 |
На фотографиях из семейного альбома Дзуцевых запечатлено начало осетино-грузинского конфликта — первые митинги осетин, не желающих выходить из состава Советского Союза, милиционер Кочиев, ставший первой жертвой войны, и начало массовых беспорядков |
"Все-таки это другое государство"
От Владикавказа до Рокского тоннеля часа два-три езды. Дорога сложная, по ущелью. Здесь все время пасмурно и холодно, поэтому в некоторых местах до сих пор белеют огромные глыбы — остатки сошедших еще зимой лавин. У российской таможни обычно стоят длинные колонны из автобусов, грузовиков и легковых автомобилей, на которых жители Северной Осетии ездят к родственникам в Южную, и наоборот. Стоят долго — из-за большегрузного транспорта, перевозящего продукты и другие товары из России в Южную Осетию, Грузию и дальше, в Армению, Азербайджан. Эта узкая дорога в высоких скалистых горах и есть та самая транскавказская магистраль, проходящая через Южную Осетию, которая пополняла скудный бюджет непризнанной республики и превратила ее в яблоко раздора между Грузией и Россией.
Но в день нашего приезда у российской таможни замерли в ожидании всего два автобуса. Видно было, что стоят они очень давно: пассажиры, покинувшие салоны, тоскливо смотрели на запертые ворота и дежурного, расхаживавшего вдоль них с автоматом на плече. Дорога была закрыта из-за экономических санкций, введенных Грузией против Южной Осетии,— на первом посту грузинской таможни у села Эргнети, что сразу за Цхинвали, большегрузный транспорт разворачивают назад. Так грузинские власти решили бороться с контрабандой — мукой, солью и сахаром, которые кормили не только осетинские, но и нищие грузинские села. Прознавшие об этом еще во Владикавказе водители, для которых Цхинвали — транзитная зона, направляют свои "КамАЗы" по другой, более сложной серпантинной дороге — через таможенный пост в североосетинском Верхнем Ларсе, граничащем с Горийским районом Грузии.
Мы едем в легковом автомобиле и направляемся в Цхинвали, а не в Грузию, но нас пропускают не сразу. Таможенники изучают наши документы, о чем-то тихо переговариваются, после чего один, невысокий, отводит нас в сторону. "Мы вас, когда обратно поедете, ненадолго задержим,— смущенно улыбаясь, говорит он.— Хотелось бы узнать, что там происходит. Нам это очень нужно". Я замечаю, что остальные таможенники на посту одеты в стандартную форму, а этот — в камуфляж. Все становится ясно. "А ваших там разве нет?" — спрашиваю парня. "Нет, нам нельзя,— объясняет тот.— Официально — это все-таки другое государство. А отчеты требуют. В общем, что интересного заметите, не забудьте потом рассказать, ладно?" Сразу скажу, к моменту нашего возвращения все интересное мы забыли. К тому же обратно ехали с группой "Первого канала", поэтому на границе обошлось без расспросов.
 |
Четырехкилометровый Рокский тоннель разделяет не только два государства, но и две климатические зоны: до тоннеля были скалистые горы и холодно, за тоннелем — солнце и покрытая лесом гористая местность.
Наш путь проходит мимо осетинского села Джава, где недавно разместился лагерь добровольцев, прибывших сюда из Северной Осетии и Абхазии. Под лагерь отвели здание интерната — большое, двухэтажное. Во дворе бегают казаки в форме — разворачивают полевую кухню, выгружают из грузовиков матрацы и подушки. Остальные добровольцы, в обычных джинсах и майках, переносят походный скарб в комнаты. Мы выходим из машины. У нас проверяют документы, пропускают внутрь. Все, с кем мы здесь разговариваем, говорят примерно одно — что пришли защищать маленькую республику. Абхазы, осетины из Северной Осетии, терские казаки. Все говорят, что враг у них один — грузины. Я задаю давно мучающий меня вопрос.
— За что вы называете их врагами? Они такие же люди, как вы, они даже одной с вами веры, не проще договориться?
