Юрий Шиллер ушел в андеграунд

В среду вечером на закрытии фестиваля документального кино «Встречи в Сибири» состоялся показ новых фильмов новосибирских кинематографистов. В их ряду прошла премьера ленты классика жанра Юрия Шиллера «Городской романс», с которой зрители связывали большие ожидания. По мнению корреспондента «Ъ» ИРИНЫ УЛЬЯНИНОЙ, они не оправдались.
Название «Городской романс» предельно затерто и банально, но это наименьшая из претензий к фильму. Автор, из года в год снимающий сельскую глубинку и ее обитателей, судя по всему, слабо ориентируется в современной городской среде, ее нравах, ритмах, конфликтах. Да и они ему претят. Потому главным героем картины Юрий Шиллер сделал человека, андеграундного во всех смыслах — немолодого барда Евгения Иорданского, который промышляет пением в гулком подземном переходе станции «Красный проспект». Он живет на окраине, и режиссер увлеченно смакует подробности его неприглядного жилья и неустроенного быта.
Камера оператора Игоря Тирского останавливается то на перекошенных, почернелых от старости оконных рамах в струпьях облупившейся краски, то на неприбранных дворах частных домов в пойме Оби. Даже кошки и собаки здесь облезлые и квелые. Но режиссеру Шиллеру все это явно нравится — неспешные простодушные беседы и безыскусное пение под гитару за столом, покрытом клеенкой, сервированном некрасивой разнокалиберной посудой. Идеализируя окраинный уклад, он превозносит его над городским — напряженным, цейтнотным, стремящимся к успеху.
Спорным представляется не только эта часть замысла, поданная малоубедительно, но и художественные достоинства фильма, не отличающегося ни эстетической новизной, ни оригинальностью приемов, кое–как, хаотично смонтированным. Подобное кино можно было снимать и в 60–е, и в 70–е годы прошлого века, — «картинка» бы получилась точно такой же. Потому что и представления персонажей остались прошловековыми — они в упор не видят перемен времени, и оно их не замечает. Господин Иорданский с необъяснимым высокомерным самодовольством рассуждает за столом о том, что жизнь движется куда–то не туда, как осел за морковкой, висящей перед носом, однако сам воспринимается тем же заблудшим мифологическим персонажем, смутно осознающим цели своего существования.
Дезориентирована во времени и пространстве и его дочь — она работает кондуктором в коммерческом автобусе, а мечтает о карьере певицы и звонит с уличного телефона–автомата в ресторан, спрашивая, не нужна ли им вокалистка. Естественно, от ее услуг отказываются, и от этой сцены веет ужасом тупика и безнадегой.
Есть в «Городском романсе» и еще один герой — Сергей Калугин, молодой токарь завода имени Чкалова, соорудивший огромный макет погоста в Кижах, выставлявшийся в краеведческом музее. Парень с семьей живет в однокомнатной квартире, из которой пришлось вынести всю мебель, поскольку церкви — символы духовности и веры — он мастерит непрерывно. Жена, разумеется, его увлечением недовольна, ведь макеты никто не покупает, а он объясняет ей, что в жизни надо еще чем–то, кроме работы, заниматься.
Идея о том, что к своим дарованиям, пусть скромным и маленьким, надо относиться уважительно — служить им, развивать, а не предавать, — прозрачна и хороша. Но подана она слишком прямолинейно — в фильме кадры с выставкой Сергея Калугина многократно повторяются, перемежаясь с кадрами с Евгением Иорданским в переходе. Складывается ощущение, что идею тебе втолковывают, как тупому школьнику, до которого с первого раза не доходит. В финале певец карабкается вверх, на дерево, где настелены дощатые мостки, и камера вместе с ним взирает на заснеженную окраину с высоты птичьего полета. Высота, конечно, невелика, а землю скрашивает.

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...