Руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская убеждена, что в российской системе защиты детей интересы ребенка учитываются в последнюю очередь. В интервью спецкорреспонденту “Ъ” Ольге Алленовой она объяснила, какую помощь нужно оказывать детям, временно попавшим в сиротскую систему, чтобы они не остались в ней навсегда.
Руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
Руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
«Ребенок в таком учреждении не получает настоящей медпомощи»
— Летом этого года вице-премьер Татьяна Голикова дала поручение Совету по вопросам попечительства в социальной сфере, куда входите и вы, разработать нормативную базу для того, чтобы медики, работающие сегодня в интернатах и подчиняющиеся соцзащите, были выведены в систему здравоохранения. Это делается, потому что сейчас в детских домах дети не получают необходимую им помощь?
— Вы наверняка видели, что во всех российских ДДИ (детских домах-интернатах.— “Ъ”) есть стоматологические кабинеты и врачи-стоматологи, работающие там на полставки. И вы видели, как выглядят зубы у детей в ДДИ. Это страшное зрелище. Детям с тяжелыми нарушениями развития надо лечить зубы под наркозом, для этого нужно иметь хорошее, современное, высокотехнологичное оборудование и хороших специалистов. Конечно, в ДДИ или в ПНИ (психоневрологические интернаты.— “Ъ”), куда дежурный стоматолог приезжает два-три раза в неделю, такое лечение невозможно.
Поэтому не стоит говорить, что сегодня в ДДИ есть медицина. Ее, по сути, нет. Ребенок в таком учреждении не получает настоящей медпомощи.
Врачи, работающие в интернатах, подчиняются директору учреждения, то есть они не встроены в медицинскую систему, а являются частью команды интерната. Это одна из причин, почему у нас в интернатах полно людей, в отношении которых медикаментозное лечение применяется не для помощи пациентам, а чтобы они никому не мешали.
— Вы имеете в виду назначения психиатров?
— Да, конечно. Когда у врача в интернате начальник не главврач в районной больнице или поликлинике, а директор интерната, то у этого врача происходит смещение ценностей — его задачей становится не только лечение детей, но и решение проблем с «неудобными» детьми. Такие проблемы должны решать педагоги, а задача врача — подобрать адекватное лечение, причем не то, которое делает ребенка удобным для персонала, а которое подходит и помогает ребенку, в частности максимально сохранять свой потенциал развития.
Детский дом, приют, ДДИ — это временное место, и во всех федеральных документах — в Семейном кодексе, в правительственном постановлении №481 (о реформировании сиротских учреждений.— “Ъ”) — это отмечается. Дети живут в таких учреждениях, до тех пор пока они не смогут вернуться в свою кровную семью или не будут устроены в новую приемную. И мы не должны никаким образом исключать их из социума. Они не должны, теряя семейное проживание, попадать в условия сегрегации и изоляции и заодно терять весь мир. У них не открытая форма туберкулеза, не проказа, и совершенно не нужно запихивать их в тюрьму, где создали всю инфраструктуру, лишь бы они не вышли за забор.
У нас есть задача обеспечить этим детям кров и ночлег, потому что они оказались без дома, и работать над тем, чтобы они либо вернулись домой, либо были устроены в новую семью.
И если у нас пока нет института профессиональных приемных семей нет родных, готовых забрать детей, и мы вынуждены устраивать их в учреждения государственной заботы, то, пока они там живут, они должны жить так же, как живут любые другие дети дома: ходить в садик, в школу, в поликлинику, ложиться в больницу, если заболеют. И поэтому очень важно, чтобы вся эта псевдомедицина из сиротских учреждений ушла, а пришла бы туда настоящая медицина,— чтобы врач из поликлиники приходил регулярно, чтобы он был всегда на связи, чтобы зубы лечить детей возили в хорошую клинику, где умеют работать с самыми разными пациентами.
— Если ДДИ находится в поселке, то поликлиника там маленькая, педиатр, скорее всего, один, а в интернате живет по 100–400 детей. Сил этого врача просто не хватит на такое количество детей.
