 |
ФОТО: REUTERS  Никогда правоохранительные органы не проверяли чеченских гражданок так тщательно, как во время исполнения ими гражданского долга |
"Я Аллаха молю, пусть эти выборы пройдут"
Трасса Хасавюрт--Гудермес--Грозный оживленна. Легковые машины и микроавтобусы привозят людей на хасавюртовские рынки за продуктами и промтоварами и увозят обратно в Чечню. Здесь людно, потому что сегодня эта трасса кормит всю Чечню.
Уже за Гудермесом я понимаю, что за все время пути видела только один блокпост — на дагестанской границе. Исчезли Гудермесский и Аргунский посты, и тот, что был на развилке Грозный--Шали, и передвижной, на повороте в Ханкалу. Ощущение такое, как будто дышать стало легче. Может, правы чеченцы, когда говорят, что чем меньше российских камуфляжей в этой республике, тем жить здесь проще и спокойнее. Или это просто вечер такой — тихий, как перед бурей?
Пройдет всего два дня, и движение на этой трассе остановится. На день замрет жизнь в чеченских селах и городах. То есть не то чтобы замрет совсем, а тише станет, незаметнее. Автомобили загонят во дворы, люди спрячутся в дома и станут пережидать.
Вечером перед выборами один милицейский начальник, с которым я знакома с начала второй чеченской войны, говорил, угощая меня чаем, что боится срыва выборов. Ему очень хотелось спать. За неделю до выборов, 21 августа, когда в Грозном боевики выставили посты и расправились с несколькими десятками милиционеров, он спать перестал. "Задачу поставили до выборов город удержать во что бы то ни стало,— говорил он.— Вся милиция, батальон ППС, ОМОН на усилении, никто не спит. Люди устали". А тут еще журналисты приехали, с утра 29-го ждали еще два автобуса с иностранной прессой, и этим автобусам нужно было серьезное сопровождение. Милиционеры так мечтали об окончании воскресного дня 29 августа, что многим стало казаться, что с понедельника 30-го жизнь их изменится. "У меня такое чувство, что выборы не состоятся,— сказал мой милицейский знакомый.— Народ в городе напуган, побоятся люди на выборы идти. Я Аллаха молю, пусть эти выборы пройдут. Если их сорвут, здесь вакханалия начнется".
В ночь перед выборами в Грозном действительно было чем напугать не только приезжего человека, но и коренного жителя. Около двух часов ночи раздались автоматные очереди, потом началась канонада. В бой включились подствольные гранатометы. Несколько раз что-то мощно ухнуло, а потом раздался гул Су-25. Люди, которые провели в Грозном зиму 2000 года, этот звук не спутают ни с чем. Вот и в эту ночь многие лежали в своих кроватях, зажмурив глаза и слушая гул самолетов. Каждый раз, когда гул наплывал и самолет проходил где-то над домом, казалось, что сейчас полетят бомбы.
Утром грозненка Айза из соседнего дома сказала мне, что ночью спряталась с детьми в подвале. "На выборы что угодно могут сделать,— сказала Айза.— Муж мне говорил: ты что, с ума сошла, бомбить уже не будут. А мне страшно, как вспомню этот ужас. Вот мы и спали в подвале, подвал у нас хороший, там безопаснее". А еще Айза сказала: "Этот день надо просто пережить. Сказать себе, что это пройдет, а завтра все будет как всегда". Эта женщина в своих словах выразила то, что накануне выборов чувствовали многие чеченцы. День 29 августа они воспринимали как неизбежную болезнь.
Однодневная болезнь с 74-процентным исходом
Это будет маленькая глава. Потому что про день выборов все уже написано. Грозный производил 29 августа впечатление брошенного города — на его пустынных улицах я чувствовала себя абсолютно беззащитной. Автоматная стрельба, молодой парень, взорвавший себя прямо на центральной улице... Заявления официальных лиц о массовом исполнении чеченцами избирательного долга — и по три-четыре избирателя на участках. Почти не бегающие глаза председателей избиркомов, говорящих журналистам: "Вот, только что было много народа, и потом, когда вы уйдете, наверное, еще придут".
И ожидавшийся итог: 85% избирателей приняли участие в выборах, почти 74% из них выбрали Алу Алханова. Новый президент Чечни, как и предполагалось, получил чуть меньше, чем Ахмат Кадыров без малого год назад,— память погибшего была почтена.
Я наблюдала за всеми голосованиями, которые проходили в Чечне за последние годы. Сначала был референдум. Чеченцы проголосовали за конституцию, то есть за то, чтобы остаться с Россией. Я уверена, что тогда почти все было честно. На участках люди говорили мне, что хотят жить с Россией, потому что хотят мира. Они верили, что бомбежки Грозного были страшной ошибкой, что Россия в них уже раскаялась, раз решила спросить мнение народа, что молодой президент Путин, сильный и честный, наведет порядок на этой земле. На выборах президента Чечни в октябре прошлого года те, кто голосовал за Ахмата Кадырова, еще верили России и верили Путину.
