фаворит
Уникальное событие произошло поздно вечером в понедельник на Олимпиаде в Афинах. После выступления на перекладине ветерана российской сборной по спортивной гимнастике Алексея Немова зрители, возмущенные низкой оценкой, которую поставили россиянину судьи, вынудили организаторов приостановить соревнования. Под давлением публики судьям пришлось повысить оценку — беспрецедентный случай в соревнованиях такого ранга. Однако даже это зрителей не устроило — скорректированный балл все равно не оставлял россиянину шансов на медаль. Соревнования продолжились только после того, как сам Алексей Немов снова вышел на помост и успокоил зрителей (подробности см. на стр. 15). Спустя два часа уже специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ успокаивал гимнаста и его тренера.
После выступления Алексей Немов приехал в Bosco-дом — один из российских олимпийских клубов в центре Афин, где после соревнований расслабляются спортсмены и сочувствующие им болельщики.
— Я просто хотел достойно закончить,— сказал он, поднявшись на крышу, в кафе.
У него получилось. Так, как уходил он, должен, так мне кажется, мечтать уйти любой великий спортсмен и не ушел еще пока никто в истории спорта. Тысячи людей, на которых смотрел весь мир, двенадцать минут скандировали: "Нэ-мов, Нэ-мов!" Волонтеры блокировали переходы между секторами: толпа в любой момент могла хлынуть вниз, поближе к судьям, чтобы заглянуть в их бесстыжие глаза. Испанский принц Альберт, вскочив со своего места, входил в историю королевской семьи жестами, от которых выступил бы румянец на щеках его пуделя (тоже королевского). Но настоящей опасности на месте судей я бы ждал от пловца Александра Попова, который в черном костюме и в очках (простых, не для плавания) стоял во втором ряду с таким сосредоточенным видом, словно принял для себя какое-то крайнее решение на их счет. И решение МОК для того, чтобы воплотить его в жизнь, ему будет не нужно.
— Я счастливый человек, я благодарен Богу, что ушел достойно,— как заведенный повторял Немов.— Я такого в жизни не испытывал. У меня такие мурашки по коже бегали! Я весь липкий от пота до сих пор. Здесь где-нибудь есть душ?
Он вспотел, пока зал аплодировал ему.
— Ну все, ну вот и все, я — счастливый человек,— опять с облегчением повторял он, словно достиг очень конкретной цели, которую тренер поставил перед ним на этих соревнованиях.
Тренер Евгений Николко стоял в нескольких метрах от него и спрашивал меня, не слишком ли все это было.
— Ну, не переборщили ли мы? Могут не так понять...
— Да как же могут понять? — я никак не мог сообразить, что он имеет в виду.
— Ну, подумают теперь, что мы рисовались, что ли... Но это же не мы виноваты! Все же по своей инициативе встали и гудели. Мы-то здесь при чем?
Я сказал ему, что это был самый честный, самый настоящий момент этой Олимпиады.
— Да мне тоже кажется,— обрадовался он.— У меня, когда все встали, эти самые... слезки стали накатываться на глаза. А критиковать нас не будут, как вы считаете?
— Да за что?!
— Ну, первое место не завоевали, мало ли за что, а еще травм у наших гимнастов много в этот раз было, и как только вернемся, так сразу будут, конечно, большие разборки, всем надо серьезно работать, и я готов работать, спасибо вам, что вы меня слушаете, остановиться не могу...
— Вы скажите, было ли такое, чтобы спортсменам на соревновании меняли оценки?
— Чтобы принципиально изменить оценки... никогда такого не было вообще на моей памяти, а я же в спорте сорок лет, Лешка у меня с шести лет, я его еще гвозди учил забивать, а то мамка его приходит и говорит, что там вешалка у них в доме упала, он ведь по большому счету ничего, кроме гимнастики, не умеет, я его даже слесарить не научил...
Евгений Николко был ошарашен происшедшим, просто ошарашен.
Алексей Немов подошел к нам. Он еще не все обсудил с тренером, они ехали в разных машинах.
— Да там, Евгеньич, с самого начала все не так было. Почему вместо восьми спортсменов десять допустили? Претензии к моему доскоку? Да, неудачный был, но ведь вся тройка без доскока прыгнула...