— Прежде всего, я искренне убеждена, что такие учреждения надо постепенно закрывать, и новых детей туда уже не устраивать. А пока они существуют, есть два решения: прикрепленный к ДДИ, но подчиняющийся поликлинике врач или изменение количества специалистов в этой поликлинике. Ведь в детских поликлиниках количество педиатров рассчитывают, исходя из численности детского населения. Однако сегодня ДДИ вообще не считаются, их в системе здравоохранения как бы нет, в них свой медперсонал. Но это неправильно. И если система изменится, то поликлиники должны будут брать такое количество педиатров, которое нужно для обслуживания всех детей, живущих в районе.
— В ДДИ, которые обычно находятся вдали от больших городов, вообще трудно найти хороших врачей.
— Да, и это тоже проблема. Есть случаи, когда в таких местах работают энтузиасты, настоящие земские врачи, но их очень мало. Человек, который едет работать на пятидневку в отдаленный уголок региона, скорее всего, не смог устроиться в обычное медучреждение. Но так быть не должно.
— Многие ваши коллеги, которые борются за деинституционализацию, считают, что внутри сиротских учреждений вообще не должно быть медиков,— а дети из этих учреждений должны посещать поликлинику, как дети из обычных семей. Это вообще возможно?
— Если ребенка будут, как и всех остальных детей, наблюдать в районной поликлинике,— это еще и дополнительный контроль, и дополнительное внимание к состоянию ребенка. И конечно, если мы говорим о детском доме, который находится в городе, ребенок должен получать помощь в поликлинике. В удаленном ДДИ это пока невозможно, но, если врач будет подчиняться поликлинике и приходить в сиротское учреждение, то он не станет реагировать на запрос «успокоить укольчиком» ребенка, потому что он этому учреждению не подчиняется и будет к нему в таких ситуациях относиться как к нерадивому родителю. И у него будет мотивация оказывать детям медицинскую помощь — если надо, вернуть их на дообследование в поликлинику, где он работает, или показать другим специалистам, провести исследования, собрать консилиум. В поликлинике он работает в команде, а в интернате сегодня медработник — изолированное от системы здравоохранения звено. Поэтому, ну и, конечно, в первую очередь из-за их удаленности от городов, у нас в ДДИ так много недообследованных детей, нелеченых, с запущенными заболеваниями.
Но завтра эти ДДИ не исчезнут, надо как-то уже перестать заниматься популизмом и предложить реальный план по выходу из той плохой ситуации с помощью детям, в которой мы оказались сейчас.
Нам надо планомерно вести работу по тому, чтобы дети не попадали в такие учреждения в принципе, чтобы появились услуги для семей. Чтобы никаких учреждений для детей на отшибе леса в принципе не существовало, если это не санаторий, куда вы на две недели приезжаете на реабилитацию.
Но для этого нужно в первую очередь изменить и систему профилактической работы с семьями, и принципы семейного устройства, и, конечно же, принцип работы самих этих учреждений. Мы об этом говорим уже много лет.
Размещение ребенка в коллективную систему воспитания — это крайняя мера, по сути, такой мерой государство признает, что не справилось, не помогло семье, не увидело вовремя беду ребенка, не нашло замещающую семью. Первая задача в таких ситуациях — постараться воссоединить ребенка и его семью, а значит, он может быть размещен только максимально близко к месту, где жил.
Сегодня в стране организации для детей-сирот подчиняются разным ведомствам. Приюты, ДДИ относятся к соцзащите, детские дома — к образованию, дома ребенка — к здравоохранению. Дети до четырех лет помещаются в дома ребенка, даже если от деревни, где ребенок родился и жил, до такого учреждения — 400 километров. Дети с особенностями развития переводятся в ДДИ — обычно таких интернатов один-два на регион, и, значит, большинство детей живет очень далеко от своих родных мест. Это приводит к тому, что дети теряют связь с кровной семьей, с родственниками, с привычным окружением.
Мы много лет говорим, что в каждом регионе должна быть единая сеть небольших учреждений, которые могут принять любого ребенка, вне зависимости от возраста и состояния здоровья.
