Там Шишкин пахнет
Выставка великого русского пейзажиста в Петербурге
В корпусе Бенуа Государственного Русского музея (ГРМ) открылась выставка «Иван Иванович Шишкин. 1832–1898». Без юбилея, без особой помпы представлены более 160 произведений: картины, рисунки, офорты и литографии из собрания ГРМ. Официальный месседж: «Выставка призвана познакомить широкого зрителя с малоизвестными и редко участвующими в выставках произведениями Шишкина из фондов музея». На программную персонализацию работает и включение в экспозицию слепка руки художника, принадлежавших ему инструментов, прижизненных графических и скульптурных портретов Шишкина, созданных Иваном Крамским, Ильей Гинцбургом и Николаем Досекиным. Однако Кира Долинина видит в этом рассказе прежде всего большую традицию разговора о русском пейзаже, где слова значат едва ли не больше изображений.
Выставка показывает, откуда на самом деле растут ноги у столь привычного шишкинского пейзажного творчества
Фото: Татьяна Горд, Коммерсантъ / купить фото
Выставка показывает, откуда на самом деле растут ноги у столь привычного шишкинского пейзажного творчества
Фото: Татьяна Горд, Коммерсантъ / купить фото
С Шишкиным очень сложно. Несчастные медведи из «Утра в сосновом лесу», даром что написаны не Шишкиным, а Константином Савицким, своей конфетной (в прямом смысле слова) сладостью способны убить всяческий интерес к другим «лесным» пейзажам художника. Корабельные сосны, дубы, овраги, северные и южные морские берега — все это преломляется через призму безусловного узнавания, а то и скуки, которой мы обязаны обязательным в младших классах школы сочинениям «по картинам» Шишкина. И тут проблема именно в способе восприятия русского пейзажа, навязанного нам с детства: если в умении воспринимать изобразительное искусство главное — это «искусство видеть», то в школьном подходе «видеть» совсем необязательно, задача стоит в «рассказывании» картины. То есть во вчитывании своих эмоций и души прекрасных порывов в изобразительный текст. Мы сочиняем истории, а не всматриваемся в картину. А это автоматически ведет к «слепоте» по отношению к материалу.
Шишкин от этого подхода к русской живописи пострадал едва ли не больше всех. Потомки «рассказывали» и «рассказывают» его картины, а это именно то, чего он всеми силами стремился избежать. Страницы своих писем и личных записей он посвятил размышлениям о сути подлинного искусства пейзажиста, о тонкой грани между природой («натурой»), ее передачей художником и «поэзией», которая и есть суть всякого большого искусства. Об этом очень четко сказал Павел Третьяков: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия». Проблема в том, что работал он в то время, когда от искусства требовалась прежде всего «идея», «тенденция», отсылка к болевым точкам жизни общества и эти требования не снимались, даже когда речь шла о пейзажах. Иногда Шишкин добивался нужного эффекта через пафосное название или его расшифровку. Часто использовал поэтические строчки русских классиков. А иногда задавал вектор восприятия своими словами, как, например, в знаменитом автоописании сюжета своего «чистого пейзажа»: «Раздолье, простор, угодье. Рожь. Божья благодать. Русское богатство». Несколько слов — и «тенденция» налицо.
Фото: Коммерсантъ / Татьяна Горд / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Татьяна Горд / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Татьяна Горд / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Татьяна Горд / купить фото
Выставка в Русском музее пытается этот перекос немного исправить. Неосознанно (в каталожных статьях нет ни слова о проблемах принудительной нарративизации искусства Шишкина), но через показ огромного массива не самых знаменитых картин и, что более важно, рисунков и гравюр художника. Эта выставка рассказывает о «кухне» художника, который рисовал везде, где только удавалось присесть с блокнотом для этюдов, чьи подготовительные и рабочие рисунки насчитывают более 2 тыс. единиц, который собирал свои картины из десятков набросков, где сюжетом мог быть как один какой-нибудь листок, так и величественный вид заинтересовавшего художника дерева. Есть здесь и отсылка к чрезвычайно занимавшему исследователей вопросу, как именно использовал Шишкин фотографию. Сохранилось письмо Шишкина к художнику-любителю Исидору Уткину, в котором мэтр дает «совет капитальный, на котором зиждется вся премудрость изучения природы или натуры, как говорят, а также и тайны искусства и особенно техники живописи,— это фотография. Она единственная посредница между натурой и художником и самый строгий учитель». Из этого пассажа можно сделать вывод как о том, что Шишкин рисовал с фотографии, так и о том, что он использовал ее лишь в начальной стадии разработки изобразительного сюжета. Кураторы выставки склоняются ко второму варианту, убедительно демонстрируя, как вариативен был пазл, который складывал Шишкин из массы своих наблюдений.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин
Фото: Коммерсантъ / Алексей Смагин / купить фото
Особой главой этой экспозиции стала графика художника. В отсутствие громадных живописных лесов и рощ разговор офорты и литографии Шишкина иллюстрирует ту главу в истории русской графики, которая предшествует ее золотому веку у мирискусников. Шишкин был наиболее последовательным и заинтересованным гравером среди живописцев его поколения. Умение работать в технике офорта он привез из Германии и Швейцарии, где учился с 1862 по 1865 год. Как истинный представитель дюссельдорфской и, шире, европейской школы, он пытался преодолеть навязанную в XIX веке инерцию восприятия гравюры как почти исключительно репродукционного вида искусства. Его графика не есть отражение его же живописи, но отдельный вид творчества, с экспериментами, разными вариантами печати с одной и той же доски или камня, на разных бумагах или ткани, разными красками. С точки зрения графической техники это, конечно, не шедевры уровня Рембрандта или Сегерса, но интенция к освоению широчайших возможностей гравюрных техник идет от них. Недаром графику Шишкина высоко оценил главный отечественный знаток гравюры Дмитрий Ровинский.
Эта выставка непарадна и нетриумфальна: Шишкин далеко не самый великий русский художник. Но вот с его очевидностью, узнаваемостью, «школьностью» поспорить, безусловно, имело смысл. В 1898 году, после посещения XXVI выставки Товарищества передвижников, Савицкий написал Шишкину про его «Корабельную рощу»: «Сосной на выставке запахло — солнца, свету прибыло!» Мерить живопись навеянными ею запахами, конечно, дело спорное, но сосной действительно пахнет и по сей день.