Поворотный договор

История переговоров по ограничению стратегических вооружений (ОСВ) и сокращению стратегических наступательных вооружений (СНВ) насчитывает уже более полувека. Она хранит в послужном списке десяток договоров и соглашений, начиная с Договора по ПРО и Временного соглашения ОСВ-1 (1972 год) и кончая текущим Договором СНВ-3 (подписанным в 2010 году и продленным на пять лет в 2021 году).

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В этой длинной саге Договор СНВ-1, подписанный 31 июля 1991 года, занимает особое место. Это был переломный момент. От ограничения стратегических вооружений, когда для них устанавливались потолки на достигнутых уровнях, а подчас и выше них, стороны перешли к их радикальному сокращению: примерно на 25% (до потолка в 1,6 тыс. единиц) по стратегическим носителям и на 50% (до потолка в 6 тыс. единиц) по боезарядам. Жесткая регламентация коснулась также структуры стратегических сил и качественных характеристик систем оружия.

Конечно, ДСНВ-1 родился не на пустом месте. Он стал итогом долгих, изнурительных переговоров в Женеве и еще более трудных согласований директив делегациям между группами давления в Москве и Вашингтоне. Успеху способствовала политическая воля и последовательная поддержка переговоров по СНВ со стороны советского руководства во главе с Михаилом Горбачевым, доскональная проработка каждого условия на всех уровнях стройного и понятного государственного механизма принятия решений, самоотверженный труд советской делегации в Женеве под руководством посла Юрия Назаркина. То есть все то, чего стало очень не хватать в последующие годы.

Предтечей этого договора стал Договор по ракетам средней и меньшей дальности (ДРСМД от 1987 года). Вопреки многочисленным заявлениям в России на протяжении последних пятнадцати лет, тот договор отнюдь не был необъяснимой «капитуляцией» Горбачева и главы МИД СССР Эдуарда Шеварднадзе, хотя Советский Союз ликвидировал вдвое больше ракет и втрое больше боеголовок, чем США. На деле ДРСМД стал фактически первым актом сокращения американских стратегических вооружений, причем актом односторонним. Ведь американцы ликвидировали почти 1 тыс. носителей и боеголовок, простреливавших советскую территорию на большую глубину, включая Москву, и потому имевших стратегическое значение. А СССР в ответ отказался от носителей и боеголовок для Евроазиатского театра военных действий, не достигавших основной американской территории. Без устранения стратегической угрозы американских ракет средней дальности не было бы и Договора 1991 года по сокращению стратегических вооружений. Указанные договоры и ряд других соглашений ознаменовали окончание Холодной войны и прекращение гонки вооружений на двадцать лет вперед.

Бытующее сейчас в России негативное отношение к двум упомянутым ключевым соглашениям (как и к Договору 1990 года по сокращению обычных вооружений в Европе), скорее всего, обусловлено тем, что они совпали по времени с травматическим распадом Варшавского Договора, роспуском Советского Союза и крахом советской экономики, государственности, идеологии и империи, вслед за которыми началось расширение НАТО на восток и возникли претензии США на управление миром. Однако в истории «после» не обязательно означает «из-за». Радикальные перемены миропорядка происходили совершенно в иной плоскости, нежели прогресс в деле контроля над вооружениями. Более того, без ключевых договоров того времени геополитические катаклизмы могли бы повлечь за собой растаскивание ядерного оружия и даже большую войну с неуправляемой ядерной эскалацией.

Сейчас многие в России жалеют об окончании Холодной войны тридцать лет назад, поскольку это совпало с падением советской империи. Связь этих двух поворотов истории сложна и противоречива. Но ясно одно: в современных условиях возрождение холодной войны и гонки вооружений не принесет России былого статуса и могущества. Если в юности вы благополучно прыгали со второго этажа, то повторение этого упражнения в старости не вернет вам молодость и силу.

В последнее время в связи с 30-летним юбилеем ДСНВ-1 появился целый ряд публикаций, посвященных его истории, уникальным военным, техническим параметрам и всеобъемлющему режиму верификации. Поэтому здесь хотелось бы подробнее остановиться на другом документе, который был согласован в ходе переговоров по ДСНВ-1, но стоял как бы особняком и привлек меньше внимания. Однако на самом деле именно он определял стратегическую суть договора и пяти последующих соглашений в данной области, включая продленный текущий ДСНВ-3. А в ближайшем будущем тот документ опять будет центральной темой диалога, о котором Россия и США договорились на июньском саммите в Женеве.

