29 июля в прокат выходит «Карман России» — документальный фильм студии «Намедни» о Нижнем Новгороде. Накануне премьеры автор фильма Леонид Парфенов рассказал Юлии Шагельман о Нижнем как историческом центре русской частной инициативы и эволюции познавательной кинодокументалистики в эпоху YouTube.
Леонид Парфенов в 2019 году
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ / купить фото
Леонид Парфенов в 2019 году
Фото: Ирина Бужор, Коммерсантъ / купить фото
— Почему вы решили взяться за этот проект? Кроме очевидной привязки к 800-летию города и 125-летию с момента проведения Всероссийской художественно-промышленной выставки насколько Нижний Новгород интересен вам лично?
— Инициатором был юбилейный комитет. Но у меня и раньше было свое отношение к Нижнему. Еще лет 20 назад в проекте «Российская империя» я разрабатывал тему Нижнего Новгорода как родины первого русского капитализма, центра торгового капитала. Приезжал тогда в Нижний и Сормово, снимал комментарии. Катал там бочку, изображая, как у Горького в «Деле Артамоновых» дорогой заграничный котел от пристани в горку тащили, а он чуть назад не сорвался и как Артамонов-старший надорвался, но все-таки спас этот свой котел. И сам тип этих волжских купчин и промышленников, и ярмарка — сперва Макарьевская, потом Нижегородская — мне знакомы как темы. А Всероссийская выставка 1896 года — итог всего русского XIX века и устремление в XX — про нее у нас тоже в «Российской империи» было. Поэтому, когда юбиляры обратились, я подумал: это тот случай, где я заранее знаю, про что снимать. Когда ты понимаешь не только задачу, но и сверхзадачу, выражаясь пышным языком, тогда ты знаешь, что тебе годится, что тебе в тему, и тебе очень ясно работается.
— И какова же сверхзадача этого фильма?
— В Нижнем уникальная традиция частной инициативы. С частной инициативой в России вообще-то не очень, а уж чтоб она на одном месте так пышно цвела — от Минина до «Газелей», каждый раз оказываясь чем-то очень важным на очередном этапе российской жизни, это, конечно, единственный пример. Нестеров и Чкалов, две знаковые новаторские фигуры авиации, были оба из Нижнего. А как цвело разное машиностроение, начиная с Сормовского завода при Николае I и Александре II и до ГАЗа, а потом все «Метеоры»-«Ракеты» на подводных крыльях, а потом как себя ГАЗ проявил во втором русском капитализме, который поехал на его «Газелях» — грузовичках и маршрутках. Да и Немцов хоть сам и не уроженец города, тоже был именно нижегородским исключением среди всех героев 1990-х. Было видно, что это какой-то совершенно особенный губернатор, уже другая генерация — не перекрасившийся красный начальник, а новый тип: прорывный, импульсивный, взрывной.
— Этот проект логично встраивается в траекторию вашей работы: сначала были «Намедни» и сериал «Российская империя» про всю страну, потом отдельные страницы истории, регионы, личности, теперь вот город. Станет ли этот фильм частью нового большого цикла, например биографий российских городов?
— Нет, я же не работаю по темплану — раз у меня были Пушкин и Гоголь, значит, должен быть Лермонтов. В случае с «Хребтом России» про Урал и в случае с Нижним кроме десятков более или менее интересных эпизодов была понятна общая глобальная задача: про что снимать.
Я давно вынашиваю и, может, осуществлю проект про Русский Север, и у меня есть свое отношение к Петербургу, а так — не думаю, что существует метод последовательной «экранизации» одним автором разных регионов.
— Этот фильм, как и ваши предыдущие, выходит сначала в кинопрокат, хотя формат у него скорее телевизионный или интернетный. С чем связано такое решение? Что кинопрокат вообще может прибавить к тому миллиону подписчиков, который у вас есть на YouTube?
— Мы начали так делать с фильма «Зворыкин-Муромец» в 2010 году, и тут вместе сложились две вещи. Во-первых, качество картинки стало в телекинодокументалистике таким, что ее можно показывать на большом экране. Например, наш совсем недавний фильм про грузинское вино «In qvevri veritas» скорее подходит большому экрану из-за видовых съемок. Ну как смотреть на Кавказский хребет или Алазанскую долину на iPhone? Второе — это бум нон-фикшена, который случился в 2010-е годы. Люди стали интересоваться документальными книгами, фильмами, лекциями даже, стали на них ходить, смотрят это в интернете. Наверное, это связано с теперешней привычкой постоянно получать образование и с тем, что получение информации стало приятным времяпрепровождением и досугом. Поэтому и Центр документального кино возник, и документальные программы в разных кинотеатрах в городах-миллионниках. Когда я ездил на последние до пандемии премьеры в Питер, Екатеринбург и Новосибирск, везде были полные залы. Так что это стало этапом существования любого нового проекта.
— Как вы вообще сейчас видите вашу аудиторию? Отличается ли она в кино и в интернете?
— В принципе это же всем адресовано — как раньше говорилось, и пионерам, и пенсионерам. Понятно, что в кино ходят те, у кого побольше досуга, больше денег, кто живет в более крупных городах. И вряд ли на какой-то из наших фильмов они пойдут впервые в жизни — это зрители, которые имеют уже привычку ходить на такие особые документальные кинопоказы. В этом смысле это, наверное, самая наша аудитория, особо активная и преданная. Но конечно, на YouTube аудитория более массовая, и она гораздо моложе населения страны в среднем: самый большой сегмент у нас в возрасте от 25 до 34 лет.
— Вы сказали о волне популярности инфотейнмента, об интересе к документальному кино. Вы были, пожалуй, пионером этого формата в нашей стране, а сейчас подобных проектов очень много, разной степени развлекательности или серьезности. Ощущаете ли вы конкуренцию?