В каждом райцентре можно открыть небольшой социально-реабилитационный центр для семей в трудной жизненной ситуации. Такой центр должен работать на профилактику, на помощь семьям, но если случилась экстренная ситуация, то он может иметь до 10 мест для круглосуточного пребывания детей. В этом центре также можно организовать дневную занятость для детей-инвалидов, устроить группу краткосрочного пребывания для малышей, чьи мамы должны работать,— и таким образом огромное количество семей получит поддержку. На территории обязательно должен быть приют или шелтер для родителей с детьми, которые стали жертвами насилия или потеряли крышу над головой.
Пока мы имеем ДДИ на отшибе цивилизации, на лесных опушках, где поблизости нет даже населенных пунктов, добиваться полного вывода медиков из таких учреждений невозможно.
Недавно я была в ДДИ, который находится в лесу и куда из ближайшего населенного пункта нельзя доехать на общественном транспорте. Когда-то в советское время там была остановка, но она уже давно не работает, и тем, кто туда едет кого-то навестить, часть пути приходится идти пешком. Так не должно быть. Там рядом нет никаких райцентров, нет инфраструктуры, персонал каждый день добирается из города два часа, и на этой опушке леса живет более ста детей, которые абсолютно изолированы от внешнего мира. Это неестественная ситуация. В человеческой популяции всегда есть определенной процент людей с особенностями развития, но не бывает так, чтобы на одной территории вдруг 100% детей родились с тяжелыми нарушениями. И, когда мы селим в дальний район, где всего в семьях живет несколько десятков детей, еще сотню детей с тяжелыми заболеваниями, мы создаем неестественную среду сегрегации не только для детей — мы делаем неудобной и невозможной работу всех специалистов вокруг: врачей, учителей, социальных работников.
Мы должны перестать сегрегировать и изолировать детей, потерявших семейное проживание. Перестать их наказывать еще и этим.
Нужно, чтобы дети, лишенные семьи, могли видеть большой мир, учиться, получать профессию, ходить в поликлинику, общаться с другими людьми,— а не сидеть всю жизнь в лесном лепрозории за высоким забором. В этом интернате в лесу можно открыть центр реабилитации и приглашать туда на две-три недели в год детей, сложных подростков на какие-то специальные программы или сделать санаторий. Но жить в лесу дети не должны.
Так что вывод медиков из сиротских учреждений должен идти параллельно с изменением всей системы попечения.
«Самая уязвимая группа в сиротских учреждениях — это дети с инвалидностью»
— Что вы думаете о поручении Татьяны Голиковой Совету по вопросам попечительства в социальной сфере разработать единый тип сиротских учреждений. Какие перспективы у этой идеи?
— Да, поручение проработать модель перехода к единому типу и принять уже наконец это решение было дано и совету, и министерствам, но пока все это очень сложно идет. Сейчас мы в рамках нашего совета, совместно с министерствами, как раз пытаемся описать такую модель, в рамках которой могли бы работать все существующие в нашей стране стационарные учреждения для детей. Мы хотим, чтобы детей, попавших в такую трудную ситуацию, принимали рядом с их домом,— и не делили их по возрасту и здоровью.
Сейчас у нас в сиротской системе основной контингент — это большие группы братьев и сестер. Последний раз мы видели, например, 12 детей из одной семьи. Это дети разного возраста, и их распределили в разные учреждения: маленьких в дом ребенка, ребенка с нарушениями развития — в ДДИ, старших детей — в детдом. Их разорвали, разделили. Они и так испытали стресс из-за того, что потеряли семью, так еще они и друг друга потеряли. Это ужасно.
Конечно, руководство многих учреждений не понимает: как им размещать вместе маленьких и больших, здоровых и больных, как их учить и лечить? У них нет для этого знаний, умений, желания. Есть довольно сильный протест снизу, сопротивление старой системы изменениям.
Но этот путь надо пройти. И я надеюсь, что поручение Татьяны Алексеевны (Голиковой.— “Ъ”) все-таки будет выполнено.
Мы к этому рано или поздно все равно придем, потому что к этому пришел весь мир. Той системы заботы о детях, оставшихся без родительского попечения, которую сегодня имеем мы, нет уже практически нигде в мире. Да, есть отдельные школы-интернаты для детей с инвалидностью, но эти школы существуют в городах, и туда ходят и семейные, и несемейные дети,— только первые вечером возвращаются домой, а вторые — в детское дома семейного типа, где у них есть постоянные воспитатели. Они в этих школах-интернатах учатся, но они там не живут.
