 |
ФОТО: БОРИС ВОЛХОНСКИЙ  Главным символом обновления Таджикистана стала центральная площадь Душанбе. Вместо памятника Ленину на ней теперь стоит памятник императору средневековой династии Саманидов с лицом президента Эмомали Рахмонова |
Поводом для моей поездки послужило возвращение на родину известного таджикского оппозиционера, главного редактора эмигрантской газеты "Чароги руз" ("Свет дня") Дододжона Атовуллоева. Уже 12 лет он живет в изгнании, лишь однажды, в 1998 году, на короткое время приехал на родину для встречи с президентом Эмомали Рахмоновым. Но, видимо, тогда высокие договаривающиеся стороны ни о чем не договорились и не смогли поступиться принципами. Атовуллоев вновь уехал за границу, против него было возбуждено уголовное дело по статье 137 части 2 УК Таджикистана ("Оскорбление президента, призыв к насильственному свержению существующего строя, разжигание национальной, расовой и религиозной вражды").
В июле 2001 года Атовуллоева арестовали в Москве по запросу таджикских спецслужб, но после вмешательства правозащитников и прессы (в том числе "Коммерсанта") через несколько дней отпустили. С той поры он живет то в Москве, то в Гамбурге. В 2002 году все обвинения с него были сняты, хотя сам он узнал об этом спустя почти два года.
И вот появилась возможность вернуться на родину. Впрочем, особой уверенности, что все пройдет благополучно, ни у кого не было. К делу подключился немецкий телеканал ARD, задумавший снять фильм о возвращении оппозиционера. Но даже они не смогли попасть в Таджикистан с первой попытки — в мае посольство Германии в Душанбе заявило, что не гарантирует безопасность съемочной группы. Пришлось отложить поездку до начала июля. Как выяснилось впоследствии, опасения не были абсолютно лишены оснований. Но об этом чуть позже.
 |
ФОТО: БОРИС ВОЛХОНСКИЙ Убрать памятник Феликсу Дзержинскому от зданий МВД и МГБ таджики не рискнули |
Но не все советские памятники пережили перестройку, независимость, гражданскую войну и национальное примирение так же благополучно. На главной площади Душанбе за это время сменилось три символа, а сама площадь трижды меняла название. В советские времена она, естественно, называлась площадью Ленина и стоял на ней соответствующий памятник. Затем в начале 90-х монумент, как водится, снесли, на его месте воздвигли памятник Фирдоуси, а саму площадь переименовали в площадь Свободы. Но жизнь свободы и памятника великому поэту X-XI веков оказалась недолгой: уже в середине 90-х площадь стала носить имя Сомони (таджикское произношение династии Саманидов, правившей обширной территорией от Каспия до границ современного Китая в IX-X веках), а ее композиционным центром стал памятник одному из императоров династии. Злые языки поговаривают, ручаясь за достоверность информации, что голову памятника лепили с портрета президента Рахмонова. Какое-то сходство уловить действительно можно.
Еще одна черта современного Душанбе, которая мне лично в глаза броситься не могла (я был в Таджикистане впервые), но которую отметил Дододжон Атовуллоев: на улицах очень мало русских лиц. А в советские времена, по его словам, русские составляли больше половины населения города.
 |
ФОТО: БОРИС ВОЛХОНСКИЙ Производство хлебобулочных изделий — одна из немногих процветающий отраслей экономики Таджикистана |
Периодически эта скрытая активность становилась явной. Так, когда группа ARD снимала Атовуллоева на фоне президентского дворца (бывшего здания республиканского ЦК), к ней подошли очень вежливые милиционеры, а затем охрана дворца конфисковала отснятую кассету и заставила стереть запись. Слава богу, наиболее острые фрагменты интервью были на другой кассете. Мне пришлось изобразить праздно шатающегося туриста и, небрежно помахивая сумкой продюсера съемочной группы, скрыться в ближайшей чайхане.
