В Петербургском музее кино великий греческий режиссер Тео Ангелопулос открыл первую в России ретроспективу своих фильмов. Синефилы вздохнули с облегчением: накануне режиссер не появился ни на пресс-конференции, ни на закрытии Фестиваля фестивалей, где ему должны были вручить приз, а организаторы его визита путались даже в том, прилетел он уже в Петербург или нет. Причины своего "исчезновения" и свою философию истории ТЕО АНГЕЛОПУЛОС объяснил корреспонденту Ъ МИХАИЛУ ТРОФИМЕНКОВУ.
— Почему вы не смогли присутствовать на закрытии Фестиваля фестивалей?
— Я был там. Я отдал себя в полное распоряжение организаторов. Но, когда я приехал в Дом кино, мне сказали, что скоро должен начинаться следующий фильм, что у них нет времени на меня. Это что-то, чего я совершенно не понимаю. Я был там, а мне сказали, что мне не стоит заходить в зал. В конце концов, я ни на что не напрашивался: меня пригласили в Петербург, город, который я всегда хотел узнать.
— Ваш новый фильм "Плачущий луг", первая часть исторической трилогии, начинается с малоизвестного в России эпизода — исхода греческого населения из Одессы в 1919 году.
— В Одессе греки жили всегда. Когда Красная Армия вошла в Одессу, состоятельные греки почувствовали, что это конец, и ушли, как и представители других общин. В Афинах был потом целый квартал, населенный выходцами из Одессы. Некоторые из них, вернее, уже их дети потом вернулись в Советский Союз. Дело в том, что они были на стороне греческих коммунистов во время гражданской войны конца 1940-х годов и вернулись уже как политические беженцы. Тогда в СССР и страны народной демократии ушло почти 100 тысяч мужчин и женщин. Их вывозили на советских кораблях из албанского порта Дуррес. Почти половина из них оказалась в Ташкенте. Такое постоянное движение: история подталкивает людей.
— Все ваши фильмы — об отношениях человека и истории. Каковы они, на ваш взгляд?
— Я изменился с течением времени. Некогда я думал, что люди делают историю, а теперь — что люди — ее объекты и субъекты одновременно. Они делают историю, но и вынуждены терпеть ее. А иногда оказываются отброшенными ею. Я снимаю фильмы о физическом изгнании, которое становится изгнанием внутренним, о чувстве изгнания. Об ощущении себя иностранцем везде, человеком без родины, без дома.
— Трилогией о судьбах греков в ХХ веке вы подводите его итоги. Каковы они?
— ХХ век был и самым жестоким веком, и веком великих надежд. В конце ХХ века все надежды исчезли. Они еще жили во время падения Берлинской стены: конец "холодной войны". Оказалось, что мы живем в еще более циничную эпоху, чем предшествующая. Ужасно то, что современная ситуация не дает никаких шансов увидеть или вообразить историческую перспективу, завтрашний день. Мы живем в "пейзаже в тумане", как назывался мой фильм.
— А каковы перспективы второй части вашей трилогии?
— Проблема в том, что это будет очень дорогой фильм. Его действие начинается в Ташкенте, куда попала женщина из первого фильма, ставшая коммунистической партизанкой, продолжается в Сибири, в Москве, на границе бывшего СССР и Венгрии, потом на австрийской границе, в Италии, в Нью-Йорке и заканчивается на американо-канадской границе. Это фильм о трех континентах и семи странах. Это должна быть копродукция — я вернулся к контактам с Россией по этому поводу. Три года назад я ездил зимой на Урал и на Волгу и увидел ту Россию, которая жила у меня в голове. Петербург же я вряд ли смогу почувствовать. Открывать города надо в одиночку, без телевидения, без интервью, без обязательств, никого не зная, слушая незнакомый язык, чтобы он стал сопровождающей тебя музыкой.
— Границы, которые всегда пересекают ваши герои, это ваше наваждение или вы ненавидите их?
— Ответ на этот вопрос есть в "Великой иллюзии" Жана Ренуара. Жан Габен говорит своему товарищу по немецкому плену: "Не забывай, что границы придуманы людьми".
— Знаете ли вы о закрытии, грозящем Московскому музею кино?
— Невероятно. Что вы говорите, Музей кино может превратиться в казино? Не могу в такое поверить. Априори, это гротескно.