«Производит впечатление нахального человека»

95 лет назад, 20 июля 1926 года, скоропостижно скончался председатель ВСНХ и ОГПУ Ф. Э. Дзержинский. Шокированные его кончиной соратники и архивисты в траурные дни и последующие месяцы обнародовали немало воспоминаний и документов о «железном Феликсе». Но среди потока почти не отличимых друг от друга славословий были и удивительные откровения, о большей части из которых очень скоро предпочли забыть на многие годы. Ведь они описывали реального человека, названного тогда же его многолетним замом в ВЧК—ГПУ—ОГПУ В. Р. Менжинским «великим террористом». Мы публикуем самые примечательные из них.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«По нежеланию остаться на второй год»

Из циркуляра Департамента полиции Министерства внутренних дел №4317, 26 июня 1902 года.

Гг. Начальникам Губернских Жандармских Управлений.

Подлежащие по Высочайшим Повелениям, за государственные преступления, высылке под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь: Феликс Дзержинский, Александр Малиновский и Михаил Сладкопевцев с пути следования на места водворения скрылись.

О названных лицах имеются следующие сведения:

1. Дзержинский, Феликс Эдмундов, дворянин г. Вильны, вероисповедания римско-католического, родился 30 августа 1877 года в имении Дзержиново, Ошмянского уезда, Виленской губернии, воспитывался в 1-й Виленской гимназии, откуда вышел в 1896 году из VIII класса по нежеланию остаться на второй год; холост, родители умерли, братья: Станислав — окончил курс в С.-Петербургском университете, Казимир — бывший студент Юрьевского ветеринарного института, где проживают, неизвестно; Игнатий — студент Московского университета и Владислав — ученик 6-й С.-Петербургской гимназии и сестры — Альбина, по мужу Булгак, проживает в имении мужа близ города Бобруйска, Минской губернии, и Ядвига, по мужу Крушелевская, живет в имении в Поневежском уезде.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В 1897 г. привлекался при ковенском губернском жандармском управлении к дознанию по обвинению в распространении среди рабочих социально-революционных идей и, по Высочайшему Повелению 12 мая 1898 г., выслан под гласный надзор полиции в Вятскую губернию на 3 года и водворен на жительство в с. Кайгородском, Слободского у., откуда в августе 1899 г. бежал. 23 января 1900 года арестован в числе участников сходки рабочих в гор. Варшаве и вновь привлечен при варшавском губернском жандармском управлении к дознанию по обвинению в социалистической пропаганде среди фабричных рабочих, и, по Высочайшему Повелению, последовавшему в 20 день октября 1901 г., по вменении в наказание предварительного содержания, под стражей, подлежал подчинению гласному надзору полиции с высылкой в Восточную Сибирь на пять лет и оставлением без дальнейшего исполнения воспоследовавшего о нем Высочайшего Повеления, 12 мая 1898 г. По пути следования на водворение в Вилюйский округ Якутской области, 12 июня 1902 года из Верхоленска скрылся.

Приметы Дзержинского:

Рост 2 арш. 7 5/8 вершка (аршин — 71,12 см, вершок — 1/16 аршина, т.е. рост Дзержинского равнялся 176 см.— «История»), телосложение правильное, наружностью производит впечатление нахального человека, цвет волос на голове, бровях и пробивающихся усов темно-каштановый, по виду волосы гладкие, причесывает их назад, глаза серого цвета, выпуклые, голова окружностью 13 вершк., лоб выпуклый в 2 вершка, размер носа 1 1/4 вершка, лицо круглое, чистое, на левой щеке две родинки, зубы все целы, чистые, рот умеренный, подбородок заостренный, голос баритон, очертание ушей 1 1/4 вершка…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из воспоминаний бывшего политического ссыльного Гофмана, 1926 год.

В июле 1909 года, я впервые познакомился с тов. Дзержинским в одной из варшавских тюрем, точно не могу вспомнить в какой, но кажется, в арсенале, где мы ожидали отправки нашей в ссылку в далекие, холодные края Сибири. С первых же дней нашего знакомства мы создали маленькую коммуну из пяти человек товарищей, возглавляемую тов. Дзержинским… После суда у меня оказалось 150 руб. денег и на 100 руб. сделали выписку продуктов для всех членов — 5 чел. Мы дружно под кандальный звон отправились в Сибирь для отбывания кары. Правда, я и тов. Розенфельд были тогда настолько молоды, что по дороге нас принимали за сыновей тов. Дзержинского, т. е. отец с детьми идет в ссылку. И тов. Дзержинский действительно сделался нашим отцом, мы его все слушали, как отца, и без него мы ничего не делали.