Страна как бы замерла в напряженном ожидании. Ждать осталось недолго: в феврале 2005 года состоятся парламентские выборы, а через год — президентские. И уже сейчас ведутся напряженные дискуссии по поводу нового закона о выборах, который уже принят парламентом (окончательное слово — за президентом. Закон выглядит, мягко говоря, странно даже по российским меркам. Представители партий не допускаются на избирательные участки, протоколы заполняются в их отсутствие, причем заполнять можно даже карандашом. Понятно, к чему это может привести в отсутствие наблюдателей.
Но пока все политические силы страны стараются играть по правилам, не доводя дело до открытого противостояния. Причина этого в целом комплексе факторов, отличающих Таджикистан от любой из соседних стран.
Первый (и, пожалуй, главный) — страна пережила пятилетнюю гражданскую войну, память о которой еще слишком свежа. Мирное соглашение было заключено 27 июня 1997 года, а фактически вступило в силу в конце 1999-го. Так что на силовую смену власти сейчас мало кто отважится. Правда, у войны есть еще одно следствие, с которым вынуждена считаться власть: практически любой мало-мальски заметный политик имеет по несколько сотен хорошо вооруженных сторонников, а сила и влияние политиков определяются не партийными программами, не умением зажигать массы, а тем, сколько штыков он может выставить в случае чего. "Тяжелое вооружение — танки там и все такое — я сдал, но автоматы и пулеметы оставил,— сказал мне лидер одной из незарегистрированных партий.— А иначе мы бы сейчас не сидели тут и не разговаривали".
Второй фактор — крайне низкий уровень экономики. Таджикистан — беднейшая страна во всем СНГ. Нефть и газ есть, но залегают они на такой глубине, что разработка сегодня просто нерентабельна. Есть, конечно, водные ресурсы, довольно привлекательные в длительной перспективе (по некоторым оценкам, лет через 50 на смену войнам за нефть придут войны за воду). Большинство рек Центральной Азии берет начало в горах Таджикистана, а запасы гидроэлектроэнергии в стране практически неисчерпаемы. Но на сегодня, если не считать сельского хозяйства (главным образом хлопководства), главным объектом легальной экономики (и, кстати, самым лакомым куском в свете его грядущей приватизации) является алюминиевый завод в Турсунзаде близ границы с Узбекистаном. Именно вокруг этого завода разворачивались главные события мятежа полковника Махмуда Худойбердыева и тогдашнего главы таможенного комитета Якуба Салимова в августе 1997 года. С той поры Худойбердыев скрывается в Узбекистане. Салимов в прошлом году был арестован в России, а в феврале экстрадирован в Таджикистан и сейчас находится в подвалах здания МГБ.
 |
ФОТО: БОРИС ВОЛХОНСКИЙ Замглавы Исламской партии возрождения Мухеддин Кабири пытается сочетать религию и политику так, как это делают христианские демократы Европы |
Следующий фактор — клановая раздробленность страны. Сегодня власть в Душанбе принадлежит южному, кулябскому клану. Но руководители на местах почти полностью самостоятельны. Клановая раздробленность — это, с одной стороны, залог вечного недовольства центром, а с другой — относительная гарантия безопасности существующей власти: представителям различных кланов порой бывает труднее договориться друг с другом, чем с центральным правительством.
При этом подавляющее большинство социально активного мужского населения находится на заработках за пределами страны (главным образом в России). А значит, народ (старики, женщины, дети) терпеть может еще долго.
И наконец, характер власти в Таджикистане сильно отличается от соседних республик. В Казахстане, Узбекистане и Туркмении нынешние лидеры просто пересели в президентское кресло из кресла первого секретаря ЦК. Они в совершенстве освоили аппаратные игры и сохранили с советских времен мощнейший аппарат управления и подавления. Эмомали Рахмонов в советское время был директором совхоза, а в 1992 году его привели к власти другие люди — возможно, потому, что считали его слабым лидером и надеялись, что он станет марионеткой в их руках. До поры до времени так и было. Потом Рахмонов освободился от былых соратников и сильных противников — кого-то посадил, кого-то заставил покинуть страну, кого-то вывел из игры иными путями. Но реального контроля над страной не получил, да и особого аппаратного опыта не приобрел.