— Если на нас нападают, какая разница, кто это и какой он веры? — говорит владикавказец Алан Газаев.
— В первую войну тут были страшные вещи. У грузин было оружие, а у нас ничего не было,— поддерживает его другой осетин, Артур.— Но мы все равно победили. А представь, что будет сейчас, когда нам дадут оружие? Если осетины хотят жить с Россией, грузины не смогут помешать.
Сразу за Джавой начинаются грузинские села, через них лежит дорога в Цхинвали. Эти села называют анклавом, вклинивающимся в транскавказскую магистраль и разделяющим Южную Осетию на две части — ту, что больше и ближе к Северной Осетии, и собственно Цхинвали — городок на небольшом клочке земли, зажатый грузинскими селами.
Мы едем мимо грузинских сел. На домах — белые флаги с красными крестами. Это государственный флаг Грузии. По обочинам стоят группы людей, они внимательно следят за дорогой, как будто ждут чего-то плохого. У магазина, где останавливается таксист, чтобы купить минералки, на меня смотрят настороженно. Ни разу за свои командировки в Грузию я не замечала таких взглядов. Продавщица Медико молча отсчитывает рубли. Я пытаюсь с ней поговорить. "Только не передавайте это в Цхинвали,— говорит она.— Мы туда торговать ездим. Все, что с огородов собираем, что козы да коровы дают, все туда везем. Если нас на рынки пускать не будут, жить не на что станет".
Медико считает, что войну развязывают политики. Как грузинка, она не может осуждать президента Саакашвили, которого поддержал ее народ, но все же она не понимает, зачем президент закрыл дорогу в Грузию, ведь от этого страдают не только те, кто живет в Осетии, но и грузины. "У меня родственники в Гори, там цены поднялись так, что с ума можно сойти,— говорит она.— Мешок муки стоит 1200-1300 рублей. Раньше стоил 350. А зарплаты и пенсии в Грузии мизерные, вы же знаете. Если старики 7 долларов пенсию получают, это уже хорошо. Вот люди и мучаются". Медико говорит, что воссоединить всю Грузию — очень хорошая идея, но если ради этого придется воевать, то лучше жить так, как сейчас. "В конце концов, осетины нам не чужие люди, мы с ними, можно сказать, породнились,— вздыхает она.— Сколько в свое время грузин женилось на осетинках, и наоборот".
Не все считают так, как Медико. Парни, с которыми я разговаривала в этом же селе спустя несколько минут, поддерживают Саакашвили во всех его начинаниях. "Он президент, и он хочет сделать Грузию сильной,— сказал один из них, Георгий.— И мы будем ему помогать. Если надо записаться в армию, значит, запишемся и пойдем защищать интересы Грузии". Друг Георгия Коба обвиняет Россию в разжигании конфликта. "Если бы не Россия, мы между собой давно бы разобрались,— говорит он.— А Россия заигрывает с осетинами, обещает, что они вместе с Россией жить будут, вот осетины и не хотят в Грузию. Грузия бедная, а Россия богатая. Но ничего, мы еще посмотрим, кто тут прав будет".
Сразу за последним домом грузинского села Тамарашени — огромный плакат с изображением Владимира Путина и надпись: "Путин — наш президент!" Под плакатом в тени деревьев — вооруженные цхинвальские военные. Это опознавательный знак для приезжающих в Цхинвали журналистов — грузинский анклав остался позади, мы въезжаем в столицу Южной Осетии.
 |
ФОТО: ЭДУАРД КОРНИЕНКО  После первой осетино-грузинской войны в Цхинвали почти не осталось людей, не потерявших родственников |
Замглавы администрации Цхинвальского района Валерий Бибилов рисует в моем блокноте карту своей республики.
— У нас тут как слоеный пирог,— объясняет он.— Грузинские села в Южной Осетии, осетинские села в Грузии. Для нас вся проблема в этих грузинских анклавах, они все равно что пятая колонна. Представляете, если войска Грузии пойдут через Эргнети и Эредви на Цхинвал*, а у нас тут за спиной в этих селах несколько тысяч грузин. Поэтому они так беспокоятся — знают, что, если начнется война, первыми пострадают они. Зачем нам пятая колонна?