Мы такие школы видели в США, в Великобритании, в Шотландии. Да, там иногда бывают медики, но они находятся в подчинении медицинских организаций. И дети, у которых нет семьи, интегрированы в социальную среду,— ходят в магазины, в поликлиники, и врач не живет у них в соседней комнате.
— Когда сиротские учреждения переведут в единый тип, какое ведомство будет их курировать?
— Дискуссии на эту тему еще идут, и, скорее всего, на федеральном уровне не будет жесткой установки, какое ведомство должно взять под себя сиротские учреждения. Но будет пожелание, чтобы каждый регион определился с тем ведомством, которое будет за это отвечать. Например, в Москве все детские учреждения находятся под департаментом соцзащиты. А в каком-то регионе могут решить, что пусть лучше такие учреждения курирует департамент образования — я не вижу тут проблемы.
— Я недавно ездила в один региональный ДДИ и услышала от персонала, что примерно половина детей, живущих в учреждении постоянно, имеют родителей — их не лишали прав, они из года в год продлевают пребывание своих детей в интернате, при этом получают пенсии на детей. Ребенок может находиться в ДДИ 10 лет, родители живут на его пенсию и вообще не заинтересованы в том, чтобы забрать его домой,— при этом у ребенка нет статуса сироты, и его невозможно устроить в приемную семью. Разве это справедливо?
— Абсолютно согласна с вами, это несправедливо, и так быть не должно. Мы уже второй год исследуем эту тему — детей, которые временно находятся в учреждении по заявлению родителей. В прошлом году благотворительный фонд Елены и Геннадия Тимченко провел большое исследование в нескольких регионах, и наш фонд в нем участвовал в Москве. Наша задача была — понять, почему в интернате оказываются дети, имеющие родителей, возвращаются ли они оттуда домой, как быстро это происходит, кто работает с ними. В этом году мы делаем углубленное исследование уже в Челябинской области. Оно пока не закончено, но мы уже сейчас видим, что самая уязвимая группа детей в сиротских учреждениях — это дети с инвалидностью, которые находятся там, получая социальные услуги.
И если ребенок размещается в интернате именно для получения социальных услуг, то у интерната нет даже повода выяснять, что за этим стоит, какая в семье ситуация и помогает ли семье кто-то эту ситуацию преодолеть.
Одного заявления родителя и факта инвалидности ребенка достаточно, чтобы поместить ребенка в интернат и годами продлевать его пребывание. В некоторых случаях родители вообще не навещают своих детей — например, из-за того, что ДДИ находится на отшибе, и у них нет времени и денег туда добираться. Если раз в полгода родитель навестит ребенка — уже хорошо.
— Но разве родителей, которые не навещают регулярно своих детей, не должны ограничивать в родительских правах?
— Нет, потому что размещение ребенка в учреждение считается социальной услугой. Родитель пишет заявление, чтобы ему предоставили эту услугу в стационарной форме, орган соцзащиты выдает его ребенку путевку в интернат, и эту путевку можно продлевать бесконечно.
Разумеется, если родитель вообще не появляется и не интересуется судьбой ребенка, учреждение может обратиться в органы опеки и инициировать ограничение или лишение родительских прав. Это зависит от руководства учреждения. Но, давайте будет честными, такая ситуация всем удобна. И родителю, который получает выплаты на ребенка и не ухаживает за ним, и учреждению — ведь этих детей не надо устраивать в семьи, и в статистику детей-сирот они не попадают. К тому же есть установка не повышать статистику лишения родительских прав, поэтому на местах предпочитают этим не заниматься.
— Родитель не занимается воспитанием ребенка, не обеспечивает его потребности — и государство это устраивает?
— К сожалению, в отношении детей с инвалидностью это часто именно так. Государство в лице своих отдельных представителей все еще верит, что родители с таким ребенком не справятся, а в учреждении ему будет лучше обеспечен уход. Но это касается не только детей с инвалидностью, которые размещаются по направлению социальной защиты на получение социальных услуг.