Но только вечером в день последних выборов я поняла, что даже те, кто голосовал за кандидата Кремля Алханова, ненавидят Россию так же сильно, как те, кто вообще не пошел голосовать. В этот день меня пригласил в гости местный журналист Умар Магомадов. Он живет в Старопромысловском районе Грозного вместе с женой, сыном и внуком. Этот район — один из самых неспокойных в Грозном, здесь часто происходят подрывы и обстрелы военных. 29 августа Старые Промыслы дали самую низкую явку на выборы. Я попросила Умара позвать гостей, чтобы узнать, что думают люди о жизни в Чечне. "Мужчины не придут,— сказал Умар.— Не мужское дело языком болтать. А женщин жена позовет".
 |
ФОТО: ВАЛЕРИЙ МЕЛЬНИКОВ На выборах президента Чечни число зарегистрированных кандидатов было сравнимо с числом проголосовавших избирателей |
Пока жена приглашает соседок, Умар на террасе качает детскую коляску с грудным младенцем. Сыну Умара исполнилось девятнадцать, когда отец разрешил ему жениться. "Я почему решил женить его,— говорит Умар.— Если, не дай бог, убьют, хоть внуки останутся. У моего двоюродного брата сына убили, он был милиционер. Ночью из дома вызвали и в упор расстреляли. Молодой был, неженатый. Теперь брат мне все время говорит: хорошо тебе, у тебя хоть внуки останутся".
Я спрашиваю Умара, откуда такая обреченность. Во дворе появляется родственник Умара, 25-летний Ислам. "Ислам недавно поздно вечером недалеко от своего дома с друзьями стоял, разговаривал,— рассказывает Умар.— Появился БТР, военные спрыгнули, окружили, потребовали документы. А какие документы, если ребята вышли на улицу поговорить. Их на землю повалили, руки связали. Увезли бы, да тут случайно мать Ислама из ворот выглянула. Это и спасло. Она крик подняла, народ сбежался, отбили ребят, можно сказать. Потом документы из дома вынесли, показали. Те уехали". "Если бы не мать, нас бы увезли,— говорит Ислам.— Я не крикнул даже, а она почувствовала". "У нас по адатам мужчина не может на помощь звать,— поясняет Умар.— Не положено. Или дерись, или умри. А женщины у нас боевые. Они все время начеку".
На пороге появляются соседки Умара. Женщины несколько настороженно проходят на террасу. "Ася. Айза. Хамсат",— представляются они, рассаживаясь в стороне от стола. Умар и Ислам уходят в дом — в Чечне женщина не может сидеть с мужчиной за одним столом. Мы начинаем разговаривать.
— Я голосовала за Алханова,— говорит Ася.— Он неплохой человек вроде бы. Он с Кадыровым был.
— Разве в Чечне любили Кадырова?
— Да, Кадырова мы не любили,— отвечает Ася.— Мы только после смерти его поняли, что это был за человек. Блокпосты убрал. Пенсии стал платить. Ветеранам, богом забытым, помогал. Школы открыл, дети учиться стали. Жизнь налаживаться начала. Сколько с военными этими воевал, чтобы зачистки прекратились, чтобы масок не было. У нас многие плакали два дня назад, когда по телевизору его показывали.
— Нам все равно, кто будет,— говорит Айза. Она не ходила голосовать, потому что не верит, что ее голос что-то решит.— Лишь бы наших парней не преследовали. Вот несколько дней назад зачистка была. Они пришли, а я им чуть в глаза не вцепилась. Кричу: кого вы ищете? Террористов? А где вы были, когда на Минутке наших мальчиков-милиционеров расстреливали? 40 человек просто так, ни за что?! А где они были, я сама сказать могу. Они и стреляли в этих милиционеров. У нас тут все об этом говорят. Военные стреляют. А списывают на бандитов. Мне все равно, кто тут будет править. Пусть будет Алханов, он был с Кадыровым, он все это время в Чечне жил, а не в Москве. А главное — он чеченец. Пусть кто угодно будет, только наш, свой. Из Москвы нам никого не надо.
— Алханов знает обстановку,— говорит Хамсат. Она тоже не голосовала — страшно было идти.— Он знает, как тут стреляют по ночам. Вот прошлую ночь истребители летали над городом. Он знает, что у нас дети все больные, нервные болезни у них. Женщины все больные, руки трясутся, сердце болит. Всех пацанов, которые на наших глазах выросли, всех уничтожили. За 14 лет никто не спросил у нас, как мы живем тут? Что мы едим? От чего умираем? От нас всем только нефть нужна. Эти ваши генералы, Россия, Путин — все заодно. Над чеченцами издеваются сколько лет, сосут нефть отсюда и специально так делают, чтобы мира тут не было, а то нефть не получится воровать. Кадыров порядок начал наводить, в руки все взял, вот его и убили.