— Но это же мирные люди,— говорю я.— Они-то при чем?
— Если начнется война, мирных людей тут не останется,— говорит Бибилов.— Ни на той, ни на этой стороне. Все слишком хорошо помнят 1990 год... Вот из-за этого слоеного пирога нам пришлось создавать в каждом селе ополчение,— продолжает Бибилов.— Чтобы люди могли защитить себя. Все ополченцы переведены в подчинение минобороны, им выдано оружие, боеприпасы. Хотя в Южной Осетии нет семьи, в которой не было бы своего оружия.
— И много у вас ополченцев? — спрашиваю я, понимая, что на этот вопрос, как и на другой, о численности регулярной армии, ответа все равно не будет.
— Достаточно, чтобы взять Гори,— неожиданно говорит Бибилов.
— При чем тут Гори? — удивляюсь я.— Вы же говорите, что защищаетесь, а не нападаете.
— В прошлую войну они пришли со стороны Гори. Заняли все высоты над Цхинвалом и обстреливали нас несколько месяцев, так что мы головы поднять не могли. Поэтому тогда так много осетин погибло. Снаряды попадали в дома, люди погибали во сне. Вы были в пятой школе? Там сейчас кладбище, за стеной школы. Во время войны всех убитых там хоронили, потому что к городскому кладбищу нельзя было подойти, так нас обстреливали с этих высот. Увидите это кладбище, все поймете. И не говорите, что мы снова должны сидеть и ждать, когда они придут! Если они начнут войну, они ее получат на своей территории. Об этом и президент наш говорит.
В кабинет заходит мужчина в темной майке и темных брюках. Волосы с проседью, лицо черное от солнца, уставшее. "Ты все получил? — спрашивает его Бибилов.— Значит, езжай в село и работай, ты там главный". Мужчина выходит. "С рацией все в порядке? — вдогонку ему кричит мой собеседник и, получив утвердительный ответ, поясняет:-- Это Кабисов, командир ополчения села Зар. Слышали про зарскую трагедию? Нет? В 90-м из Цхинвали много людей убегало в Северную Осетию. Тот грузовик с нашими беженцами ехал по объездной дороге через Зар, чтобы не попасть в грузинские села. А дорога там страшная, в горах, кругом леса, не видишь, что тебя впереди ждет. И вот из леса вышел грузинский отряд и расстрелял грузовик. Что это был за отряд, так никто и не знает. Говорят, что уголовники были, отпущенные властями Грузии под ту войну. Да какая разница? Грузины это были, это главное. 36 человек из того грузовика погибли. Там был и сын Кабисова, ему было 12 лет. Он сына похоронил и поседел. Его тогда как подменили — даже разговаривать почти перестал. Вот уже 14 лет прошло, а он такой до сих пор. У нас много таких. Почти каждая семья кого-то потеряла".
 |
ФОТО: ЭДУАРД КОРНИЕНКО Кладбище жертвам первой войны заняло половину школьного футбольного поля. Теперь в школе никто не играет в футбол |
Пятую школу я увидела. Нас отвела туда Диана Дзуцева — хозяйка дома, в котором мы снимали две комнаты. Муж Дианы Алик остался торговать в своем магазине запчастей, а с нами отправил своего соседа Геннадия Габоева. Пятая школа — это и правда обычная школа, где учатся дети. Плакат, на котором написано, что в школе #5 у всех все должно быть на "пять". Только из окон торчат трубы от печек-буржуек — зимой холодно, а центрального отопления в городе нет. Те, кто побогаче, топят газом, который поступает из Грузии и стоит очень дорого. Остальные жгут дрова или электричество — оно дешевле, потому что из России.
Западная стена школы прошита черными следами пуль. И футбольное поле заросло травой.
— Когда-то мы тут в волейбол играли,— говорит Диана.— В этой школе я училась. И президент наш тут учился. Он до войны часто сюда в футбол приходил играть. А теперь места тут стало мало... Видишь, половину поля кладбище забрало.