Есть другая категория временных детей — это дети без инвалидности, которые чаще всего попадают в социально-реабилитационные центры и дома ребенка либо по добровольному заявлению родителя в связи с трудной жизненной ситуацией, либо потому, что их туда забирают из семьи силами полиции.
И тут тоже мы видим, что в ряде случаев это маскирует и отказ от воспитания, и ситуацию, где явно надо бы уже передавать ребенка в замещающую семью, потому что родитель не готов и не будет им заниматься, но всем легче решить ситуацию так.
Бывает, что вместо адекватной помощи семье ей предлагают забрать детей в учреждение. Например, люди живут в аварийном, небезопасном для детей жилье, соцзащита предлагает им временно разместить детей в интернате. И это единственная услуга, которую им оказывает государство.
Огромное количество детей находится в детских домах, потому что родители пьют,— и часто это тоже размещение по заявлению родителей. И никакой комплексной полноценной работы с этими людьми нет. Вся работа, которая ведется,— это бесконечные «беседы о вреде употребления алкоголя и здоровом образе жизни». Результата от них, конечно, нет, но, судя по всему, это никого не смущает, эффективных программ работы с зависимыми в регионах нет. Полноценную медико-социальную работу, в которую входит медикаментозная помощь, психотерапия, социальная поддержка, не ведут почти нигде.
Обычно все ограничивается беседами и требованием справки из наркодиспансера. А что за работа за этой справкой стоит, как и с помощью кого родитель будет придерживаться трезвости,— эти вопросы не задаются.
«Как надо было подготовить приемную семью, чтобы она такие вещи вытворяла с детьми»
— Из всего этого можно сделать один вывод — нынешняя система защиты детей устроена таким образом, что интересы ребенка в ней на последнем месте.
— Увы, это так. Вот пример. Два последних года мы добиваемся права для бабушки, Аллы Гранальской, живущей в Москве, видеться с тремя внуками, устроенными в приемную семью в другой регион. Была молодая семья, мама-москвичка, папа — гражданин Украины, жили вместе, родили троих детей, но семья мамы не позволила ей заключить брак и вписать папу в свидетельство о рождении, хотя он был готов жениться. Возможно, боялись, что у него есть имущественные интересы. Через какое-то время мама и папа расстались, мама начала злоупотреблять, жила с другим мужчиной, папа забирал детей к себе и к своей матери — российской гражданке, живущей в Москве. Основную часть времени дети проводили с папой и бабушкой, папа ушел с работы, чтобы их воспитывать. Потом мама умерла, и бабушка по отцовской линии сама пошла в опеку, объяснила им, что дети живут у нее, папа официально ни в какие документы не вписан, и надо оформить опеку над детьми. Казалось бы, очевидная ситуация, правда? Но органы опеки вдруг перестают видеть живых детей, а видят только бумажки. И они говорят, что папе надо доказывать отцовство, делать анализ ДНК, а детей передают дяде по материнской линии, с которым дети никогда до этого не жили.
Казалось бы, можно было провести быструю проверку — опросить соседей, родственников, которые видели, что дети жили все время с отцом и бабушкой,— и оставить их в этой семье, пока отец оформляет документы. Но нет, бумажки важнее.
Дядя соглашается взять детей на два месяца, а папа едет на Украину, так как у него истекает срок действия миграционных документов. На пути в Москву его задерживают пограничники и запрещают въезд в Россию навсегда.
— По какой причине?
— Ничего не объяснили. Впоследствии аппарат уполномоченного по правам ребенка при президенте Анны Кузнецовой сделал запрос в МВД, им ответили, что когда-то очень давно папа был остановлен постом ДПС и отказался от освидетельствования. Но маховик уже запущен, папа не может вернуться в Москву, бабушка официально им никто, дядя через два месяца отдает троих маленьких детей в детский дом.