Вот и стоят власти и оппозиция друг против друга, чего-то выжидая. Сил на решительные действия нет ни у тех, ни у других, несмотря на наличие бывших боевиков на стороне одних и правоохранительных органов на стороне других.
 |
ФОТО: БОРИС ВОЛХОНСКИЙ Одного из главных оппозиционеров Таджикистана Дододжона Атовуллоева и его газету "Чароги руз" выгнали из этого дома и из страны вообще 12 лет назад |
"Давай мы тебя сфотографируем",— предложили сержанты. Я согласился. Сделали один снимок, потом поискали другой ракурс. Мало-помалу оказались на самой вершине постамента, вдали от посторонних глаз. "Знаешь, у нас ведь праздник",— сказал один из сержантов. Я все понял, достал бумажник, протянул 10 сомони (100 рублей). "Мало — нас же трое. Дай еще пять". Я порылся в бумажнике. "У меня нет пяти. Самая мелкая бумажка — десять". "Так я тебе сдачу сдам",— с готовностью отозвался он и выдал мне бумажку в 5 сомони с портретом великого просветителя Садриддина Айни.
Через пару дней я вновь шел по площади Сомони. Сержантов (уже других) я заметил издали. Один из них шел наперерез мне. Вилять и убегать смысла не было. Завязался непринужденный и дружелюбный разговор. Когда я отказался фотографироваться, сержант сказал: "Ну давай зайдем в парк по соседству, пивка выпьем".— "Спасибо, я не пью".— "А ты не пей! Мы выпьем".
Но вернемся к противостоянию власти и оппозиции. Главный вопрос, который я задавал почти всем: насколько вероятно развитие событий по грузинскому сценарию. В основном ответы сводились к тому, что на сегодня условий для этого нет. Прежде всего, потому, что на массовые выступления не хватает людей. Если вдруг выступления и начнутся, то не обойдется без крови. А крови не хочется никому.
Правда, один из политиков, лидер незарегистрированной Партии прогресса Султон Кувватов, с готовностью ответил: "Конечно, возможно! Я сам готовлю этот вариант — они ведь не понимают цивилизованный язык, а только язык силы". Но Кувватов вообще прославился своими резкими высказываниями (Дододжон, правда, гневно отвергал всякие приходящие на ум аналогии с российскими политиками). При этом он — выходец из Куляба, как и президент Рахмонов, и ему в оппозиции отводится особое место: как он сам утверждает, в Кулябе, считающемся последним оплотом президента, он пользуется поддержкой свыше 90% населения. Если это верно хотя бы наполовину, значит, позиции Эмомали Рахмонова даже слабее, чем кажется.
Для революции, судя по всему, условия пока действительно не созрели. Хотя лестно о президенте не говорил никто — ни оппозиционеры, с которыми я встречался, ни случайные встречные. Например, попутчица в самолете Душанбе--Москва по имени Зебунисо (сама, кстати, из Куляба) прямо заявила, что никто в ее округе не голосовал за Рахмонова на последних выборах, а когда посчитали, выяснилось, что за него подано более 90%. Повторить наиболее резкие высказывания о Рахмонове мне не позволяет журналистская этика.
При этом перспектив смены власти демократическим путем тоже, судя по всему, нет. И дело не в административном ресурсе. Просто сама оппозиция пока не может переступить через собственные амбиции, клановые и партийные пристрастия. Да что там межпартийная борьба! Даже внутри одной партии руководители порой не могут поделить славу. Буквально за пару дней до моего приезда в Душанбе был уволен главный редактор газеты Исламской партии возрождения (ИПВ). Уволен только за то, что первого зампреда партии Мухеддина Кабири назвал "руководителем".