— Леш, иди уже за стол, расслабляйся,— сказал тренер.
— Итальянец, который потом первое место занял, подходит ко мне, пока гул этот стоит, и говорит: "Вот это да! Я, говорит, такого в жизни своей не видел! Все стоят! Классно!" Я говорю, что я тоже не видел. Люди же готовы были разорвать этих судей. Я не верю, что это все со мной было! — сказал Немов.
— А ты слышал, как организаторы музыку пытались завести на трансляцию в зал, чтобы гула не было слышно?
— Да ты что? А ты слышал? А как это было? — переспрашивал он.— А я ничего не слышал! Я когда вышел, чтобы народ успокоить, чтобы спасибо им сказать...— все камеры на меня... Я даже спуститься обратно хотел, так стало неудобно... Уйти хотел даже... Ну подумаешь — Немов выходит, да? Это труба была, мужики, такая труба...
— Ты в какой-то момент хоть улыбаться начал.
— А, да! Это знаешь когда? Когда оценки изменились! Малайзия... Знаешь, такая страна есть?
— Теперь все знают такую страну, Леша.
— Интересная страна. Спасибо, конечно, что оценки подняли. Лучше бы, конечно, если бы они 9.85 поставили... В тройку бы вошел. Но не было у них такой задачи.
— Не забывай никогда об этом дне, Алексей! Такой мой тебе наказ! — подошел к нему человек, которого тут, на крыше, никто раньше не видел.
— Чтобы забыть об этом, надо амнезию получить,— пробормотал Немов.
— А кто это, не в курсе? — тихо спросил он меня, когда человек отошел к столу с фруктами.
Потом сам, без всякой просьбы, начал вспоминать с начала:
— Саня Москаленко (российский прыгун на батуте.— Ъ) мне перед выступлением говорит: "Леша, сделай перекладину так же, как ты мне когда-то сказал, что испытываешь кайф от того, что летаешь!" И я начинаю работать, а зал вздыхает — уа! Я гингеры делаю — уа! И чувствую, я со стороны на робота Вертера похож! Лечу! Уа!
— Ты такое когда-нибудь делал?
— Шесть перелетов в мире никто не делает.
— А ты?
— И я никогда не делал.
— Что, за это выше баллы ставят?
— Да не уверен.
— Тогда зачем?
— Гимнастика должна быть перелетной! Ты в цирке был когда-нибудь? — спросил он.— Гимнастов там видел? Вот это гимнасты! Они летают! Гимнасты должны летать! Над перекладиной надо летать! Можно и по-другому работать. Так многие работают. Но гимнастика! За нее не должно быть стыдно!... Мне, кстати, Сашка Попов говорит перед стартом: "А ты знаешь, что я тебе медаль на перекладине буду вручать?"
— А, поэтому он в черном костюме в такую жару и сидел!
— И я ему говорю: "Ну ладно, тогда я для тебя постараюсь!" А потом он подходит и говорит: "Ну, ты знаешь, вашу федерацию надо порвать!"
Я, когда услышал эти слова, даже обрадовался. Значит, мне не показалось, когда я его во втором ряду увидел готовым к поступку.
— Не надо никого рвать,— сказал Немов.
— Ты в Бога веришь? — спросил я его.
Пора, по-моему, было спросить. Я помнил, как он перекрестился, когда закончил выступление.
— Я не могу сказать, что сильно.
Он спокойно глядел на меня. Он не хотел говорить об этом. Но и отказать не мог.
— Я не то что верю. Я доверяю. Не видел: грек прыгал, перед выступлением молитву прочитал — и потом высоту не взял? Это богохульство. Я знаешь почему перекрестился? Потому что сделал все, что мог.
— А правда, что весь мир это видел? — спросил он уже под утро.— И что, теперь помнить это будут?
— Да. Ты же хотел достойно закончить. Это было достойно.
— Да я, может, и останусь еще,— пробормотал он.— Большой соблазн, конечно, уйти на такой ноте, особенно если все это воспринимается так, как ты говоришь. Но, может, и останусь... Правила новые вот-вот выйдут, надо почитать... Спина, конечно, плывет, но на перекладине, на брусьях можно ведь еще будет поработать... Может, и останусь... Может, рано еще уходить-то? А смысл?
Останется. Хочет еще полетать.
АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