За металлической сеткой, разделившей футбольное поле пополам, видны памятники и кресты. Разросшиеся яркие кусты дикой розы закрывают высеченные фамилии и даты. Над входом на кладбище — гранитная доска: "Мемориальное кладбище жертв грузинской агрессии". В центре возвышается часовня, построенная бывшим владикавказским мэром Сергеем Шаталовым.
— Никто не забыл, как тут все было в 90-м,— говорит Геннадий.— Вот здесь похоронен Гриша Санакоев. Его отец — самый известный врач в городе. Гриша был поздний ребенок, родители не хотели на войну его отпускать. У него зрение было плохое. Но он все равно пошел. Говорят, он попал в плен, и грузины спросили, как его фамилия. А он сказал: "Зачем тебе моя фамилия? Я осетин, и хватит с тебя!" Его расстреляли. Тогда город все время был под огнем, и выход из дома Санакоевых был тоже под обстрелом. Гроб с Гришей передавали из окна, а потом с гробом бежали сюда, в пятую школу.
— А это первая жертва войны,— говорит Диана, медленно проходя вдоль могил.— Милиционер Гриша Кочиев. Это было в первый день, когда они вошли в город. Люди проснулись, а в городе они. Он на работу шел, хотел пройти в здание милиции, и его застрелили. А вот здесь похоронены братья Остаевы, такие молодые ребята были. Их мать в тот же год потеряла еще мужа и брата. А здесь лежит Ирина Алборова. Она в том грузовике была, который расстреляли на зарской дороге. Три ее дочери выжили, а она погибла.
Возле маленького холмика Диана останавливается. Поправляет розовый куст, проводит рукой по надгробной плите. На плите высечено: "Тасоева Фатима. 1988-1990". Эта девочка погибла от осколка во время обстрела.
— Они все нам как родные,— тихо говорит Диана.— Когда их хоронили, люди сюда приходили. Бежали, прятались от снарядов, а все равно приходили. Здесь такой крик всегда стоял... Я до сих пор ночью это вспоминаю.
Мы возвращаемся. Молчание нарушает Геннадий.
— Сейчас не 90-й год,— тихо и жестко говорит он.— У нас тогда даже оружия не было. В парке из ограды прутья выдергивали и шли воевать. Почти все осетины ту войну встретили с этими прутьями в руках. А они на нас с танками и минометами. Но сейчас все по-другому. Сейчас у нас все есть. И в стороне никто не останется.
 |
ФОТО: ЭДУАРД КОРНИЕНКО Армия Южной Осетии была слабой до тех пор, пока президент Саакашвили не потребовал от республики подчиниться. С этого момента армия увеличилась за счет добровольцев в несколько раз, а на улицах появилась бронетехника |
Вечером дома я спрашиваю у Алика Дзуцева, откуда у жителей Цхинвали оружие. Алик рассказывает, что еще в ту войну, когда осетины поняли, что оказались перед лицом противника без оружия, многие продавали имущество, чтобы купить автомат. Теперь в каждом доме обязательно есть автомат и патроны. Участие ополченцев только приветствуется, об этом даже по телевизору говорят.
— Ни один осетин не сможет остаться дома, если будет война,— говорит Алик.— Сбежать отсюда или отсидеться — это позор для осетина. Если пришел враг, каждый должен встать на защиту своего дома.
В дом заходит шурин Алика Михаил Бетеев. Он в камуфляже и с табельным оружием. Михаил служит на таможне и сегодня заступает в смену.
— Вот Миша, например, хотел уехать жить во Владикавказ,— говорит Алик.— Скопил денег, хотел купить там квартиру. А потом началась война. Миша на эти деньги купил автомат, кое-какие боеприпасы. И остался.