В условиях, когда малореальным кажется не только революционный, но и эволюционный путь смены власти, многое будет зависеть от политики Эмомали Рахмонова. И не только по отношению к собственному народу, но и в отношении главных внешних стратегических игроков на центральноазиатской сцене: России и США. До поры до времени обе страны терпели явные нарушения демократии и признаки мании величия у Рахмонова, но своими постоянными метаниями от Москвы к Вашингтону и обратно он порядком надоел обоим. Так что вполне возможен вариант ползучего переворота, когда Рахмонову подыщут замену либо в его окружении, либо в стане умеренной оппозиции.
А что же Дододжон Атовуллоев? Его встречали с восторгом, но порой мне начинало казаться, что примерно так у нас в свое время встречали людей, надолго оторвавшихся от страны и вернувшихся на гребне перемен: Солженицына, Буковского, Любимова. Да, его приезд — возвращение в молодость и для него самого, и для всех, кому дороги идеалы, которые исповедует его газета. Но идеалы идеалами, а жизнь не стоит на месте: на смену романтикам первой волны приходят люди более прагматичные. В такой ситуации перспектива возвращения Атовуллоева кажется призрачной. Впрочем, даже она, видимо, напугала власть. Во всяком случае, уже на третий-четвертый день нашего пребывания в Душанбе нам стали поступать недвусмысленные сигналы: пора бы вам, ребята, убираться подобру-поздорову.
Сначала из МИДа позвонили в редакцию "Рузи нав" и потребовали, чтобы все иностранные журналисты, которые посетили редакцию, получили официальную аккредитацию. Затем из разных источников Атовуллоеву начали поступать "доверительные" сообщения примерно такого содержания: власти очень довольны, что ты здесь, об оппозиции и говорить нечего, но есть некие "третьи силы", которые просто мечтают устроить громкую провокацию. На вопросы, что за силы, откуда информация, собеседники отвечали многозначительным молчанием. И наконец, в один из вечеров к Дододжону подсел насмерть перепуганный хозяин маленькой гостиницы, в которой мы жили, и сказал, что на следующее утро его вызвали в контрразведку.
Пришлось принимать срочные меры. По совету Махмадрузи Искандарова мы не стали искушать судьбу и рано утром следующего дня, никому ничего не говоря, направились в аэропорт, добыли билеты и вылетели в Москву. Больше всего в этой истории меня опечалило то, что в спешке мы забыли во дворе гостиницы пару сумок с дынями и персиками.
Когда эта статья была практически написана, Атовуллоев позвонил мне и сообщил последнюю новость. Оказывается, из Душанбе в адрес администрации президента России пришло письмо с перечислением имен и паспортных данных всех журналистов, сопровождавших его в поездке. В письме утверждается, что журналисты приезжали для сбора компромата на Таджикистан, и содержится просьба в свете недавних встреч президентов Путина и Рахмонова воспрепятствовать публикации соответствующих материалов.
-------
*Интервью с лидером туркменской оппозиции Худайберды Оразовым см. в #20, с лидером казахской Галымжаном Жакияновым — в #24.
О проблемах таджикской оппозиции корреспонденту "Власти" Борису Волхонскому рассказал лидер Демократической партии Таджикистана Махмадрузи Искандаров. — Оппозиция в Узбекистане изгнана, в Казахстане — находится в заключении, о Туркмении и говорить нечего. А мы с вами сидим в центре Душанбе и свободно беседуем. Что, в Таджикистане больше демократии? — Есть несколько факторов, почему оппозиция здесь действует относительно свободно. Во-первых, страна пережила кровопролитную гражданскую войну. Мы подписали соглашение с правительством, все пункты которого оппозиция до сих пор выполняла. Конечно, одним оно дало неограниченную власть, другим — практически ничего. Но мы соблюдаем его ради сохранения мира. Есть и внешний фактор: Таджикистан почти полностью зависит от иностранных инвестиций, а инвесторам не все равно, как соблюдаются права и свободы внутри страны. — То есть власть просто слишком слаба, чтобы задавить оппозицию? — Я бы сказал, недостаточно сильна. Если объединятся те силы оппозиции, которые находятся внутри страны и за ее пределами, это будет очень серьезная проблема для власти. Но пока, если действовать цивилизованным путем, все реальные рычаги находятся в руках действующей власти. Взять хотя бы закон о выборах. Парламент принял его почти без учета наших поправок. Мы хотели, чтобы на каждом избирательном участке присутствовало по одному человеку от партий. Нам в этом отказали. Мы предлагали снять избирательный залог для партий, поскольку в списках случайных людей не будет. Когда зарплата составляет 7 сомони (менее $2,5.