По дороге, когда мы шли этапом, тов. Дзержинский все записывал на папиросных листах бумаги тоненьким карандашом и мелким почерком, стараясь вместить как можно больше на маленьком пространстве бумаги. Все эти записи я ему зашивал в арестантский халат, в самом низу, в рубец. Тов. Дзержинский записывал все, что с нами случилось по дороге этапом и по тюрьмам, как с нами обращались и т. д…

По прибытию в красноярскую тюрьму у нас продукты все кончились, ибо нас довольно-таки долго таскали этапом. Я, как портной, подрабатывал и опять вместе жили. В красноярской тюрьме мы пробыли полтора месяца, так как нас задержали в виду тифа в енисейской тюрьме, куда нас должны были отправить. Впоследствии нам заменили место ссылки в Канском уезде, село Тасеево. В красноярской тюрьме Феликс Эдмундович получил посылку, в которой оказались одежда, белье, сапоги и в подошвах сапог была заделана бессрочная паспортная книжка и некоторая сумма денег на дорогу. Об этом знали только несколько товарищей, в том числе и я. И решено было по прибытии в деревню: нашего отца отправить за границу, что и было сделано. Через несколько дней по прибытии в Тасеево мы наняли лошадь до ст. Иланск и тов. Дзержинский уехал…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Ему трудно владеть собой»

Из воспоминаний члена РСДРП с 1910 года, революционера, военного деятеля, журналиста и дипломата Ф. Ф. Раскольникова, 1926 год.

Мне не пришлось встречаться с тов. Дзержинским до революции. Впервые я познакомился с ним в апреле 1917 года в Питере на Всероссийской партийной конференции, где он был делегатом московской организации. Он тогда только что перенес пятилетнюю каторгу в орловском и московском централах. В виду того, что наша партия была преследуемой и гонимой, конференции приходилось часто менять помещение. Отчетливо помню выступление тов. Дзержинского на одном из заседаний конференции в здании Женского медицинского института.

В связи с предложением датского социал-соглашателя Боргбьерга обсуждался вопрос о стокгольмской конференции, где должны были участвовать социал-предатели всех стран. С бледным, худым, изможденным лицом, запечатлевшим на себе ужасы каторжных застенков и следы недавней тяжелой болезни, записавшийся в порядке прений тов. Дзержинский, опираясь на палочку, поднялся на ораторскую трибуну. С первых же слов своего выступления он заставил аудиторию встрепенуться и с напряженным вниманием прослушать всю его речь. Тов. Дзержинский говорил, что вы должны держать курс на пролетарскую революцию и отказаться от участия в позорной дипломатической комедии предателей международного социализма. Блестящая, умная и вдохновенная речь тов. Дзержинского била по нервам, заражала пламенным революционным энтузиазмом.

Он необычайно волновался; было заметно, что ему трудно владеть собой. Каждое слово его горячей речи, казалось, было насыщено кровью сердца. Он глубоко и больно переживал всякий вопрос, которого ему приходилось касаться. Чувствовалось, что ораторские выступления даются ему дорогой ценой колоссального нервного напряжения всего организма.

Идейная убежденность и революционная страстность тов. Дзержинского невольно передалась аудитории. Конференцией была принята резолюция в духе предложения Ленина и Дзержинского. Другая точка зрения, представленная на конференции, была отвергнута…

Из воспоминаний бывшего управляющего делами Совета народных комиссаров РСФСР В .Д. Бонч-Бруевича, 1926 год.

