Все в этом фильме, казалось бы, должно раздражать. Переплетение при трагических обстоятельствах нескольких линий жизни еще вчера незнакомых, а сегодня готовых умирать и убивать друг для друга людей; хронологические сдвиги, позволяющие краешком глаза увидеть то, что произойдет еще не скоро; наконец, элемент допущения, игры случая, альтернативности судеб — все это безбожно растиражировано модным кино.
Если же привести фильм хоть в какой-нибудь хронологический порядок, то получится отпетый гран-гиньоль. Смертельно больному Полу пересаживают сердце человека, погибшего с двумя детьми под колесами автомобиля Джека, завязавшего, богобоязненного уголовника. Пол влюбляется во вдову донора Кристин и готов ради восстановления высшей справедливости убить Джека, но невзначай стреляет в самого себя. Таким образом, начавшись в реанимации, фильм в реанимации и заканчивается. Не выходя из комы. Прибавьте суицидные потуги Джека, тяжкую наркозависимость Кристин и не менее тяжкие отношения Пола с женой: получится в пересказе нечто нелепое, пародийное. К такому навороту страстей, кажется, нельзя относиться всерьез. Но, оказывается, можно, если режиссер обладает истовым мексиканским темпераментом Алехандро Гонсалеса Иньяриту. В его угрюмом, барочном мире убедительны самые сильные чувства, достоверны самые невероятные скрещения судеб. Неумолимый монтаж и монументальная простота актерской игры придают фильму почти мистический, религиозный характер, хотя речь в нем идет как раз о роковой ограниченности человеческой жизни. Несколько смущает только Шон Пенн в роли Пола: в своих последних работах он настолько вошел во вкус страдания, что позволяет заподозрить себя в инкриминировавшемся Марлону Брандо актерском мазохизме.
"Кофе и сигареты" (Coffee and Cigarettes, 2003, CP Digital)
17 лет назад Джим Джармуш снял комический телескетч о двух людях, болтающих за кофе и сигаретами о кофе и сигаретах — понравилось. Последовали еще 10 новелл в том же антураже, в которых искренне оттянулись друзья Джармуша — от RZA и Игги Попа с Томом Уэйтсом до Кейт Бланшетт и Стива Кугана. Получилось нечто большее, чем коллекция уморительных бенефисов актеров, иронизирующих над самими собой. Каталог безобидных и симпатичных форм помешательства, подвидов тщеславия, мутаций нелепых страхов. Образ мира как гигантского "акустического резонатора", где все люди, сами о том не догадываясь, участвуют в одном огромном диалоге. И, что совершенно неожиданно в творчестве Джармуша, живого воплощения невозмутимого стиля cool — метафора бренности бытия. Финальный, самый короткий эпизод сравним с безнадежным абсурдом Сэмуэля Беккета. В мрачном фабричном помещении, наводящем на мысль о чистилище, два старика, два монстра американского андерграунда — Уильям Райс и Тейлор Мид — пьют кофе, представляя, что это шампанское, и поднимая тосты за Париж 1920-х и за Нью-Йорк 1970-х. Они вроде бы еще живы, но вроде как и мертвы или умирают на наших глазах. Шоковая новелла задним числом отбрасывает мрачную тень даже на самые безбашенные эпизоды фильма, например на тот, где Игги Поп и Том Уэйтс убеждают друг друга, что, раз уж они завязали курить и им совсем-совсем не хочется, можно спокойно высмолить сигаретку, а то и две.
