«Меня зовут защищать честь России»
На каких условиях возвращали в страну врагов власти
Сто лет назад, осенью 1921 года, в советскую Россию вернулся один из самых яростных борцов с большевиками — генерал-лейтенант Я. А. Слащов, ставший прототипом генерала Хлудова в булгаковском «Беге». Существует несколько версий того, как было организовано его возвращение и почему «вешатель Слащов», на которого не распространялась амнистия, был принят заклятыми врагами едва ли не с распростертыми объятиями. Незаслуженно забытые архивные документы позволили раскрыть тайные стороны этих событий.
«Слащев говорил, что у Красной Армии не было стратегии в том смысле, как это понимается военной наукой»
Фото: Aurimages via AFP
«Слащев говорил, что у Красной Армии не было стратегии в том смысле, как это понимается военной наукой»
Фото: Aurimages via AFP
«Кровавыми расправами прославил себя»
Казалось бы, история возвращения в красную Россию самого жесткого противника большевистской власти — генерал-лейтенанта Я. А. Слащова-Крымского (Слащева-Крымского) была описана множество раз и хорошо известна. Но все эти рассказы, как правило, основывались на одном источнике — изданных в начале 1960-х годов «Записках старого чекиста» Ф. Т. Фомина:
«В мае 1921 года,— говорилось в книге,— я был переведен в Симферополь. Один из приятелей Слащева, проживавший в Симферополе, получил из Константинополя письмо от известного эсера Федора Баткина. Это письмо попало к нам в руки. В нем говорилось, что Слащев выражает желание вернуться на родину, чтобы отдать себя в руки Советского правительства.
Письмо это я направил в Харьков начальнику особого отдела ВЧК Южного фронта. А он поехал с ним к председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому. Возник вопрос: стоит ли начинать переговоры с генералом Слащевым о его возвращении в Советскую Россию?
Местные работники высказались отрицательно. Но в Москве сочли нужным начать переговоры со Слащевым.
Феликс Эдмундович отлично знал, какие "лавры" стяжал себе генерал Слащев.
Неслыханными жестокостями, кровавыми расправами над лучшими сынами нашей родины прославил себя этот белогвардеец. Но интересы государства требовали дальновидной политики…»
Вот только на самом деле Фомин и его коллеги включились в операцию по Слащову спустя многие месяцы после ее начала. Первым явным сигналом о том, что среди командования Вооруженных сил юга России, эвакуированных из Крыма в Турцию, наметился раскол, стала короткая заметка в выходившей в Берлине газете русской эмиграции «Руль», появившаяся 17 декабря 1920 года:
«Между генералом Врангелем, остающимся на своей яхте у Константинополя, и казацкими генералами Слащевым и Сидоренко произошел разрыв. Последние стремятся восстановить казаков против Врангеля. Среди солдат царит уныние. Особенно их угнетает неизвестность относительно будущего».
Однако в полной мере эту информацию оценили лишь после того, как вскоре в берлинское бюро Центрального управления по эвакуации населения НКВД РСФСР (Центроэвак), занимавшееся в числе прочего возвращением домой бывших военнопленных мировой войны и эмигрировавших во время революций и Гражданской войны российских граждан, пришли два неожиданных посетителя.
«Разрыв Слащева с Врангелем (на фото) старая и давняя история»
Фото: Photo by Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images
«Разрыв Слащева с Врангелем (на фото) старая и давняя история»
Фото: Photo by Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images
«Вполне присоединяюсь к комбинации»
7 января 1921 года председатель Центроэвака А. В. Эйдук направил председателю Революционного военного совета Республики (РВСР) Л. Д. Троцкому, наркому по иностранным делам РСФСР Г. В. Чичерину и председателю ВЧК Ф. Э Дзержинскому доклад с грифом «Совершенно секретно», в котором сообщал:
«К нам в Берлин явились эвакуированные Врангелем два немца — Ханс Гомейер и Эмиль Проше — один агроном, другой — офицер-железнодорожник, с просьбой предоставить им возможность возвратиться обратно в Крым, причем ссылались на знакомство с Колантай (правильно Коллантай.— "История"), Городецким, Мейеровичем и неким тов. Филипповым, бывш. председателем Ревтрибунала в июле 1919 года. Кроме того, эти господа объявили себя посланниками генералов Слащова Якова Александровича, Барбовича, Семенова, Дубяга (правильно Дубяго.— "История"), Зеленкевича и др. их приближенных, желающих отдаться в полное распоряжение Правительства Р.С.Ф.С.Р., причем эти генералы ставили лишь одно условие — чтобы их прошлое было забыто и им сохранена жизнь. Эти генералы имеют массу приверженцев среди Врангелевских войск, и они согласны по нашему указанию перейти к нам с полным вооружением по указанному нами пути в количестве не менее 20.000 штыков».