Пока Михаил пьет чай, Алик рассказывает, что шурин воевал в Афганистане. Когда в Южной Осетии началась война, "афганцы" из Осетии и Грузии пытались ее остановить. На площади в центре Цхинвали делали коридор, по которому выводили пленных. Но это быстро закончилось. В 92-м при попытке отбить высоту над селом Прис погиб друг Михаила Вадим Джиоев. Здесь его больше помнят как Басмача. Убитого опознали грузинские "афганцы". Они связались по рации с осетинами и сказали, что хотят передать тело, чтобы Басмача похоронили как героя. И что ради этого готовы приостановить боевые действия. Так мертвый Басмач подарил Южной Осетии один день перемирия.
— Он был мирным строителем,— говорит вдруг молчавший до сих пор Михаил.— Он был прорабом. Дома строил. Когда началась война, он достраивал пятиэтажку, тут недалеко. Все бросил, пошел защищать эти свои дома. А потом, когда его убили, снаряд попал в кран. С тех пор этот дом так и стоит недостроенным. У него жена осталась и трое детей.
— Вот после этого случая Миша и купил автомат,— добавляет Алик.— А потом еще много "афганцев" погибло, тоже Мишины друзья. Запиши: Валиев, Дзагоев, Джабиев. Это были достойные ребята.
— Я чего-то никак не могу понять,— говорю я.— Я знаю многих грузин. Они тоже хорошие, достойные люди. Я не понимаю, зачем вы воевали? Что вам делить?
— Принеси фотографии,— говорит Михаил Диане.— Я расскажу ей, с чего все началось.
 |
Старые, выцветшие фотографии из семейного альбома Дзуцевых. Снимал отец Алика, ветеран Великой Отечественной войны.
— Отец последние гвозди вбивал в крышу, когда война началась в 41-м,— вспоминает Алик, раскрывая альбом. Снимки, не прикрепленные к страницам, падают на стол.— Отец до 92 лет дожил. И все время говорил, что нет ничего страшнее войны. А потом война в Осетию пришла.
— Началось в 89-м, но жертв еще не было,— говорит Михаил, раскладывая фотографии.— Грузины захотели отделиться от СССР. Вот видишь, стоят грузины с плакатами, а вот осетины. Что написано на плакате у осетин? "Осетия была, есть и будет советской!" Мы не хотели уходить из Союза. Мы хотели жить вместе с северянами, а грузины хотели нас разделить. И поэтому началось противостояние. Сначала было без крови. А в 90-м они снова пришли, под Рождество. И тогда погиб первый милиционер. И потом остановить это уже было невозможно. Сейчас все по тому же сценарию. Пока мы на первой стадии. Но мне кажется, что уже сейчас остановить ничего нельзя.
— Вот ты нас все время с Чечней сравниваешь,— горячо говорит Алик.— Говоришь, что Россия не может нас защитить, потому что тогда ей придется признать, что она с Чечней не права. Но у нас с чеченцами мало общего. Чеченцы последние годы с Грузией договариваются. Но это ладно, это дело Грузии. Осетия 230 лет назад вошла в состав России. Осетия единая была, она не делилась на Южную и Северную. Только при советской власти нас решили присоединить к Грузинской республике, потому что мы за перевалом и так управлять легче было. Нас разделили искусственно.
— Но с Грузией тогда жилось лучше, чем с Северной Осетией, правда? — говорю я.— Поэтому никто не возражал.
— Грузия была богатой республикой,— кивает Алик.— Но дело не в этом. Мы все равно были вместе с северянами, мы же родные братья. Нас никто не разделял, мы ездили друг к другу без всяких границ и таможен. А когда Грузия захотела независимости, мы должны были зажить другим государством, отделиться от своих родных в Северной Осетии. Ни один осетин никогда это не принял бы.
— Вот ты спрашиваешь, за что мы грузин не любим,— продолжает Михаил.— Накануне захвата, в один день, большая часть грузин из города выехала. Они сколько лет жили с нами бок о бок, а никого не предупредили о войне! Потому все их дома осетины тут сожгли. Они думали, что уходят на один день, что за день грузины возьмут Цхинвал под контроль. А вот до сих пор не могут вернуться. А кто виноват? Если они говорят, что мы братские народы, зачем они так поступили? Вся пролитая здесь кровь на них. Кто это забудет? А те грузины, кто тогда остался с нами, не сбежал, и сейчас здесь живут.
