От смешанного до великого

В Московской филармонии в цикле «Истории с оркестром» с участием Госоркестра прозвучала музыка в диапазоне от французского барокко до австралийского экспериментализма, но слушалась она так, будто написана здесь и сейчас. Рассказывает Юлия Бедерова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Программа нынешних «Историй…» сложилась из прошлогодних замыслов, отмененных из-за локдауна. Но и теперь музыка четырех концертов к 75-летию окончания Второй мировой войны, на темы экологии, детства и двух юбилеев — Бетховена (к 250-летию) и Геннадия Гладкова (ему исполнилось 85) — звучала с очевидной эстетической и репертуарной актуальностью.

Юровский смешивает старинную и новую, хрестоматийную и раритетную музыку со свободой, вкусом и аккуратностью. А дисциплина оркестрового звучания плюс стилистическая гибкость сообщают программам узнаваемую интонацию: одновременно дидактическую и поэтическую. Музыка в концертах-очерках гуманистического содержания с сюжетной интригой у Юровского едва не говорит человеческим голосом. Мастер жанра «литературно-музыкальной композиции нового типа», он выстраивает репертуарную мозаику так, что пересечения и параллели между ее фрагментами на глазах создают картину не строго тематическую, но многозначную и открытую разным интерпретациям. О чем, например, рассказывала военная программа — о празднике окончания войны или ее начале и последствиях? О чем был экологический сюжет — о природе или о человеке? А детская программа — об играх и игрушках или о жизни и смерти? Так сразу и не скажешь.

Так или иначе, вальс «Мюнхен», который Рихард Штраус писал в два захода, в 1939 и 1945 годах (сливочный музыкальный штрудель с вставленной в середину неразорвавшейся бомбой эпизода разрушения), Виолончельный концерт Мясковского 1944 года (его сумрак и трепет замечательно расслышали оркестр и солист Александр Рамм) и Пятая симфония Прокофьева с ее двусмысленным письмом и антиутопией финала — все претендовали на то, чтобы быть центральным сочинением программы и придавали ей нетрафаретный смысл и объем. Бегом, только сверкали пятки, бежали прочь от смысловой хрестоматийности партитуры детского вечера «Катание на санях» Леопольда Моцарта, «Детская симфония» для оркестра и игрушечных трещоток, свистулек, детских барабанов и трубы, авторство которой приписывают Моцарту-отцу, папаше Гайдну и композитору Эдмунду Ангереру (нежнейший розыгрыш и назидание тем, для кого инструментальный театр и звуковые эксперименты — прерогатива одной лишь современности), и прокофьевская сюита «Летний день» — отрывки фортепианной, школьной музыки, оркестрованные и исполненные со взрослым изяществом. Наконец, Детская песенка о смерти и вечной жизни в финале Четвертой симфонии Малера, сыгранной с неформальным вниманием, в этот раз звучала в переводе Алексея Парина в редакции Юровского (солистка Надежда Гулицкая). И ее тон и стиль («…Мы ангельской жизни причастны,// Смеемся взахлеб ежечасно,// Мы пляшем и мчимся,// Поем и кружимся,// Сам Петр нам мирволит святой…») сообщал и без того смешной и печальной детской теме концерта особенную прозрачность и пронзительность.

Сложная смесь эмоций и ассоциаций клубилась в концерте о пасторальных отношениях человека и природы. Правда, балетная миниатюра Марианны Рыжкиной порядком отвлекала от фантастического звукового театра барочной симфонии «Стихии» Жана-Фери Ребеля, сыгранной на современных деревянных, натуральных медных и современных струнных инструментах барочными смычками. Но все-таки можно было слышать, как ее натурфилософская изобретательность ведет прямиком к бесконечному гипнозу бетховенской Пасторальной симфонии, по крайней мере этим вечером смотрящей прямо в XXI век. О нем и о будущем в концерте горевал Бретт Дин в еще одной антиутопии цикла, анти-«Пасторальной симфонии» с семплированными голосами птиц, эффектным оркестровым урбанизмом, звуками топора и падающего ржавого лифта.

Но финальный концерт с написанной не только для мультфильмов и кино музыкой Гладкова с ее таинственностью и откровенным обаянием звучал буквально как утопия беспримесного оркестрового счастья. Как если бы не только за океаном, но и в Советском Союзе в свое время легкие и серьезные, прикладные и концертные жанры если не поженились, то перестали бы отворачиваться друг от друга.

Не в первый раз Юровский тщательно и с азартом устраивает встречи публики с нерепертуарной музыкой советских композиторов и, можно думать, не последний: в новом сезоне он уходит с поста худрука Госоркестра, но не прекращает с ним сотрудничество.