Безусловно, информация Гомейера и Проше выглядела слишком привлекательно, а потому ее достоверность не могла не вызвать сомнений. О чем писал и Эйдук:
«На первый взгляд это предложение показалось бы маловероятным, но я следил за белогвардейской печатью и из… кадетской берлинской газеты "Руль" Вы также усмотрите, что между генералами Врангелем и Слащовым произошел разрыв, а потому в Берлине мнение товарищей было, что в наших интересах углубить этот разрыв и внести среди эвакуированных войск разложение, и, по моему глубочайшему убеждению, это разложение пойдет вперед скорее, если там распространиться слух, что Советское Правительство раскаявшимся даст возможность возвращения на родину и представит им удобный случай искупить свою вину.
Был даже разговор о том, что эти войска согласны по приказу Советского Правительства бороться с кем угодно и где угодно, чтобы искупить вину».
Председатель Центроэвака просил адресатов доклада дать указания о дальнейших действиях:
«Я не берусь сказать, насколько это предложение приемлемо для Советской Республики в данный момент, но все-таки считаю необходимым, чтобы берлинские наши товарищи имели точные указания как быть дальше и какой дать ответ на это предложение. Ответ необходимо дать нашему Берлинскому Бюро в лице тов. Бородовского, который лично вел эти переговоры и к которому обратятся за ответом».
Однако Троцкий, Чичерин и Дзержинский сочли, что вопрос следует рассмотреть членам высшего политического органа страны — Политбюро ЦК РКП(б) — и доклад переслали для ознакомления его членам. Л. Б. Каменев дал самый развернутый комментарий к докладу Эйдука:
«Разрыв Слащева с Врангелем старая и давняя история, имеющая глубокие основы в отношениях донцов и кубанцев с добровольцами (Добровольческой армией.— "История"). Потому вполне присоединяюсь к комбинации врангелевцев».
Предложение «комбинировать» поддержали И. В. Сталин и другие члены Политбюро. И 11 января 1921 года было предписано отправить в Берлин согласие на дачу ответа посланцам Слащова о том, что советское правительство готово простить раскаявшихся бывших врагов и даст им возможность искупить вину.
При этом нигде не упоминалось о том, как именно раскаявшимся предстоит искупать прошлые грехи.
«Феликс Эдмундович просил нас регулярно и подробнейшим образом сообщать ему о переговорах со Слащевым»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Феликс Эдмундович просил нас регулярно и подробнейшим образом сообщать ему о переговорах со Слащевым»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«По распоряжению председателя ВЧК»
Нет никаких сомнений в том, что главной целью решения Политбюро было ускорение разложения находившихся в тяжелейших условиях на турецкой земле войск генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля. Но «комбинация» нуждалась подкреплением действиями. К тому же официально сообщенный, но не подкрепленный никакими конкретными действиями ответ Слащову и другим генералам ставил постоянное представительство РСФСР в Берлине в двусмысленное положение. И нарком Чичерин несколько раз направлял в ЦК РКП(б) предложения о начале процесса возвращения в страну раскаявшихся врангелевцев.
Но 25 марта 1921 года Политбюро решило:
«Врангелевские войска в Россию не пускать».
5 апреля 1921 года члены Политбюро подтвердили это решение еще раз:
«Подтвердить постановление Политбюро о недопущении в РСФСР врангелевцев. Исполнение возложить на тов. Дзержинского».
Эти отказы имели вполне понятное и естественное объяснение. В стране нарастали продовольственные трудности, и возвращение более или менее значительного количества бывших врагов в условиях, когда шло тотальное сокращение размеров пайков и штатов госорганизаций, не помогало, а вредило власти. Но нарком по иностранным делам продолжал отстаивать необходимость хотя бы ограниченной демонстрации того, что советские руководители придерживаются данных недавним врагам обещаний.
