Науки творчества
Анна Толстова о внезапном расцвете сайенс-арта в России
Минувшее лето стало сезоном институционального триумфа российского art & science. Возможно, в сегодняшней России наука станет более надежным прикрытием для современного искусства, чем она была для авангарда в СССР
Группа Recycle. «Сад расходящихся камней», 2020. Выставка «New Nature», Манеж, Санкт-Петербург
Фото: фото Ирина Колпачникова
Группа Recycle. «Сад расходящихся камней», 2020. Выставка «New Nature», Манеж, Санкт-Петербург
Фото: фото Ирина Колпачникова
Двадцать лет назад тем, что по-русски только начинало называться загадочным англицизмом «сайенс-арт», систематически занимались в одном и, что характерно, самом западном городе России. А именно — в Калининграде, точнее — в калининградском филиале Государственного центра современного искусства, сотрудник которого, художник, поэт и инженер по первому образованию Дмитрий Булатов, не столько практиковал, сколько теоретизировал и пропагандировал сайенс-арт: издавал антологии, сочинял научно-поэтические статьи-манифесты, выступал с лекциями и курировал выставки, сколотив небольшую партию энтузиастов этого странного дела. Дело утопического и прожектерского по своей природе сайенс-арта представлялось тогда совершенно невозможным в России, даром что кое-кто из отечественных художников давно публиковался в престижном журнале Leonardo, выходящем в MIT Press, издательстве Массачусетского технологического института, участвовал в таком важном интернациональном форуме искусства новых медиа, как фестиваль Ars Electronica в Линце, или попадал в поле зрения самого Петера Вайбеля, директора ZKM, Центра искусства и медиатехнологий в Карлсруэ. Просто представить себе, что в стране, где ни фундаментальная наука, ни тем более современное искусство не являются национальными приоритетами, художник может работать в лаборатории вместе со специалистами в области генной инженерии, нейробиологии растений или робототехники, чтобы вырастить белого кролика, светящегося в темноте зеленым светом, прочитать мысли комнатного цветка или научить роботов танцевать, было трудно. Казалось, что такая креативная вольница может осуществиться институционально лишь в том прекрасном и яростном мире, где за наукой стоят большие деньги, связанные со свободно-рыночной конкуренцией в сфере высоких технологий и чуткой к их достижениям инновационной промышленности. Исключения лишь подтверждали правило: фонд Дмитрия Зимина «Династия», чуть ли не единственный из тех, кто был готов поддерживать сайенс-артовские проекты в России, попал в список «иностранных агентов» еще в 2015 году и объявил о самоликвидации; немногочисленные звезды российского сайенс-арта поколения тридцати-сорокалетних, екатеринбургская группа «Куда бегут собаки» или москвич Дмитрий ::vtol:: Морозов, те, кто на бывшем Западе сразу стали бы резидентами разнообразных MIT и имели бы возможность работать на другом технологическом уровне, продолжали очаровывать международную сцену поэтикой DIY-самоделкинства и остроумного партизанинга.
Фото: фото Ирина Колпачникова
Фото: фото Ирина Колпачникова
Фото: Антон Галецкий
Фото: Юрий Пальмин
Фото: Антон Галецкий
Фото: Юрий Пальмин
Фото: Коммерсантъ / Анна Толстова / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Анна Толстова / купить фото
Тем не менее в течение последнего десятилетия ситуация понемногу менялась: art & science оказался явным объектом желания технопарков, технополисов, инновационных центров и прочих наукоградов; о союзе науки и искусства заговорили даже в музеях-мастодонтах вроде Эрмитажа, количество художественных выставок с научно-технологической составляющей выросло в геометрической прогрессии, а один из «Выставочных залов Москвы» поручили курировать ветеранам отечественного медийного искусства Аристарху Чернышеву и Алексею Шульгину, и он превратился в «Электромузей в Ростокино», опытную площадку для медиа- и саунд-арта; одна за другой возникли магистерские программы по научному и технологическому искусству — в университетах Петербурга, Томска, Владивостока. Правда, радость по поводу прогресса сайенс-арта несколько омрачало смутное ощущение, что такое бурление инициатив снизу и сверху может быть вызвано не столько запросами новой медийной реальности, сколько известным оживлением оборонного заказа, а вместе с ним — старых советских представлений о единстве науки и военно-промышленного комплекса. Символичным в этом плане стал финал программы «Политех на ВДНХ», запущенной на время реконструкции музея (а реконструкция и ребрендинг Политехнического музея начинались как один из образцово-показательных культурных проектов времен медведевской модернизации) и пользовавшейся большой зрительской популярностью. «Политех на ВДНХ» завершился замечательной выставкой «Россия делает сама» петербургского куратора Ирины Актугановой, уже четверть века занимающейся вопросами синтеза искусства, науки и технологий: главным героем экспозиции оказалась первая советская атомная бомба РДС-1 — знаменитый экспонат Политехнического в воинственном мультимедиа-сопровождении совершенно затмил более мирный сайенс-арт со всей его этической обеспокоенностью. Однако все эти изменения дали кумулятивный эффект, и минувшим летом российский art & science вышел на новый институциональный уровень.