…Масса сведений, стекавшихся (в ноябре 1917 года.— «История») и в Управление делами Совнаркома, и в 75-ю комнату Смольного, где действовала первая Чрезвычайная Комиссия по охране порядка и по борьбе с погромами в столице, говорили нам за то, что дело принимает серьезный оборот, что все совершается по плану, что всем заправляет какая-то ловкая и умелая рука. Тщательные расследования отдельных фактов показали то же. Партия конституционалистов-демократов (к.-д.) заправляет всем этим антиправительственным движением, желая тихой сапой вести подкоп под власть рабочих…

Ф. Э. Дзержинский в это время, почти с первых дней революции, взял в свои руки бывшее петроградское градоначальство, организовал там комиссию по расследованию контрреволюционных выступлений, и к нему, как из рога изобилия, тоже посыпались со всех сторон всевозможные материалы, проливавшие новый свет на сосредоточившуюся в Петрограде деятельность контрреволюционных организаций…

И вот однажды — это было в самом начале декабря,— когда пришлось мне же докладывать председателю Совнаркома о целом ряде серьезнейших контрреволюционных выступлений, Владимир Ильич нахмурился, поднялся, нервно прошелся по кабинету и воскликнул:

— Неужели у нас не найдется своего Фукье-Теквиля, который привел бы в порядок расходившуюся контрреволюцию?

Нам хорошо был известен этот исторический грозный и пламенный облик одного из беспримерных бойцов Французской революции. Мы хорошо знали размеры красного террора эпохи этой великой борьбы.

Фукье-Теквиль русской пролетарской революции явился. Это был наш старый закаленный боец и близкий товарищ — Феликс Эдмундович Дзержинский…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«От коллегии не осталось бы следа»

Из воспоминаний члена коллегии, заместителя председателя ВЧК Я. Х. Петерса, 1927 год.

18-го или 19-го декабря 1917 г. тов. Дзержинский, встретив меня в коридоре Смольного, позвал в одну из пустующих комнат и сообщил, что вместо Военно-Революционного Комитета организуется Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией, куда и предложил мне пойти работать. Работая в числе 13 членов ВЦИК в Военно-Революционном Комитете, я достаточно был знаком с внутренним положением страны и работой врагов Советов, чтобы, не задумываясь, согласиться с предложением тов. Дзержинского.

Через день после нашего разговора было первое заседание коллегии ВЧК. Здесь присутствовали: Дзержинский, Орджоникидзе, Трифонов, Евсеев, Ксенофонтов, я и еще некоторые товарищи. Какие вопросы обсуждались на этом заседании, я совершенно не помню, и никакого протокола, к сожалению, не осталось. Из присутствующих товарищей работать в ВЧК остались только: Дзержинский, Ксенофонтов, Евсеев и я; другие товарищи получили новые назначения.

20-го декабря 1917 г. ВЧК была уже официально оформлена постановлением Совнаркома. Через несколько дней мы переехали из Смольного на Гороховую, 2…

После переворота в Петрограде осталось хлеба на 2 дня, если выдавать по четвертушкам, как тогда выдавали. Остался фронт —15 миллионов мобилизованных, которых надо было кормить…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Аппарат ВЧК подбирался с большим трудом. Работников рвали тогда во все стороны, а ВЧК — такой орган, в котором, особенно в первые дни, могли работать только люди, беззаветно преданные революции. Правда, немало старалось попадать туда и проходимцев. Я помню, как уже в первые дни работы оказалось немало авантюристов, предлагавших свои услуги ВЧК; мы гнали их в шею. Были случаи, когда приходили бывшие офицеры, доносили на своих коллег и старались после этого втесаться в аппарат. Помню случай с одним офицером-летчиком.

Он пришел в ВЧК и сообщил, что знает офицерскую контрреволюционную организацию, у которой много оружия, бомб. Его заявление было проверено, арестовано много офицеров и найдено указанное оружие, но... летчик «использовал» момент — собрал компанию, произвел «обыск», якобы от имени ВЧК, в гостинице «Медведь», забрал у кутящей буржуазии все ценности и скрылся. С большим трудом его разыскали потом и расстреляли.

Обывательствующие из наших рядов неохотно шли работать в ВЧК. Одна из основных причин, конечно,— чрезвычайная тяжесть работы — обыски, аресты, слезы при допросах — многих все это пугало…

Работа среди членов коллегии была распределена так: Дзержинский — председатель, Ксенофонтов — секретарь, я — казначей. Тем не менее все ведали оперативной работой и сами принимали участие в обысках и арестах. И лишь постоянно подбирая состав, развертывая работу, ВЧК принимала форму организованного аппарата.

Немало затруднений было и в методах борьбы с нашими врагами.

В положении о ВЧК, принятом Совнаркомом, права ВЧК были чрезвычайно неопределенными, но этого положения почти никто из нас не знал.