Речь идет о документе «Совместное заявление относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и дальнейшему укреплению стратегической стабильности», подписанному президентами Михаилом Горбачевым и Джорджем Бушем в июне 1990 года. Тогда в первый и, к сожалению, в последний раз стороны согласовали правовое содержание и принципы концепции «стратегической стабильности».

Сейчас только ленивый не употребляет это понятие, но по прошествии тридцати лет политики эксперты и журналисты зачастую разбавляют его в «бульон» из всех вообразимых благих пожеланий. Тем самым эта концепция низводится до инструмента внешней пропаганды и утрачивает свой первоначальный смысл — в качестве взаимоприемлемой основы переговоров по контролю над стратегическими вооружениями.

В течение двадцати первых лет переговоры по ОСВ опирались на принцип паритета («равенство и одинаковая безопасность»). Но со временем стало ясно, что равенство по ядерным вооружениям — это не гарантия того, что никогда не будет нападения, то есть нанесения разоружающего ядерного удара, призванного предотвратить сокрушительное возмездие.

Новая концепция 1990 года имела вполне определенный стратегический смысл и ряд технических условий. Стабильность определялась как стратегические отношения сторон, устраняющие «стимулы для нанесения первого ядерного удара». Для формирования таких отношений будущие договоры по СНВ должны были включать в себя ряд согласованных условий: учет взаимосвязи между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями (чтобы оборона не могла ослабить ответный удар другой стороны); уменьшение концентрации боезарядов на стратегических носителях (чтобы одним носителем с несколькими боезарядами нельзя было поразить на стартовых позициях несколько носителей противника с гораздо большим числом боезарядов); оказание предпочтения средствам, обладающим повышенной выживаемостью (чтобы их невозможно было уничтожить на старте упреждающим ударом).

По сути эта концепция явилась революционным пересмотром традиционных взглядов, весь масштаб которого не вполне осознавали в то время даже участники переговоров по этому вопросу (включая автора настоящей статьи). Ведь стратегические наступательные и оборонительные вооружения были по умолчанию изъяты из сакраментальной формулировки прусского военачальника Карла фон Клаузевица: «Война есть… подлинное орудие политики, проведение ее иными средствами».

В годы Холодной войны каждая сторона имела классовое восприятие противника как имманентного агрессора, независимо от его доктрин, вооружений и военных действий. Теперь взаимно по умолчанию приняли предпосылку, что первый ядерный удар сам по себе является агрессией, независимо от того, какое государство и с какой целью его нанесло. Далее, согласно логике документа, если ни одна из сторон не имеет возможности первым ударом снизить свой ущерб от возмездия другой стороны, то первый удар теряет смысл. Он не станет продолжением политики даже в случае острого конфликта интересов государств.

Хотя независимые эксперты двух стран много лет обсуждали эти сюжеты теоретически, о содержании «стратегической стабильности» договорились не на научных конференциях, а в ходе переговоров о ДСНВ-1, в сложнейших положениях которого воплощены все принципы этой концепции. В дальнейшем они нашли более или менее рельефное отражение в Договоре СНВ-2 (1993 год), Рамочном соглашении СНВ-3 (1997 год), Соглашении о разграничении систем стратегической ПРО и ПРО театра военных действий (1997 год), Договоре о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП от 2002 года) и текущем Договоре СНВ-3.

Этот каскад сокращений понизил потолки СНВ сначала до 3,5 тыс. боезарядов (ДСНВ-2), потом до 2,5 тыс. единиц (Рамочное соглашение СНВ-3), затем до 2,2 тыс. (ДСНП) и, наконец, до 1,55 тыс. (ДСНВ-3). В результате этих соглашений с 1991 года уровни стратегических вооружений в целом сократились по боезарядам примерно в семь раз, по развернутым носителям — в три раза.

Но это было не самоцелью, как ошибочно считают сейчас противники продолжения переговоров, а средством для достижения более важного результата — укрепления стратегической стабильности. Не только по форме, но и по существу стратегический баланс стал намного более стабильным. Реалистические модели гипотетического обмена ядерными ударами показывают, что при нападении агрессор разоружил бы сам себя: у другой стороны выжило бы больше сил, чем осталось у агрессора, и ее ответный удар лишил бы инициатора войны каких-либо плодов ее развязывания.