—"Власть"), взнос в $500 — непомерная цифра. Мы надеялись на вето президента, но Эмомали Рахмонов заявил, что предложения партий были учтены. Мы поняли, что наше участие в выборах не имеет смысла, и готовы объявить бойкот, если наши требования не примут. — Так что, вы сдаетесь без боя или переходите к нецивилизованным методам борьбы? — Мы пока еще надеемся, что наш голос будет услышан. В разработке закона участвовали и международные организации. Надеемся, что нам удастся убедить их повлиять на власти. — А что мешает оппозиции объединиться? — У тех сил оппозиции, которые находятся за пределами Таджикистана, разные цели. Те, кто находится в Афганистане и Пакистане,— ярые исламисты. У тех, кто в Узбекистане, цели прямо противоположные. У тех, кто внутри страны, свой, третий взгляд. Если все эти силы смогут понять, что другого пути, кроме как объединение, нет, то, наверное, смогут преодолеть свои разногласия. — Расскажите о вашем уходе в горы прошлой зимой. Об этом мало писали в России, а слухи ходили самые разные. — В октябре 2003 года я был снят с должности гендиректора "Таджикгаза". Ревизия идет до сих пор, и меня могут взять под арест в любой момент. Я уехал в горную часть Таджикистана, в Каратегинскую долину, где у меня много сторонников из числа бывших боевиков оппозиции, которые сейчас работают в госструктурах, в том числе в батальоне по борьбе с оргпреступностью. Мне просто надо было выждать. — То есть это не был уход в партизаны? — Нет, хотя подобные предложения были. А где-то в конце зимы ко мне начали наведываться посланники от президента, уговаривавшие вернуться. Инициатива моего возвращения исходила от президента Рахмонова. Он не сделал какого-то конкретного предложения, просто предложил работать вместе. Но я предпочел не входить во власть, а остаться в оппозиции. — Возможно ли, на ваш взгляд, повторение в Таджикистане грузинского сценария? — Я не думаю, что у нас много желающих повторить его. Слишком свежа память о войне. И все же я молю Бога, чтобы у Михаила Саакашвили все получилось. Это было бы хорошим примером для всех правителей, которые идут недемократическим путем. Если же у него ничего не выйдет, то у нас не останется никакой надежды.
В годы гражданской войны и в первые годы мира, пожалуй, не было на политическом небосклоне Таджикистана фигуры более яркой, чем Ходжи Акбар Тураджонзода. Еще в поздние советские годы он стал кази-колоном — духовным лидером мусульман Таджикистана, а в начале 90-х включился в политику. Вероятность победы Тураджонзоды на любых честных выборах была огромна. Но сам он не стремился стать человеком номер один — даже в Исламской партии возрождения (ИПВ), одним из основателей которой он был, он остался на роли серого кардинала, уступив первенство Саиду Абдулло Нури. В конце концов такая тактика сыграла с ним злую шутку. В ходе скандальных президентских выборов 1999 года, когда одни кандидаты от оппозиции были отсечены от участия, а другие перегрызлись, Тураджонзода, вопреки воле партии, поддержал Эмомали Рахмонова. Итог: исключение из ИПВ и отзыв с поста вице-премьера. И если бы у него не было вооруженных сторонников, политическая смерть могла бы дополниться и физической: покушений на своем веку он пережил немало. Но власть не стала рисковать и вместо физического устранения предложила Тураджонзоде пост первого вице-премьера. ("Я курирую отношения с СНГ, то есть занимаюсь самыми ненужными вопросами",— грустно шутит он.) Плюс к этому Тураджонзода стал председателем совета директоров