В Особняке Румянцева открыта выставка к 80-летию со дня рождения Людмилы Николаевны Беловой. Она была директором Музея истории Ленинграда тридцать три года (с 1954-го по 1987-й), за которые сумела не только возродить его после восемнадцати лет пребывания в "законсервированном состоянии", но и превратить в настоящую музейную империю.
Небольшая экспозиция — семейный архив, афиши выставок и путеводители, грамоты и служебные пропуска — по стилю и духу поразительно созвучна тому застойному, романовскому Ленинграду, в котором Людмила Белова была одним из самых деятельных и прогрессивных чиновников от культуры. Вот она, тридцатилетняя партийная активистка хрущевского призыва, недавно назначенная директором музея, располагавшегося вначале в Румянцевском особняке, вместе с отцом, бывшим народовольцем и узником Петропавловской крепости, заснята на фоне одного из бастионов. Беловой удалось добиться музеефикации почти всего Заячьего острова и превратить Петропавловку, состоявшую тогда наполовину из складов, наполовину — из коммунальных квартир, в "мозговой центр" разветвленной сети филиалов Музея истории Ленинграда. Число которых, благодаря комсомольскому энтузиазму и партийным связям директора, увеличивалось в геометрической прогрессии: Пискаревское кладбище, Исаакиевский собор, крепость "Орешек", Смольный собор, Монумент героическим защитникам Ленинграда, музей-квартира Блока, музей "В.И. Ленин и газета 'Правда'" (нынешний Музей печати), краеведческие музеи Пушкина и Ломоносова. Сейчас часть их получила самостоятельность, соборы переданы Церкви, официоз ушел, акцент в новых экспозициях сместился с истории общественной мысли на историю быта, но в целом империя не рухнула.
Ей достался музей с тяжелой наследственностью. Образованный околомирискуснической компанией в 1907 году Музей Старого Петербурга и преобразованный в 1918-м в Музей Города, он был закрыт вскоре после убийства Кирова — когда на идеологическом фронте началась негласная антиленинградская кампания. Воскрешенный только после смерти Сталина, Музей истории Ленинграда постепенно отвоевывал позиции, осторожно подверстывая к марксистски правильным выставки художественно и исторически интересные. Вроде "Истории архитектуры Петербурга-Петрограда XVIII — начала XX века" с большим разделом про почти что официально запрещенные "эклектику" и модерн или Музея декадента Блока, пробивать которые приходилось во всевозможных райкомах, горкомах и обкомах. Воспоминания ее сотрудников неоднозначны: не гнушалась сама мыть полы перед очередным авральным вернисажем и могла послать по матушке нерадивого хранителя; пригревала людей с лагерным прошлым и диссидентским настоящим, но требовала убрать из экспозиции Музея Блока открытки с мадоннами, а концертный зал в квартире автора "Двенадцати" собиралась украсить красным роялем; разрешала заниматься авангардом или эсерами, но была обязана "реагировать" на доносы.
В годы перестройки ее тихо "ушли на пенсию". Она успела возродить еще один закрытый в ходе "Ленинградского дела" музей — Обороны и блокады Ленинграда, из которого ее тоже быстро "ушли": наступили другие времена. Если в шестидесятые-семидесятые ленинградское краеведение было занятием на грани с диссидентством, то в девяностые краеведение петербургское начало превращаться едва ли не в новую государственную идеологию, в которую Людмила Белова, как настоящий партиец, вряд ли смогла бы встроиться. И хорошо, что выставка ее памяти выдержана в той, душно-застойной стилистике, — как памятник навсегда ушедшей музейной эпохе.
АННА ТОЛСТОВА