Тем временем материальное положение Слащова, как свидетельствовали современники, становилось все более невыносимым. И именно тогда он начал постоянно и всем говорить о возвращении в Россию. Одно из писем, как и рассказывалось в воспоминаниях чекиста Ф. Т. Фомина, в мае 1921 года было перехвачено:
«Вскоре в Крым приехал из Харькова особоуполномоченный ВЧК с письмом, в котором было сказано: "По распоряжению председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского к вам направляется в Крым товарищ для ведения переговоров с генералом Слащевым, находящимся в Константинополе.
Вся работа особоуполномоченного должна проходить под вашим контролем.
Прошу оказывать ему помощь"».
На этом фоне Политбюро пошло на уступки Чичерину и 19 июня 1921 года утвердило его предложение:
«Признать принципиально допустимым возвращение части врангелевцев в РСФСР и для проведения этого создать полномочную комиссию по приему врангелевцев в Россию».
Информация об этом, судя по всему, помогла продвижению переговоров со Слащовым, который выдвинул конкретные условия своей реэмиграции:
«Во-первых,— рассказывалось в "Записках старого чекиста",— он хотел бы получить от Советского правительства грамоту о неприкосновенности личности на территории Советской страны. Во-вторых, намереваясь направить свою семью — жену и ребенка — к родным в Италию, он просил обеспечить их валютой или ценностями. Кроме того, Слащев предупредил, чтобы весь разговор с ним о его намерении вернуться в Советскую Россию сохранялся в тайне».
Но, как вспоминал Фомин, Дзержинский не принял этих условий. И к операции по Слащову подключилась другая советская спецслужба.
«Поручить т. Уншлихту (на фото — в первом ряду, третий слева) вызвать к себе Дашевского, проверить его и принять наблюдение за дальнейшим ходом дела»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«Поручить т. Уншлихту (на фото — в первом ряду, третий слева) вызвать к себе Дашевского, проверить его и принять наблюдение за дальнейшим ходом дела»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
«После того, как Красная Армия узнает»
6 октября 1921 года руководство Разведывательного управления Штаба РККА доложило председателю РВСР Троцкому о том, что сотрудник Разведупра Украины Дашевский прибыл в Москву с информацией о новых условиях перехода Слащова и военных из его окружения на сторону большевиков.
Троцкий переслал документ в Политбюро с резолюцией:
«Считаю, что нужно "условия" принять, т. е. переправить их в Россию. Формальное руководство делом было возложено на т. Дзержинского. Может быть послать т. Дашевского к Дзержинскому?».
Но глава партии и правительства решил вопрос несколько по-иному:
«Предлагаю к-сию в составе Каменева, Сталина и Ворошилова для выяснения дела личными переговорами с Дашевским. Срок созыва и окончания сегодня. 7/X Ленин».
В тот же день предложение Ленина утвердило Политбюро. А три дня спустя было принято следующее постановление:
«Комиссия, назначенная Политбюро 7/X с. г. решила
а) Предложение признать приемлемым, т. е. согласиться на переправу Слащева и К-о в Россию.
б) Поручить т. Уншлихту вызвать к себе Дашевского, проверить его и принять наблюдение за дальнейшим ходом дела».
Окончательные условия возвращения группы Слащова и ее дальнейшего использования в интересах советской власти дорабатывались больше месяца и в законченном виде были утверждены на совещании Л. Д. Троцкого и заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта 16 ноября 1921 года:
«1. Копии показаний (допросов слащовцев в ВЧК после доставки в РСФСР.— "История") прислать Троцкому и Чичерину, дабы эти показания могли быть изучены с точки зрения военной и дипломатической и дабы заинтересованные ведомства могли поставить ряд дополнительных вопросов перед ВЧК.
2. ВЧК по соглашению с военным ведомством и Наркоминделом (тройка — тт. Уншлихт, Троцкий, Чичерин) составляет в кратчайший срок сообщение о возвращении группы Слащева с точными цитатами из показания (так в тексте.— "История") Слащева и других о причинах этого возвращения.
3. Одновременно слащевцы составляют воззвание к остаткам белых армий за границей.
Воззвание это, просмотренное той же тройкой, публикуется одновременно с сообщением о прибытии группы или немедленно же на следующий день.
4. В виду заключающихся в показаниях Слащева ссылок на сравнительно недавние военные предложения агентов Англии и Франции, направленные против Советской России, необходимо немедленно отобрать — на основании вопросов, формулированных Наркоминделом, точные показания от Слащева и других, как материал для дипломатической ноты.