Мы считали, что раз партия поручила нам организовать оборону революции — мы должны с этим делом справиться. Поэтому было немало конфликтов с самого же начала работы: то со специальной следственной комиссией, которая в то время существовала, то с наркомюстом — левым эсером Штейнбергом. Даже такой инцидент, как с вышеупомянутым летчиком, совершившим подлинный бандитский налет,— и тот был использован Штейнбергом в Совнаркоме против прав ВЧК. Поскольку левые эсеры входили в Совнарком, правительство должно было с ними считаться. Так, было внесено ограничение, что ВЧК может вынести постановление о расстреле только единогласным голосованием коллегии. Достаточно было кому-нибудь не согласиться, и самый опасный для революции преступник не мог быть уничтожен…

Лишь после лево-эсеровского восстания ВЧК освободилась от них и с этого времени работа велась единодушно…

На существовавший тогда Центротекстиль был сделан налет со стороны анархо-бандитов. Несколько налетчиков были захвачены. При допросе в ВЧК один из налетчиков назвал квартиру, где можно найти адскую машину, с помощью которой анархо-бандиты хотели взорвать ВЧК. Немедленно были посланы сотрудники сделать обыск в этой квартире и действительно нашли денежный ящик около 30 см. шириной и 75 см. длиной, туго набитый взрывчатыми веществами высшего качества. В ящике находилась батарейка, часы, и по часам видно было, что взрыв намечен ровно на 8 часов. При дальнейшем допросе выяснилось, что анархо-бандиты имели связь с одним из комиссаров ВЧК, который должен был доставить этот денежный ящик вечером в ВЧК закрытым на ключ и принести в комнату коллегии, где я занимался, передать мне этот ящик и заявить, что найден он при обыске, но что от него нет ключей и нельзя его открыть, доказывать, что в ящике, наверное, находятся деньги или золото, и просить оставить его в помещении коллегии до утра, пока не придет слесарь и его не откроет.

Вечером должно было состояться заседание коллегии, и, когда она была бы в полном сборе, как раз в 8 часов, должен был произойти взрыв.

Конечно, если бы план анархо-бандитов удался, то не только от коллегии не осталось бы следа, но и здание было бы разрушено и пострадало бы немало сотрудников.

В этом деле были замешаны один комиссар и машинистка.

Это — единственный случай измены, который я вспоминаю в 1917–18 г. со стороны сотрудников ВЧК…

Из воспоминаний члена коллегии, заместителя председателя ВЧК Я. Х. Петерса, 1926 год.

Кто не помнит Лубянку №11, здание б. Страхового общества. В этом здании в самой скромной маленькой комнате, не больше 2 кв. саж., в первые годы революции проходила жизнь тов. Дзержинского. В этой комнате он работал, здесь он спал, здесь же принимал посетителей.

Простой американский письменный стол, старая ширма, за ширмой узкая железная кровать — вот в этой комнате проходила личная жизнь тов. Дзержинского. Домой к семье он ездил по большим праздникам…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Он действовал не только ужасом»

Из воспоминаний председателя ОГПУ В. Р. Менжинского, 1927 год.

Дзержинский был самым строгим критиком своего детища… Он постоянно ломал и перестраивал ЧК, и опять и снова пересматривал людей, структуру, приемы, больше всего боясь, чтобы в ВЧК—ОГПУ не завелась волокита, бумага, бездушие и рутина…

Для него было важно одно — лишь бы новая форма организации ЧК, ее новые приемы и подходы,— скажем, переход от массовых ударов к тонким изысканиям в контрреволюционной среде и наоборот,— по-прежнему достигала главной цели: разложения и разгрома контрреволюции…

Но Дзержинскому, с его кипучей энергией, всегда было мало чекистской работы. Он знал, конечно, что, борясь с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, ЧК является могучим рычагом в деле строительства социализма, но ему, как коммунисту, хотелось принимать и непосредственное участие в строительной работе, самому носить кирпичи для здания будущего коммунистического строя. Отсюда его постоянные порывы к хозяйственной работе, его переход в НКПС (Народный комиссариат путей сообщения.— «История»), а затем в ВСНХ (Высший совет народного хозяйства.— «История»).

