Бодался режиссер с текстом

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

В прокат вышел фильм Глеба Панфилова «Иван Денисович», поставленный по мотивам культовой для шестидесятников повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Борьба великого советского режиссера с текстом великого антисоветчика, на взгляд Михаила Трофименкова, закончилась вничью.

Сам по себе текст Солженицына, сложенный вполне соцреалистически, пусть и с народническими интонациями — недаром он едва не получил Ленинскую премию,— связывает режиссерам руки. Ну как экранизировать вот такое вот: «Шлакоблоки не все один в один. Какой с отбитым углом, с помятым ребром или с приливом — сразу Шухов это видит, и видит, какой стороной этот шлакоблок лечь хочет, и видит то место на стене, которое этого шлакоблока ждет».

Какая-нибудь «Битва в пути» Галины Николаевой о тракторостроителях и то увлекательнее. И неважно, что речь о труде незаконно репрессированного Ивана Денисовича Шухова (Филипп Янковский), а не о комсомольцах-добровольцах. Экранизировать это можно только так же, как мыслящие «шлакоблоки» укладывать. Ну или в модной, хотя и повторяющей в чем-то клише соцреализма, постдокументальной манере: неторопливо до заунывности отслеживать микроподробности обычного лагерного дня, в чем и заключалась творческая сверхзадача Солженицына.

Панфилов, своевольный автор «В огне брода нет» и «Начала», подчинить себя тексту Солженицына, как бы благоговейно к нему ни относился, не мог и не хотел. И потому рискнул практически переписать литературный материал. В результате проиграли и Солженицын, и Панфилов.

Прежде всего, Панфилов дописал долагерную биографию Денисыча, Солженицыным обозначенную скупо. Шухов стал не почти что анонимным винтиком великой войны, заработавшим «червонец» за недолгий плен, а натуральным героем, командиром артиллерийского расчета, уничтожившим пять немецких танков и бронемашину с пехотой. Да еще и участником легендарного парада на Красной площади 7 ноября 1941-го: сомнительно, чтобы участников парада комендантские патрули наобум отлавливали на московских улицах, как отловили Шухова, прибывшего в столицу за новым орудием.

Бог с ним, пусть герой, пусть участник. Но при написании военной предыстории Шухова в Панфилове проснулся соавтор Никиты Михалкова по сценариям второго и третьего эпизодов «Утомленных солнцем». Чудеса, как в «Предстоянии» и «Цитадели», поперли на экран густым косяком: от чудесного избавления Шухова из немецкого плена до чудесного спасения в лагерном карцере, куда мистическая старица (Инна Чурикова) подбросила бушлат и ушанку.

Мистическая линия неожиданно оправдывает репрессии: поставьте себя на место особиста, допрашивающего двух вышедших из плена. Те ему: «Немцы нами дорогу разминировали, выжили из 50 человек мы двое». А как выжили-то? «Да дочурка моя, Лизонька мистическая, явилась и вывела». Время суровое, немцы скороспелых агентов из числа пленных тысячами через фронт перебрасывают, а тут эти двое околесицу несут: ну как таких чудаков не посадить?

Увлечение предысторией Денисыча нанесло непоправимый ущерб самой его лагерной истории. У Солженицына герой окружен сонмом товарищей по несчастью, охарактеризованных пусть и скупо, но лаконично-выразительно. Еврейский интеллектуал Цезарь Маркович (Владимир Еремин), непокорный кавторанг Буйновский (Михаил Хмуров), все эти латыши Кильдигасы и бендеровцы (именно так, через «е», писал Солженицын) Павло образуют «греческий хор» вокруг негероического героя Шухова. В фильме им почти что не остается места: серая и на диво упитанная массовка. У одного борода, другой кашляет, у третьего можно табачком разжиться — вот и вся психология.

Смысл повести заключался в финальных фразах. «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось…» В книге тянуть Шухову оставалось еще два года, если дотянет, конечно. В фильме всего десять дней: дань голливудскому «обратному отсчету», не иначе. И сомнений не остается: все у него будет хорошо, мистические спутники пропасть не дадут.