Однако в последнее десятилетие стратегическая стабильность интенсивно размывалась вследствие распада системы контроля над вооружениями и начала масштабного нового цикла гонки ядерных и новейших обычных вооружений. Между тем развернулась новая холодная война между Россией и Западом, а также КНР и США, полувековой диалог по стратегическим вооружениям после 2010 года был прерван на целое десятилетие.

В этих условиях возникла теория о том, что кризис контроля над вооружениями стал неизбежен ввиду коренных перемен в миропорядке и появления революционных военных технологий, которые упразднили прежние методы контроля над ядерным оружием. Такие взгляды сначала высказывались за рубежом, а затем перекочевали в Россию. Сторонники этой точки зрения утверждают, что не следует оплакивать развал контроля над вооружениями и что стратегическая стабильность должна обеспечиваться надежными контактами, мерами транспарентности и сдержанности сторон, а не попытками спасти контроль над вооружениями.

Очень хорошо, что руководители России и США не пошли на поводу этой лженауки и не приняли предложенные суррогаты. В июне 2021 года они встретились в Женеве и договорились возобновить диалог по стратегической стабильности, посредством которого будет заложена основа для будущего контроля над вооружениями и мер снижения рисков.

Вместе с тем нельзя не отметить, что и теперь со стороны США проявляется намерение размыть стержень диалога — четкую концепцию стратегической стабильности — дискуссиями общего характера о предотвращении инцидентов, кризисов и их эскалации, влиянии новейших технологий, соглашениями об ограничении складированных (в том числе тактических) ядерных боеприпасов, не имеющих отношения к стимулам для первого ядерного удара. Все эти темы заслуживают отдельного обсуждения — но не за счет растворения в разговорах на сопредельные темы четкой концепции стратегической стабильности и ограничения конкретных вооружений. Как говорится, не надо путать божий дар с яичницей.

Несомненно, что новейшие технологии и перемены миропорядка требуют адаптации концепции стабильности и учета ею возможных дополнительных стимулов к первому ядерному удару (особенно в части эффекта высокоточных обычных вооружений и стратегий ограниченной ядерной войны). Однако для этого нет другого способа, кроме продолжения процесса контроля над вооружениями. Раз третьи страны в ближайшие годы к нему не присоединятся, то во главу угла следующего договора СНВ нужно поставить не очередное глубокое сокращение ядерного оружия, а расширение охвата и ужесточение мер ограничения вооружений. Речь идет прежде всего об ограничении помимо традиционных баллистических ракет и тяжелых бомбардировщиков всех ядерных крылатых ракет большой дальности морского и воздушного базирования, аэробаллистических ракет и ядерных авиабомб стратегической авиации. То же относится к новейшим гиперзвуковым системам большой дальности наземного, авиационного и морского базирования в любом оснащении, межконтинентальным крылатым ракетам и глубоководным беспилотным аппаратам, орбитальным и частично-орбитальным ракетам.

Также нужно согласовать взаимоприемлемую регламентацию систем противоракетной обороны, ограничение развития ударных космических вооружений, меры доверия в кибернетической сфере, те или иные подходы к неразвернутым (в том числе тактическим) ядерным боеприпасам в хранилищах разного типа.

Конечно, никто не даст гарантию, что эти переговоры увенчаются успехом — подписанием Договора СНВ-4 и сопутствующих соглашений. Сторонам предстоит навести мосты через широкую пропасть между изначальными («запросными») позициями сторон, преодолеть огромные трудности стратегического и технического порядка, препятствия внешне- и внутриполитического характера.

Но так было и тридцать лет назад, когда велись переговоры о ДСНВ-1, который стал поворотным моментом в контроле над ядерными вооружениями. Как и тогда, теперь все зависит от воли, последовательности и реализма руководителей двух ядерных сверхдержав, упорного труда делегаций за столом переговоров, профессионализма и позитивного настроя вовлеченных в процесс гражданских и военных специалистов. Этому способу полвека, но другого не было и не будет. Именно он определит, окажется ли полувековой процесс контроля над вооружениями эпизодом истории или будущий договор станет следующим после ДСНВ-1 качественным скачком в укреплении взаимной безопасности и повышении шансов нашей цивилизации на выживание.

Алексей Арбатов, академик РАН, руководитель Центра международной безопасности ИМЭМО РАН