Золотой учитель перьев

В ночь на воскресенье на 92-м году жизни скончался президент факультета журналистики МГУ имени Ломоносова и его многолетний декан Ясен Засурский. Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников о том, что для человека значило закончить журфак и, главное, что значило возглавлять его.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Последнее время Ясен Николаевич Засурский не появлялся на факультете журналистики МГУ. Но он был там. И все жили с полной уверенностью, что так было всегда. И будет.

При нем хотелось быть гораздо лучше, чем ты есть на самом деле. И когда опаздывал к нему на лекцию, и, главное, вообще.

А у него же была феноменальная память. То есть через несколько лет после окончания факультета журналистики я с товарищем, однокурсником моим, иду по Большой Никитской (возможно, тогда уже не Герцена) и вижу: навстречу Засурский. И начинаю, конечно, метаться и соображать, что делать. Страшно же: декан застукал. И он говорит:

— Здравствуйте, мальчики! Вы куда?

Да, попались.

А мы куда? Нет удовлетворительной причины, конечно. Так, прогуливаем.

Потом он расспрашивает, как наши дела, глядя на нас поразительно внимательно и стеснительно интеллигентно, словно оправдываясь за то, что видит так много, и гарантируя, что никто больше этого не узнает (вот это, что ли, и называется, заглядывать в душу?)… Мы отвечаем подробно, так как кажется: есть ведь что рассказать, и к тому же появляется впечатление, что ему действительно очень интересно. Потому что ему действительно очень интересно.

А потом он вдруг поворачивается к моему товарищу и говорит:

— А вот вы не на все мои лекции ходили…

Легкий, но внятный укор чувствуется, конечно. И оргвыводы, судя по всему, еще последуют… Вернее, вот сейчас последовали. Ибо стыдно становится даже мне.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— А как это можно запомнить? — спрашивает меня потом товарищ.— Ты хоть представляешь, сколько у него студентов после нас было уже? И главное — до?! Он же тебе ничего не сказал только потому, что ты, видимо, ходил…

Те, кто хотел, мог получить на журфаке академическое образование и красный диплом: уровень преподавателей позволял получить любое образование. Он их собрал, они были великими, и только смерть могла разлучить их с журфаком. Как и его. Кафедра русского языка при нем была просто невероятной. Достаточно сказать, что она была с Дитмаром Эльяшевичем Розенталем.

Но те, кто не хотел учиться, тоже получали диплом. Он был либеральным человеком и отдавал себе отчет в том, что журналистами люди становятся не в стенах учебного заведения.

Либеральность журфака в жесткие советские времена — тоже канон. Этим факультет журналистики также обязан исключительно лично ему.

Он, конечно, был либеральным человеком. И поэтому все, наверное, на журфаке знают каноническую историю о том, как Ясен Николаевич зашел в туалет, застал там пьяного в стельку студента и попросил его, когда придет в себя, написать объяснительную записку. И тот написал объяснительную, которая начиналась словами: «Был ясный весенний день. Мы с товарищами купили бутылку пива, выпили, и я с непривычки опьянел…» И Ясен Николаевич зачитывал потом эту объяснительную с кафедры студентам как образец журналистского мастерства…

Были и другие моменты. Мы с Тиной Канделаки делали программу «Нереальная политика», и я попросил Ясена Николаевича поучаствовать в ней. История была в том, что на журфак должен был приехать президент России Дмитрий Медведев, и не все студенты, которые хотели, попали на эту встречу. Они обвинили в этом руководство факультета, и у нас возникла идея, чтобы в эфире встретились декан и студентка, Вера Кичанова.

Ясен Николаевич мог отказаться. Так было бы на первый взгляд гораздо проще. Но он не мог. Он согласился мгновенно. Они проговорили и что-то, а может быть, даже и все для себя и для нас выяснили. А мне пришлось после этого закрыть «Нереальную политику», потому что эту программу и еще одну, записанную в тот же вечер в стенах факультета журналистики, не выпустили в эфир.

Но как же я хорошо помню: «Поговорить об этом? С Верой Кичановой? Да, конечно, пожалуйста, я готов… Приходите все ко мне, у меня удобно, вам понравится…»

Такие поступки не требовали от него какого-то особого мужества. Хотя и рабочим моментом вряд ли были. Так ведут себя люди, которые по-другому не умеют просто. Эх, чтоб я так жил... Чтоб мы все…

Я однажды по его просьбе пришел на факультет встретиться со студентами и был поражен уже тем, что он сам встретил меня у дверей Коммунистической аудитории, пропустил вперед (верите, до сих пор неловко, что не пропустил его), я вошел в Коммунистическую аудиторию, и студенты, полная аудитория, встали и зааплодировали. Я был, конечно, польщен и, может быть, даже подумал, что я совершенно этого не заслуживаю… Потом он всю пару просто сидел рядом за столом на сцене и слушал, не перебив ни единым словом, а просто освящая, мне казалось, своим присутствием все, что тут происходило. Я уже тогда хорошо понимал, что рядом со мной сидит великий человек, а студенты не понимали, как и когда-то я, да и не должны были понимать, я думал.

Когда все закончилось, снова все встали, и опять раздались аплодисменты. Да, так можно было и загордиться. Но нет, я держал себя в руках.

И только потом я случайно узнал, что на журфаке уже не один год новая традиция: когда в аудиторию входит Ясен Засурский, все встают и аплодируют.

То есть те аплодисменты не имели ко мне, конечно, никакого отношения. И я их и в самом деле совершенно не заслуживал.

Для огромного количества людей журфак, между прочим, и остался лучшим, что было в жизни. Когда учились, не понимали, что так может быть, и было такое впечатление, что вся жизнь впереди. Впечатление для кого-то оказалось обманчивым. И, между прочим, журфак — не худшее лучшее!

Ясену Николаевичу Засурскому обязательно надо поставить памятник. Памятник должен стоять во дворике журфака МГУ. Где-то там, где уже стоит Михаил Васильевич Ломоносов.

Может, они должны смотреть в глаза друг другу.

Нет повода ведь отводить-то.