5. В виду настаивания Слащева и других на предоставлении им военных должностей, преимущественно строевых, ответить им, что военное ведомство несомненно рассчитывает приобрести в их лице ценных работников, но что окончательное определение характера работы сможет произойти только после того, как Красная Армия узнает о самом факте перехода на сторону Советской России названных лиц, поймет мотивы, вообще освоится с этим фактом.
6. Тем временем главная работа группы Слащева должна состоять в писании мемуаров за период борьбы с Советской Россией. В виду того, что мемуары эти обещают дать ценный политический, военный и бытовой материал, предоставить в случае надобности в распоряжение группы Слащева надежных стенографов, которые облегчили бы работу, и назначить для редактирования и вообще для руководства этой работой определенного товарища литератора.
7. До написания этих мемуаров рекомендовать группе Слащева воздержаться от встреч, посещений и пр., дабы внимание не рассеивалось и работы над мемуарами не затягивались. Указать Слащеву и другим на большую политическую важность мемуаров.
8. Поддержать инициативу Слащева в отношении вызова других бывших врангелевцев в Советскую Россию, оказав необходимое содействие».
«И теперь,— говорилось в "Обращении генерала Слащева к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам",— как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: "За мной!"» (на фото — русские офицеры-эмигранты)
Фото: Bundesarchiv
«И теперь,— говорилось в "Обращении генерала Слащева к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам",— как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: "За мной!"» (на фото — русские офицеры-эмигранты)
Фото: Bundesarchiv
«Прибыли тайно от барона Врангеля»
Советские историки утверждали, что Слащов окончательно решился на возвращение в Россию после обнародования декрета Всероссийского центрального исполнительного комитета от 3 ноября 1921 года об амнистии белогвардейцам. Но этот документ, о котором тогда много писала и советская, и зарубежная пресса, никоим образом не относился к Слащову и его группе. В нем четко говорилось, на кого распространяется амнистия, и его авторами было сделано все, чтобы на самую многочисленную и неустроенную группу военной эмиграции — войска, находившиеся в Турции, Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, Греции, Болгарии и Чехословакии — амнистия фактически не распространялась:
«Объявить полную амнистию лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Булаховича, Перемыкина и Юденича в качестве рядовых солдат, путем обмана или насильственно втянутых в борьбу против Советской власти и находящихся в настоящее время в Польше, Румынии, Эстонии, Литве и Латвии».
Ни сам Слащов, ни члены его окружения не только не были рядовыми и обманутыми, но и находились в Константинополе. Существует версия, что он, несмотря на все заверения, что его условия утверждены в Москве на самом верху, начал колебаться. И сотрудники Разведупра пригласили его в ресторан, где угостили до невменяемого состояния, после чего погрузили на советский пароход.
Происходило ли это в действительности, большого значения не имело. Слащову отрезали все пути для отступления, сообщив о его исчезновении в прессу. 19 ноября 1921 года «Известия» информировали читателей:
«Вокруг бегства генерала Слащева из Константинополя в белогвардейской печати поднята невероятная шумиха.
Это бегство рассматривается как признак окончательного развала военной эмигрантщины».
На следующий день то же издание писало о Слащове:
«Слащев должен был из Константинополя бежать… Это не какой-нибудь легкомысленный прапорщик, легко переметающийся из одного лагеря в другой. Это старый царский офицер, крайний консерватор, упорный враг красных, энергично оборонявший Крым от большевиков и получивший даже за это титул "Крымского". Это тот самый генерал, о котором сложено двустишье:
От расстрелов идет дым,
То Слащев спасает Крым».
А 23 ноября 1921 года советская печать опубликовала правительственное сообщение, в котором говорилось:
«На днях из Константинополя в Советскую Россию прибыли тайно от барона Врангеля и агентов Антанты: бывший командир Крымского корпуса (армии Врангеля) и начальник обороны Крыма (1919–1920 г.г.) ген.-лейт. Слащев; бывш. помощник военного министра Крымского краевого правительства, а затем инспектор артиллерии Крымского корпуса ген.-майор А. Мильковский; бывш. начальник гарнизона и комендант Симферополя полковник Э. П. Гильбих; бывш. командир 8-го Кавполка полковник М. В. Мезерницкий и капитан Б. Н. Войнаховский».
