся в словах и чувствах — ввиду малолетней аудитории. И уж точно, лучшего заповедника сюрреализма, чем Прага, с непугаными фантазерами — от Арчимбольдо до Кафки, ему на всем свете не сыскать.