Бабушке он об этом не сообщил, просто перестал отвечать на ее звонки. И, когда она к нему пришла, оказалось, что детей у него нет. Она пошла в опеку, ей не сказали, где дети. Она сама их разыскала в одном из детских домов, пришла туда на День аиста, но, как только там поняли, что это не потенциальный приемный родитель, а настоящий, ее выгнали оттуда и не разрешили видеться с детьми без разрешения опеки, а опека такое разрешение ей не дала. Какая, мол, вы бабушка, если отец не установлен по суду. Совершенно бесчеловечное отношение к детям. Мне сложно себе представить, что такое решение принял живой человек. Бабушка продолжала обивать пороги, и наконец ей сказали: «Идите в школу приемных родителей, чтобы оформить опеку над детьми». И в то время, пока бабушка в этой школе училась, детей передали в приемную семью в Ростовскую область. Это выяснилось уже потом — бабушку долго динамили, направляя из одной опеки в другую, она обратилась к нам, мы пошли с ней на прием в департамент, и там выяснилось, что дети уже месяц находятся в приемной семье.
Это была изощренная пытка, которой они подвергли и эту бабушку, и детей.
Видимо, им семья показалась не идеальной — не такой, как им хотелось бы. Папа — гражданин Украины, бабушка вполне молодая, у нее муж и свой ребенок школьного возраста, они много лет снимают двухкомнатную квартиру в Москве. Но, вместо того чтобы вернуть детей к родному человеку, их отдали в чужую семью, которая воспитывает их по договору, получая за это оплату.
Мы написали запрос в Ростов-на-Дону, в органы опеки, с просьбой обеспечить общение детей с бабушкой. Опека нам ответила, что приемная семья категорически против такого общения, и опека ничего сделать не может. Это, конечно, неправда.
Приемная семья, воспитывающая детей по договору с органом опеки и получающая за это зарплату, обязана выполнять те условия, которые орган опеки вписывает в договор.
И, если в договоре появится строчка об обязательном общении детей с бабушкой, приемные родители обязаны это условие выполнить. Но они просто умыли руки. В итоге наш фонд подал в суд — нам помогает адвокат Виктория Дергунова, в суде в Ростове-на-Дону удалось доказать родство детей с бабушкой по анализу ДНК, и на основании этого суд постановил, что у бабушки должен быть шанс на общение с внуками. Но эти чудные приемные родители умудрились настроить детей против бабушки, наговорили им какой-то чудовищной неправды о том, что бабушка с папой убили их маму, убили их дедушку, убили их кошку, убили их собаку, и дети это повторяют. Они сказали детям, что их папа сел за убийство в тюрьму и в тюрьме умер. Есть живой папа, который, естественно, никакого отношения к смерти мамы не имеет, потому что они были не вместе в тот момент, этот папа не может вернуться в Москву, и есть бабушка, которая очень хочет забрать детей, но детям рассказывают какое-то ужасное вранье. Дети были маленькими, когда попали в приемную семью, они плохо понимают, что происходит. Я диву даюсь — это как надо было подготовить приемную семью, чтобы она такие вещи вытворяла с детьми. Какой ужасный удар они наносят психике детей! И орган опеки полагает, что такая семья считается подготовленной и получает за свою работу вознаграждение.
— Что с этими детьми будет дальше?
— Бабушка намерена ездить к ним в гости и пытаться восстановить общение. Есть решение суда, у нее полное право. Но с учетом того, что в семье детей будут каждый раз настраивать против бабушки, тяжело будет всем. И, может быть, у бабушки не получится сейчас вернуть детей, но мы с адвокатом намерены дойти до Европейского суда. Потому что это чудовищное нарушение прав и детей, и бабушки, допущенное чиновниками.
— А в российском законодательстве вообще как-то закреплены интересы ребенка?
— Нет. Там есть понятие «интересы ребенка», оно активно используется, но что это такое, не знает никто.
Вообще-то, у нас в стране до сих пор есть приоритет международных документов. И те международные документы, которые Россия ратифицировала, стали частью и нашего правового поля. И мы должны ориентироваться на Конвенцию ООН о правах ребенка. И когда Верховный суд принимает какие-то решения в части защиты прав детей, он как раз ссылается на Конвенцию, и органы опеки — тоже, особенно если там работает кто-то с юридическим образованием. Они знают — даже если в нашем национальном законодательстве не раскрыто в достаточной степени понятие «интересы ребенка», в том законодательстве, которое Россия ратифицировала, четко описано, что это за интересы. И в первую очередь это право ребенка на семью, право знать свои корни, общаться с родными. Так что с точки зрения закона права трех детей и их бабушки были чудовищно нарушены.