В ворота стучат. Диана идет открывать. Пожилая грузинка принесла козье молоко и мацони — грузинский кисломолочный напиток. Диана расплачивается, и женщины мирно беседуют у ворот. Над чем-то смеются. О чем-то переживают. Грузинка грустно качает головой. Я слышу ее слова о том, что нужны ей всего лишь три сотки ее огорода, чтобы жить. А остальная земля ей не нужна. Пусть остается у осетин, лишь бы войны не было. Еще говорят о домашнем хозяйстве, о том, как подорожали на рынке овощи и фрукты, которые сюда везли через Грузию из Азербайджана. Тепло. Пахнет малиной и липой. Слушая разговор женщин, я забываю о том, что накануне на высотах у села Прис всю ночь стреляли. Что старший сын Дианы и Алика Дима, студент местного университета, вместе с товарищами всю неделю на окраине города рыл окопы. Слушая этих женщин, я думаю о том, что делить им действительно нечего.
-----
*Цхинвал — осетинское название города.
Михаил Саакашвили о ситуации с Южной Осетией и Россией. 26 мая Пока я жив и пока существует Грузия, мы не смиримся с нарушением территориальной целостности. Я предлагаю моим абхазским и осетинским братьям незамедлительно начать переговоры о вступлении в состав единой Грузии. 12 июня У меня хорошие отношения с президентом России Владимиром Путиным, так как это честные отношения. Но определенные российские круги должны понять, что Грузия не их собственность. Грузия будет единой, хотят они этого или нет. Напрасно рассчитывают некоторые на эскалацию войны в Южной Осетии. Мы не будем посылать туда войска и танки, так как там наш народ. 12 июня Я намерен завтра связаться с руководством России, сегодня я этого не смог, там праздник. Но сейчас хочу сказать одно: никому не советую нас провоцировать. Мы любим наших осетинских сограждан, и никто нам не помешает вместе жить... 2 июля С Южной Осетией мы готовы вести переговоры и дать ей гарантии равные тем, которые имеет Северная Осетия в составе Российской Федерации. Грузия будет использовать оружие только в одном случае — если станет перед угрозой потери территориальной целостности. 7 июля Мы должны начать разоружение этого региона, 12 лет мы сидим на пороховой бочке и не намерены больше с этим мириться. Местное правительство должно было понять, что с новым руководством Грузии старые методы не пройдут. Мы не позволим ввозить в Южную Осетию никакое вооружение... Я не допущу, чтобы погиб хотя бы один человек от оружия, ввозимого из России или любой другой страны. 8 июля Главная ответственность в нынешней ситуации лежит не на Эдуарде Кокойты, а на России и российских миротворцах, которые должны сделать все, чтобы образумить цхинвальские власти. 10 июля Имперские силы на территории Российской Федерации инспирируют вооруженный конфликт в Южной Осетии. Если будет конфликт, то это не будет внутренним конфликтом Грузии, а будет вооруженным конфликтом между Грузией и Россией. 10 июля Мы не хотим вооруженного конфликта, не хотим осложнения отношений с нашим северным соседом. Но если против Грузии будет спровоцирован вооруженный конфликт (я очень не хочу, чтобы кто-то втянул Россию в вооруженную конфронтацию с Грузией), мы должны быть готовыми ко всему. Но если какие-то негодяи, преступники... или какое-то народное ополчение, которое сейчас собирают в Цхинвали и во Владикавказе, некоторые чужестранцы из Красноярска, которых мы задержали, приехали для кровопролития... Если они хотят кровопролития, пусть приезжают и проливают кровь, но только свою. Мы все должны понимать, что какие бы они сильные ни были, они — чужестранные враги, а мы защищаем свою родину. Мы должны понимать, что все финансы в ближайшие месяцы пойдут на оборону, и пусть меня за это критикуют... Мы будем знать, что нашими противниками не являются осетины и абхазы. Мы прекрасно будем знать, кто наш противник и кто наш враг, и против кого мы будем бороться до последней капли крови. |