Днем позже в прессе появилось предусмотренное планом Троцкого—Уншлихта «воззвание к остаткам белых армий за границей», написанное, правда, абсолютно в советском пропагандистском стиле:
«Я, Слащев-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться Советской власти и вернуться на родину, в противном случае вы окажетесь наемниками иностранного капитала и, что еще хуже, наемниками против своей родины, против родного народа…
Вас пугают тем, что возвращающихся белых подвергают различным репрессиям. Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто».
Обращение подписали и Мильковский с Гильбихом:
«Мысля едино со Слащевым и подписывая его обращение, мы в свою очередь обращаемся ко всем знающим нас, верящих нам и искренно любящим родину, без всяких колебаний последовать нашему примеру».
«Его взяли в Военную академию вести курс общей тактики»
Фото: Росинформ/Коммерсантъ, Коммерсантъ
«Его взяли в Военную академию вести курс общей тактики»
Фото: Росинформ/Коммерсантъ, Коммерсантъ
«Слащевым выясняются фамилии»
Осуществить первый пункт плана Троцкого—Уншлихта взялся лично председатель ВЧК. В Севастополе Слащова посадили в вагон Дзержинского и на всем пути до Москвы «Железный Феликс» вел задушевные допросы генерала.
Неукоснительно был выполнен и пункт о написании мемуаров, где барону Врангелю давались уничижительные характеристики:
«Если же мы взглянем на него с точки зрения военной, то увидим, что он в роли главкома оставался с понятиями эскадронного командира, не желающего лично вести в бой свои части… С управлением войсками на широком фронте он совершенно справиться не мог».
Высказывания, выступления и публикации Слащова действительно оказывали немалое разлагающее воздействие на эмиграцию. Однако эффект этот длился недолго.
Затем Слащова назначили преподавателем Военной академии РККА, где он временами позволял себе открыто высказываться о недостатках Красной армии. Один из учившихся у него слушателей академии — А. И. Селявкин вспоминал:
«В ходе занятий возникали острые дискуссии с преподавателями.
Особенно часто спорили со Слащевым.
Слащев говорил, что у Красной Армии не было стратегии в том смысле, как это понимается военной наукой. Отдельные блестящие операции надо рассматривать как результат таланта командиров, а стратегии не было».
Подобные выступления не добавляли ему популярности, особенно с учетом его прошлого. Из академии по требованию большевиков-слушателей его удалили, переведя на курсы «Выстрел».
Его прошлое, которое отнюдь не было забыто, давало о себе знать еще не раз. Трудящиеся писали письма руководству страны, возмущаясь тем, что эта кровавая мразь топчет советскую землю. А летом 1922 года во время процесса над правыми эсерами обвиняемые недоуменно спрашивали, почему они сидят на скамье подсудимых, а Слащов-Крымский, который вешал и большевиков, и эсеров, принят в Советской России как триумфатор.
Собственно, после того, как к его речам перестали прислушиваться в эмигрантской среде, а в РСФСР после окончания голода вернулись все врангелевцы, что захотели вернуться, Слащов был уже никому не нужен. Избавиться от него могли множеством способов, однако его никто не трогал. Как оказалось, у такого особого отношения была достаточно веская причина.
В рассекреченных документах ГПУ хранилась сводка VI отделения Секретного отдела от 13 марта 1922 года с донесениями об антисоветской деятельности, среди которых были и сообщения Слащова-Крымского. К примеру, о деятельности толстовцев — последователей учения Л. Н. Толстого — он сообщал:
«7 марта на собрании толстовцев произнес речь Сергей Михайлович ПОПОВ. Описана им была биография ТОЛСТОГО и продекламировано стихотворение "ИДЕАЛ". Очередную лекцию Попов будет читать в Серпухове. Говорили про Федора Алексеевича, который будто бы сейчас занял место Толстого (Страхов разыскивается 6-м отд. СОГПУ, как издатель погромной против Соввласти литературы). У толстовцев замечается наплыв иностранцев».
У этого сообщения было примечание:
«Слащевым выясняются фамилии приезжающих».
Сообщал он о контрреволюционных речах приходского священника из церкви Смоленской Божьей Матери на Арбате и о собраниях адвентистов.
Делал ли он это по договоренности с Дзержинским или просто от страха, большого значения не имело. Сохранить жизнь ему так и не удалось. 11 января 1929 года его застрелил слушатель курсов «Выстрел» Л. Л. Коленберг. Относительно причин этого убийства, как и обычно, существует множество версий.