— Нас на сто лет назад отбросили,— нервно сжимая кулаки, говорит Ася.— Наши дети ничего не видели — ни кино, ни цирка, ни конфет, ни игрушек. В России тоже много преступников, но из чеченцев сделали преступниками всех. Я телевизор смотреть не могу, когда говорят о чеченских следах. Везде есть преступники. Но в России русскому за преступление дают 3 года, а чеченцу за это же преступление 15 лет дают. 19-летние парни, дети, в тюрьмах сидят, потому что в свободу поверили, жить захотели по-человечески. Если Алханов будет защищать этих ребят, мы будем его ценить.
— Неделю назад с сыном ездила в Нальчик, к врачу на консультацию,— говорит Хамсат.— Аллергия у сына сильная. Так нас на посту у въезда в Нальчик не пропустили. Сказали, что у них приказ министра Нургалиева чеченцев в город не пускать. Я вот вас спросить хочу. Нас никуда не пускают. В аэропортах детям в памперсы заглядывают. Женщин осматривают. А как арабы к нам в Чечню заходят? Почему мы не можем в соседние республики выехать, а ваххабиты из Афганистана к нам приходят? Кто позволяет им проходить? Это все Россия делает. Генералы ваши. Из Чечни сделали проклятое место.
— Многие из тех парней, кто был амнистирован, в горы ушли,— продолжает Ася.— Они уже не верят ничему. А чему верить, если я сама видела, как этих парней головами о ворота бьют. Деверю моему 60 лет, так его к воротам ставили, автомат к голове, пинком в спину. Подбегаешь туда, кричишь, а они в воздух стрелять начинают.
"Путин о наших мальчиках погибших ни слова не сказал"
Я спрашиваю, виноват ли Масхадов в том, что происходит сегодня в Чечне.
— Масхадов просто был слабый,— говорит Хамсат.— Строже надо было быть.
— Он же был российский полковник,— возражает Ася.— Он был грамотный, образование в российской армии получил. Мы же его выбирали сами, честно, все голосовали за него. И вот вдруг сразу раз — и стал бандитом. А я вам скажу вот что. Ни Масхадова, ни Кадырова мы не виним. Виновата Госдума, правительство России, Кремль виноват. Мы сами друг с другом можем разобраться. У нас второй Афганистан сделали — в Афганистан тоже просто так вошли и уничтожили 14 тысяч пацанов. А народ все равно не сдавался.
Женщины кивают, соглашаясь с Асей.
— Неужели вы думаете, что, если Масхадова или Басаева не станет, война закончится? — спрашивает Айза.— Дудаева убили — не закончилась. Хаттаба убили — не закончилась. Тогда только закончится, когда захочет Путин. Тут чеченцы ничего не решают. Чеченцы мира хотят.
— Но зачем ваши парни уходят в горы, если хотят мира?
— Им деваться некуда! — почти кричит мне Ася.— Они не к Масхадову идут, они отсюда бегут, потому что здесь их уничтожают! Вот сегодня все боялись на выборы идти, потому что говорили: теракт если будет, то военные его сделают. А все время в страхе нельзя жить. Вот молодые и не выдерживают. Их ведь воспитывали не бояться противника. Их ведь как горцев воспитывали.
— Мы в руинах живем,— тихо говорит Хамсат.— В нас все время стреляют. Но у наших ребят есть сила, дух, воля. Россия давно бы сгнила от этой чумы, а мы живем.
— Пусть Путин остановит войну,— прерывает соседку Ася.— Пусть выведет войска. Чтобы мы сами могли выбрать своего президента. Сколько еще мы будем бояться жить? Идешь по городу и боишься, что сейчас под тобой что-нибудь взорвется. У нас все Аллаха просят: если суждено подорваться на мине, дай сразу умереть, а не калекой остаться. Калеку лечить надо, а денег ни у кого нет. В России пострадавшим от теракта платят 100 тысяч рублей. А у нас ничего не платят. Полсотни милиционеров расстреляли, и их семьи ничего не получат. На фугасах люди подрываются, и никаких компенсаций.
Ася встает, у нее красное лицо. "Пойду валерьянку выпью,— говорит она нервно.— А вы если писать это будете, пусть Путин прочитает. Если он не видит ничего, пусть узнает. А то у нас 40 милиционеров расстреляли среди бела дня, а он прилетел на могилу к Кадырову, забрал с собой Рамзана и улетел. О наших мальчиках погибших — ни слова. Это он что, так нам свое сочувствие выразил?"
Ася уходит, вслед за ней поднимаются Айза и Хамсат. Они на меня не смотрят. Я уезжаю из дома Умара поздно ночью. Ислам отвозит меня к избиркому, где идет подсчет голосов. В расположенном неподалеку предвыборном штабе Алу Алханова танцуют лезгинку, отмечая победу.