В конце июня в Москве и Петербурге открылись две специальные выставочные площадки научно-технологического искусства. В Западном крыле Третьяковской галереи на Крымском Валу обрела постоянную прописку Laboratoria Art & Science, экспериментальный центр, который был основан в 2008 году куратором Дарьей Пархоменко, задавшейся целью наладить коммуникацию между художниками и учеными. Когда-то Laboratoria Art & Science обреталась в маленьком зальчике на задворках Научно-исследовательского физико-химического института имени Карпова, потом, лишившись крова, делала выставки в наиболее прогрессивных музеях, а теперь собирается жить в Новой Третьяковке. И, судя по первой выставке «Да живет иное во мне» с участием Марины Абрамович, Саши Спачаль и Агнес Майер-Брандис, жить собирается на широкую ногу. Другим домом дружбы науки и искусства стали Павловские Колтуши — так теперь будет называться научно-просветительский культурно-образовательный центр в поселке Колтуши под Петербургом, возникший на базе научного городка Института физиологии имени Павлова и находящегося в нем мемориального музея великого физиолога. Переформатированием мемориальной павловской квартиры, мемориальной лаборатории и все еще живого научного городка, который и сам по себе является выдающимся архитектурно-природным памятником национально-романтического функционализма конца 1920-х годов, занимается команда Ирины Актугановой: осенью 2019-го в Колтушах открылась выставка «Новая антропология», летом 2021-го — «Школа Павлова». И хотя первой скрипкой обоих оркестров стала далекая от фундаментальной науки и высоких технологий Людмила Белова, мастерица мультимедийных инсталляций, заставляющая нас проливать слезы над историями подопытных собак и смеяться над житейскими размышлениями Павлова, пересказанными его парадным обеденным сервизом, оба проекта обещают, что Колтуши станут точкой притяжения для сайенс-, техно- и медиа-арта. А в конце августа в Нижнем Новгороде вручили государственную премию в области современного искусства «Инновация», и список ее лауреатов тоже вполне сайенс-артистичен: «проектом года» признана выставка «Лаборатория будущего», посвященная истории кинетического искусства в России от раннего авангарда до наших дней; «региональным проектом» — выставка «Прометей космического века», посвященная главному советскому пропагандисту светомузыки Булату Галееву и его СКБ «Прометей»; «художником года» — саунд-скульптор Сергей Филатов; «книгой года» — монография «В поисках потерянного звука. Экспериментальная звуковая культура России и СССР первой половины ХХ века» Андрея Смирнова. Все это как будто бы говорит о том, что art & science в России дождался официального признания и поощрения.
В середине лета в Колтушах прошла презентация Открытой базы данных МИР (Междисциплинарное искусство в России). Этот «ресурс для сбора, сохранения и анализа информации о междисциплинарных экспериментах на стыке науки, искусства и технологий в России», существующий на базе Европейского университета в Петербурге, разрабатывает аспирантка ЕУ, художница и исследовательница art & science Владлена Громова. И одной из главных проблем в ее работе становится критерий отбора: что считать настоящим сайенс-артом, ревнующим к Копернику, а что — банальным дизайном, прикрывающимся модными словами «нейросеть», «технологическая сингулярность» или «квантовая запутанность». Выступая не как критик, а как историк, археолог и архивист, Владлена Громова вынуждена доверять самоопределению художника и включать в эту интерактивную антологию все, что заявляет о своей междисциплинарности, экспериментальности и готовности быть на стыке, и это, конечно, разумный академический подход к материалу. Но одной из важных эстетических категорий сайенс-арта является тревога, вызванная обостренным переживанием непредсказуемости научного открытия и его последствий. И тревога сайенс-арта передается критику, которому приходится отличать подлинное от мнимого и задаваться неудобными вопросами.
Почему на художественно-ботанической выставке «Весна 21» Ивана Карпова и Даниила Коронкевича в Галерее Марины Гисич мы и видим, и чувствуем, как гидропоника и фотосинтез превращаются в философские метафоры? А на выставке «New Nature» группы Recycle в петербургском Манеже видим, что философические пассажи о виртуальной вечности и цифровой экологии не способны превратить дизайнерские объекты и инсталляции в «искусство после концептуализма»? Все ли спасутся в этом научно-технологическом ковчеге, станет ли он надежным убежищем для самых разных — дизайнерских и философских, милитаристско-патриотических и критико-активистских — стратегий в искусстве? Сможет ли русский космизм, поднятый на знамя главными модниками global art, e-fluх, V-A-C и Борисом Гройсом, избежать соблазнов роскосмического огосударствления? В 1920-е годы советское искусство тоже переживало «научный поворот»: авангард искренне верил в научность собственных методов и пытался прикрываться наукой, как щитом, даже классичнейший, на поверхностный взгляд, Кузьма Петров-Водкин называл свою педагогическую методу «наукой видеть». Но наука оказалась ненадежным прикрытием — щит приверженности традициям реализма был куда надежнее. Может быть, сегодня это «на стыке науки и технологии» становится для современного искусства такой же обязательной идеологической упаковкой, какой когда-то были «реалистические традиции»? Вот уже и молодежно-патриотический фестиваль «Таврида.АРТ» обещает предъявить «симбиоз науки и искусства» на своем открытии.