Он всю ЧК—ГПУ поставил на службу хозяйственному строительству, он и на новом поприще работал по мере возможности чекистскими методами…

Дзержинский был очень сложной натурой при всей своей прямоте, стремительности и, когда нужно, беспощадности. Он был не только великим террористом, но и великим чекистом. Он действовал не только ужасом, но и глубоким пониманием всех зигзагов человеческой души. Воспитанный не только на польской, но и на русской литературе, он стал несравненным психологом и использовал это для разгрома русской контрреволюционной интеллигенции. Для того чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский, при всем его подпольном стаже, никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников.

Дзержинский никогда не был прямолинеен и беспощаден, а тем более расслабленно-человечен. По натуре это был очень милый, привлекательный человек, с очень нежной, гордой и целомудренной душой. Но он никогда не позволял своим личным качествам брать верх над собой при решении того или другого дела. Наказание, как таковое, он отметал принципиально, как буржуазный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, при чем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции. Одно и то же контрреволюционное деяние при одном положении СССР требовало, по его мнению, расстрела, а несколько месяцев спустя арестовывать за подобное дело он считал бы ошибкой.

Дзержинский был очень бурной натурой, страстно вынашивавшей свои убеждения, невольно подавлявшей своих сотрудников своей личностью, своим партийным весом н своим деловым подходом. Между тем все его соратники имели чрезвычайно большой простор в своей работе. Это объясняется тем, что, как крупный талантливый организатор, он придавал колоссальное значение самодеятельности работников и поэтому предпочитал сплошь и рядом заканчивать спор словами: «Делайте по-своему, но вы ответственны за результат». Зато он первый радовался всякому крупному успеху, достигнутому методом, против которого он боролся. Немногие начальники и организаторы советских учреждений говорят своим подчиненным: «Вы была правы — я ошибался».

Из воспоминаний бывшего члена коллегии ВЧК и начальника Планово-экономического управления ВСНХ В. Н. Манцева, 1927 год.

У всех еще в памяти его циркуляр по органам ВСНХ от 28 октября 1925 г., где он практической задачей всех органов ВСНХ, трестов, синдикатов и торгов ставит самообследования в целях очистки своего аппарата от всякой спекуляции и спекулянтов, а также наблюдение за всем товаропроводящим аппаратом в целях искоренения этой спекуляции.

Все помнят, что он считал необходимым к этому приказу и циркуляру председателя ВСНХ присоединить короткий приказ председателя ОГПУ, подписанный им же, где он обязывал органы ОГПУ оказывать всемерное содействие ВСНХ в исполнении настоящего циркуляра, и тем самым предлагал идти не только по линии органической работы, но и путем беспощадной административной борьбы со спекуляцией…

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Убивая себя непосильной работой»

Из речи Ф. Э. Дзержинского на I Всесоюзном съезде отделов экономики и труда, 7 июля 1926 года.

…Мы исчерпали основной капитал, который достался нам от буржуазии, он в значительной степени изношен, его необходимо переоборудовать, а вместе с тем, достигши почти предельного уровня при имеющемся основном капитале, мы испытываем величайший и громаднейший товарный голод. Вместе с тем у нас исчерпался запас квалифицированной рабсилы и технического персонала, и мы сейчас стоим вплотную перед необходимостью их воссоздания. Вы знаете, что наша крупная государственная промышленность, не считая мелкой, в течение одного года привлекла более 400 тысяч новых рабочих, которые раньше не были в процессе производства… А пока мы вместе с этим ростом рабочей силы видим, что в производительности труда мы не достигли даже довоенного уровня…

Из речи Ф. Э. Дзержинского на совещании ответственных работников ВСНХ, 9 июля 1926 года.

Мы страдаем организационным фетишизмом. Нам кажется, что для того, чтобы организовать какое-нибудь дело, для того, чтобы построить что-нибудь, достаточно взять бумагу, сесть в свой кабинет и написать: «принять энергичные меры», «изыскать средства» и все прочее и т. д. и т. д. Это нам кажется достаточным…

В ВСНХ приходят бумажки с тем или иным требованием, и для того, чтобы избежать волокиты, стали посылать много бумаг на мое имя, думая тем самым обойти волокиту. И вот приходит 100–200 бумаг на имя Дзержинского. Разве я могу все просмотреть, да сплошь и рядом я бы не понял их вовсе. Я смогу дать оценку линии, общую, директиву, когда знающие люди в аппарате прорабатывают вопрос. И вот бумага начинает ходить из рук в руки, пишутся резолюции, и она путешествует по инстанциям…

Все отчеты доведены до такой степени, что они превратились в свою прямую противоположность, они утеряли всякий смысл, а мы, однако, тратим на них громадное количество времени. Мы загружаем этой отчетностью наши тресты и заводы…

Из статьи члена Политбюро ЦК ВКП(б) Н. И. Бухарина о Ф. Э. Дзержинском, 21 июля 1926 года.