и фактическим хозяином хлопкового заводика в родном Кофарнихоне. Здесь он и проводит большую часть времени. Как вице-премьер Тураджонзода не дает интервью. Это и понятно: его давние расхождения с Рахмоновым хорошо известны, и, работая в структуре власти, он не может позволить себе публично критиковать эту власть. Но в доверительной беседе, длившейся около часа, мы говорили о многом, в том числе и о сегодняшней ситуации в республике. Общее впечатление, которое я вынес из разговора,— это разочарование. Он видит все просчеты оппозиции: "Надо было ограничить поправки к закону о выборах самыми главными, а теперь власть приняла второстепенные и имеет полное право говорить, что 80% всех поправок учтено". Весьма сомневается Тураджонзода и в перспективе объединения оппозиции: "Главное в таджикской политике — личности, а не программы". А у каждой личности свои амбиции. Особое разочарование вызывает у него деятельность бывших соратников из ИПВ и особенно Саида Абдулло Нури, но тут, похоже, говорит еще не забытая личная обида. И вроде бы есть в партии лидер нового формата — Мухиддин Кабири, который пытается сочетать религию и политику примерно так, как это делают христианские демократы Европы. Но "у Нури характер такой: если рядом с ним появляется кто-то чересчур активный, он его тут же зажимает". Тураджонзода признается: "Я устал". И с большей охотой говорит о своем хлопковом заводе, чем о политике: "У меня рабочие получают зарплату больше, чем министры". Одних только налогов завод платит $400 тыс. в год. Впрочем, люди, знающие его давно, поговаривают, что в нужный момент он будет вновь готов вернуться в политику и занять подобающее место.
"Цель поездки?" — спросила меня девушка-пограничница в аэропорту Домодедово. "Информационная",— уклончиво ответил я. "А конкретнее?" — настаивала она. "Я журналист. Хочу познакомиться со страной, о которой пишу",— выдал я чистую правду. Девушка возмутилась: "Ну вот и напишите про то, как московская милиция обирает таджикских иммигрантов. Сначала отбирает у них регистрацию, а потом штрафует за ее отсутствие". В самом деле таджикские иммигранты в России, в большинстве проживающие здесь на нелегальных основаниях,— едва ли не самые бесправные среди всех своих товарищей по несчастью из бывшего СНГ. По словам моих таджикских знакомых, каждый таджик, вылетающий из Москвы в Душанбе, имеет при себе 1000-1500 руб.: от регистрации билетов до паспортного контроля его остановят как минимум два-три раза, и каждый раз придется отстегивать по 500 руб. За несколько часов, пока я ждал свой самолет, подобные сцены наблюдал не раз и не два. Но проблема гораздо шире, чем бесправие нелегальных иммигрантов в Москве. Наличие огромного числа мигрантов — это едва ли не самый существенный фактор внутренней и внешней политики Таджикистана. По некоторым оценкам, за пределами республики на заработках находится свыше 1 млн таджиков, то есть порядка 20% всего населения страны. Причем в основном это наиболее трудоспособные мужчины. Только по официальным банковским каналам они переводят в Таджикистан $280 млн в год. Посол России в Таджикистане Максим Пешков недавно назвал цифру $700 млн (вдвое больше госбюджета Таджикистана). По неофициальным подсчетам, она зашкаливает за $1 млрд. Теперь представим себе, что по каким-то причинам Россия введет визовый режим и вышлет хотя бы половину нелегалов (а об этом, пусть и на неофициальном уровне, говорят нередко). Голодный бунт обеспечен. В лучшем случае — сокрушительное поражение действующей власти на выборах. Естественно, стремясь не допустить этого, власти Душанбе готовы идти на любые уступки Москве, что и было показано в ходе июньского визита в Россию Эмомали Рахмонова. Он согласился и на безвозмездную передачу территории под военную базу и полигоны, и на отсрочку еще на год передачи участка границы под контроль таджикских пограничников, и на передачу в собственность России оптико-электронного узла "Нурек", и на конвертацию части задолженности Таджикистана перед РФ в крупные инвестиционные проекты в энергетической сфере. |