— Я про это совсем не думаю. Я делаю то, что делаю, и если я хочу снять кино про оранжевые вина, выдержанные в квеври (объемистый глиняный сосуд, традиционно использующийся в Грузии для выдержки вина.— “Ъ”), то какая тут может быть конкуренция?
— Тема действительно специфическая.
— Я не думаю, что зрителей удерживает только тема. Важно, насколько это интересно сделано, насколько это увлекает. Тема может быть от человека далекой, но в этом-то и задача — сделать интересным смотрение. Если само смотрение человеку не интересно, пусть даже тема будет «профильной», он все равно скажет «да ну, скучно что-то», да даже этого не скажет — просто выключит и все.
— В то же время есть ваша фамилия, ваша персона — это уже определенный бренд, который может привлечь людей.
— Если им до этого нравилось то, что мы делаем. А если человеку раньше наше не нравилось, он заведомо не будет смотреть, и это нормально. Но как конкурировать? Себя ведь не переделаешь, исходя из задач конкуренции. Вот я так понимаю современный экранный язык, тип повествования, так чувствую, каким должен быть темп, какая подача. У меня такие впечатления о чем-то — Макарьевской ярмарке или сорте винограда читиствала — и вот такие у меня ремесленные навыки, как передать свои впечатления, как поделиться ими со зрителем. И как тут включить какой-то механизм конкуренции, я не очень представляю.
— На своем YouTube-канале «Парфенон» вы делаете выпуски об актуальных событиях — скажем, буквально пару месяцев назад было «Намедни» о событиях 2020 года, такое «утром в газете, вечером в куплете». Но в фильмах вы все время обращаетесь к прошлому, к истории. В «Кармане России» ХХ и ХХI векам уделено всего 12 минут из часа, и даже в них про Чкалова сказано больше, чем про Немцова. Это сознательное разграничивание — YouTube для сегодня, фильмы для вчера и позавчера?
— Если это фильм про частную инициативу, то при советской власти частной экономической инициативы в тогдашнем Горьком, как и во всем СССР, не было. Тридцать с лишним лет город вообще был закрытым, что, конечно, вопиюще для судьбы торгового центра. Ну и удельный вес 70 советских лет в сравнении с 700 предыдущими примерно такой и есть — десять минут на час.
Я вообще не разделяю: вот те фильмы для эфира, а эти — ютубные. У тех серий «Намедни», которые мы делаем сейчас и выпускаем только на YouTube, вполне эфирное качество. У нас тысячеметровая студия, въезжают-выезжают машины, куча народу занято, массовка, живой звук, музыка. Для меня тут нет разграничения: то и другое — авторский контент, под которым я подписываюсь. Сейчас на «Парфеноне» мы начали делать цикл про 1920-е годы. Сделали на пробу серию про 1921-й, поняли, что хватает хроники, что не ломается формат, и собираемся продолжать с 1922-го дальше. Там тоже будут и музыка, и всякие художественные полуигровые эпизоды, все будет такое сложносочиненное.
— Помимо 1920-х годов над чем вы еще работаете?
— Надо доделать «Русские грузины-2», которые были приостановлены из-за ковида, потому что мы не можем привезти грузинских актеров в Москву и снять их в игровых эпизодах. Осенью выйдет том «Намедни» про 2011–2015 годы — это будет первый раз, когда книжная версия выходит после ютубных серий. Вот эти три проекта должны состояться до конца года.
— Все ваши проекты — про Россию, даже про евреев и грузин — все равно в привязке к России и русской культуре. Не задумывались ли вы о том, чтобы сделать проект о чем-то за этими границами, с выходом в мировую цивилизацию? Про Данте, например.
— Для этого нужно иметь какое-то свое отношение к теме. Есть у тебя, что по ней сказать именно авторского? Если нет, то зачем ты тут нужен? Просто рассказать, что на свете бывают амфоры, они были в античном мире и с тех пор они сохранились в некоторых странах Средиземноморья? Это же не твое личное. Это советский научпоп: мы несем знание, потому что оно знание, и сообщаем сведения, потому что они сведения. А в «In qvevri veritas» про амфоры рассказано авторски.
Современное документальное киноповествование стремится рассказывать про то, что важно, насущно для аудитории. «Зритель, посмотри — это расширит твое представление о мире, это так или иначе связано с сегодняшней практикой жизни».
Вот мы сняли фильм про грузинское вино, про то, как сохраняется традиция, как живет и сейчас ручной, ремесленный труд. Это такая победа антиглобализма во времена глобализации: выдающийся винодел Яго Битаришвили из своего хозяйства в деревне Чардахи видит, как его вино чинури стоит в меню в Копенгагене, Лондоне, Барселоне. Это интересно, потому что это малоочевидная для людей часть современности.
Вот вы сказали: «Данте» — я понимаю, что это для примера. Но и про Данте надо рассказывать так, чтобы было понятно — а как и зачем ты про него рассказываешь сегодня, здесь, вот этому человеку. Потому что вообще сообщить: Данте Алигьери был великий поэт и творения его бессмертны — так документалистика не живет.
Или вот меня спрашивают: а про какое следующее вино фильм снимете? Да ни про какое не собираюсь! А потом подумал, что, наверное, смог бы еще про пино-нуар. Как лоза из Бургундии по-разному проявляет себя в Германии, в Австрии, в Северной Италии, в северных штатах США и даже в южной Канаде, в Новой Зеландии. Вот только к пино-нуару из вин у меня есть еще личное отношение, и мне в голову не приходит, что он «заграничный». Весь вопрос в свойскости темы для автора и, значит, в его способности сказать о ней зрителю что-то свое, а не в том, находится ли тема внутри пределов РФ или за ними.