Не так давно у Дзержинского был «отпуск». Этот «отпуск» состоял в том, что Феликс дни и ночи обследовал положение южных металлических заводов. Из этого «отпуска» Дзержинский приехал еще более больным. Ведь, пожалуй, никто так остро, с такой душевной болью, с такой тревогой не переживал наших недостатков, как этот боец. Он буквально страдал из-за каждой, хотя бы самой маленькой, неудачи.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из статьи секретаря Президиума Центрального исполнительного комитета СССР А. С. Енукидзе о Ф. Э. Дзержинском, 22 июля 1926 года.

Мы сидели рядом на пленуме ЦК и ЦКК (20 июля 1926 года.— «История») и беседовали о делах, которые мы должны были согласовать между собою после пленума…

В зале заседания пленума настроение у него было хорошее, но несколько нервничал, как это всегда бывало с ним перед выступлением. Он держал в левой руке материалы к своему выступлению. Я спросил его:

— Долго, Феликс, будешь говорить?

— Если дадут,— полчаса: цифр собрано у меня много.

В 1 ч. 30 мин. Феликс получил слово. Он говорил горячо, повышенным голосом, убедительно, резко и ясно. На реплики противников он отвечал метко, определенно и беспощадно…

Из статьи члена Политбюро ЦК ВКП(б) Н. И. Бухарина о Ф. Э. Дзержинском, 21 июля 1926 года.

Сухой, энергичный, весь точно натянутая струна. Его речь — не речь, а крик ума и сердца, крик бешеной воли и творческой страсти. Каждая цифра звенит этой страстью…

Странный румянец играет на щеках, то вдруг вспыхивая, то исчезая. Лихорадочно блестят глаза, блестящие внутренним огнем и в то же время такие больные. Лицо — строгое и энергичное — революционного борца, преданного до конца, до гроба (лицо «фанатика» — сказали бы филистеры). Горячая речь, горячая жестикуляция, могучий напор воли... Но, смотрите: что это с ним? Руки как-то судорожно хватаются за сердце, точно хотят вырвать сосущую боль. И вдруг голос, так страстно, почти экзальтированно звучащий, внезапно спадает почти до полушепота. Капельки пота ползут по лбу, спускаются струйками вниз. «Но ведь так бывает с ним всегда» — успокаиваешь себя, с мучительной тревогой глядя на любимого верного товарища. А внутренний голос зловеще говорит: «обреченный, обреченный»…

Из воспоминаний председателя ОГПУ В. Р. Менжинского, 1927 год.

Мы не смогли уберечь его, потому что он сам не хотел этого. Он хорошо знал беспощадный характер своей болезни — грудной жабы и совершенно сознательно с открытыми глазами шел навстречу смерти, убивая себя непосильной работой. «Что толку принимать меры предосторожности, если отдых мне не гарантирует более долгого срока работы. Что я сделаю, то и мое». И даже последние дни перед смертью, когда он сам в своем дневнике отмечал свое тяжелое состояние, он продолжал сидеть, проводя бессонные ночи, над подготовкой доклада, которого он не смог договорить до конца. Не до здоровья: перед ним стояла чересчур важная задача — разгром экономической платформы оппозиции. Даже после своего первого припадка, заставившего его покинуть трибуну и лечь в комнате рядом с залом заседания, не зная, оправится он от припадка или нет, Дзержинский, едва ему стало лучше, потребовал к себе ответственного товарища, чтобы услышать возражение оппозиции, в первую очередь речь Каменева, напрягался еще два часа, слушая, волнуясь, приводя возражения, которые он не успел сказать, отослав докторов, чтобы они не мешали; кончил разговор, сделал дело, поднялся к себе и умер.

Публикация Евгения Жирнова