Иван Лубенников, талантливый монументалист, живописец, сценограф, музейный художник скончался на 71-м году жизни. Автор множества архитектурных и станковых произведений под конец жизни считал, что дело культуры безвозвратно проиграно, но не собирался из-за такой мелочи менять свои стиль, манеру и образ существования.
Художник Иван Лубенников
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Художник Иван Лубенников
Фото: Глеб Щелкунов, Коммерсантъ
Иван Лубенников — признанный мастер. Признание это выражалось в номенклатурном списке должностей и наград. Он был народным художником России, академиком Российской академии художеств, профессором «Суриковки» и видным деятелем Союза художников еще в те времена, когда такой союз имел смысл. Тяжесть этого монументального признания ничуть не мешала ему быть человеком открытым, доброжелательным и невероятно работящим — не зря о своей карьере он говорил: «Мне просто хотелось работать».
Уроженец Минска, сын переехавшего в Москву большого партийного и государственного начальника, он мог не беспокоиться о своем будущем. В СССР ему была открыта любая дорога, Иван Лубенников выбрал не самую очевидную — художественную. Начав работать, держался независимо не только потому, что тыл был обеспечен. Вместе со своими сверстниками он готовился обновить официальное искусство, конечно, его не отвергая.
Первая важная его работа рассказала о революции 1905 года. Украсив актовый зал Трехгорной мануфактуры, он устроил свою личную революцию, обратившись к истокам советского искусства, тогда еще не ставшему, как сейчас, национальной гордостью.
Он был готов делать то, что надо, но немного по-другому, свободнее, талантливее. Отчасти — фронда, отчасти —многообещающий путь к обновлению официоза.
Монументалисты — белая кость советского искусства, наследники Сикейроса, легальные миллионеры с необъятными мастерскими, повелители ассистентов, мужья тысячи жен — в духе аксеновского «Ожога». Лауреат многих премий, молодой талант Лубенников смело вошел в этот королевский клуб. Беда в том, что советскому монументальному искусству уже приходил конец.
Вместе с молодыми художниками, которых собрал вокруг себя московский музей Маяковского, Иван Лубенников занялся искусством экспозиции. Это было очень любопытное явление: художники, в том числе отличные, но полуофициальные живописцы, прорвались в музей, так сказать, без очереди, как создатели музейных инсталляций. Они делали вещи временные — в духе Мельникова и Лисицкого, из фанеры и картона. Но когда обновление потребовало стали и гранита, Иван Лубенников поучаствовал в создании новой экспозиции музея Маяковского, где дизайн, забронзовев, превратился в архитектуру и монументальную скульптуру.
Работы известных советских монументалистов, о которых когда-то спорили «Искусство» с «Декоративным искусством», сейчас постепенно уничтожают, не понимая их цены. Не знаю, живы ли росписи на Трехгорке, но Ивану Лубенникову достались и несколько вечных работ — на станциях метро. Мы помним его новый вестибюль «Маяковской», шедевра советского синтеза искусств. Иван Лубенников продолжил там работу Александра Дейнеки и Алексея Душкина. Потом он сделал «Сретенский бульвар», где место мозаики — бюджетный вариант — заняли фотоколлажи, и «Славянский бульвар», наименее удавшуюся из трех станций, — в духе кооперативного ар-нуво.
Если сейчас перечитать недавние интервью Ивана Лубенникова, можно удивиться той горечи, с которой он говорил о состоянии искусства.
Частный заказчик лезет со своим безвкусием, государство перестало давать осмысленные работы (в советское время все-таки было лучше), на родине интереса меньше, чем за рубежом, народ к культуре в лучшем случае безразличен. Но если посмотреть на то, что он в это же время делал, писал и выставлял, обнаруживаешь вещи, полные крепкого, чуть ли не комсомольского оптимизма.
Он смог вплотную заняться живописью и, пожалуй, Лубенников-станковист оказался счастливее и удачливее Лубенникова-монументалиста. Иные его картины походили на графику, иные даже на карикатуру, он любил жесткий контур и понятную раскладку цветов. Работая на грани плаката и живописи, он делал вещи эффектные, ироничные, оптимистичные.
Отдельной темой были его обнаженные. «Женщины» Лубенникова могут составить когда-нибудь альбом, вдохновляющий больше любых пламенных революционеров. Он не замахивался на обобщения, работал разумно, сдерживая монументальный пыл и масштаб, делал так, чтобы его форматы и темы не вырывались из салонной галерейной текучки, но и в этом был художником одаренным, своеобразным, легко узнаваемым и невероятно продуктивным. В юбилейном для него году он успел отпраздновать 70-летие выставкой в Русском музее.
Хороший учитель своим студентам, верный друг своим друзьям, для человека, обладавшего известностью и даже некоторой властью, он вел себя достойно и заслуженно пользовался уважением и симпатией — даже если искусство погибло, художникам-то надо оставаться людьми.
В течение нескольких лет на парижской станции метро «Мадлен» я встречался лицом к лицу с его витражом, изображающим Курочку Рябу с золотым яичком. Каждый раз я отвешивал цветной стенке поклон — посылая привет российскому искусству и симпатичному мне художнику. Посмотрю теперь, не изменился ли витраж после смерти автора.