«Пока этот негодяй будет управлять»

225 лет назад, 6 ноября 1796 года, скончалась Екатерина II. Причиной болезни 67-летней императрицы, приведшей к ее смерти, стало очередное резкое осложнение отношений с родственным ей шведским королевским домом. Ведь правители Швеции то объявляли себя ближайшими и вернейшими друзьями России, то любыми способами пакостили соседней державе и конфликтовали с ней вплоть до ведения войны. Причем нередко эти перемены вызывались чисто корыстными соображениями.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Наисильнейшим образом»

Выплата Россией побежденной Швеции огромной суммы при заключении мирного договора была настолько неординарным событием, что на протяжении трех столетий после него в отечественных изданиях не перестают появляться разнообразные объяснения этого факта. Главенствующая версия гласит, что гигантские для того времени деньги — 2 млн ефимков отдавались в обмен на признание присоединения к России бывших шведских земель — «Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и часть Карелии с дистриктом Выборгского лена». Но при этом российская сторона обязалась вернуть Швеции занятую русскими войсками Финляндию. Так что с оплатой новых территориальных приобретений было не все столь однозначно.

А в трудах историков предыдущих веков отмечалось, что целью царя Петра I стало не только и не столько расширение владений. Ведь в дополнение к обещанным 2 млн самодержец приказал выделить из российской казны еще 200 тыс. ефимков на подкуп членов шведской делегации на мирных переговорах в Ништадте. И обязательным условием выплаты этой взятки было включение в договор пункта о незыблемости существующей с 1720 года формы правления Швецией.

Формально этот пункт седьмой Ништадтского договора, подписанного 30 августа 1721 года, отнюдь не выглядел как полная и безоговорочная капитуляция Швеции.

Царь брал на себя «наисильнейшим образом» обязательство не вмешиваться в «домашние дела королевства Свейского» и в «позволенную единогласно и от чинов королевства под присягой учиненную форму правительства». И кроме того, российский самодержец обещал «мешать и предупреждать» любые попытки изменить эту форму кем бы то ни было.

Вот только форма эта заключалась в фактическом лишении шведского короля какой-либо реальной власти. А все рычаги управления страной сосредотачивались в руках чиновников риксдага, которые решали в стране абсолютно все. При этом статус хранителя шведской формы правления открывал для российских властителей настолько широкие возможности для вмешательства в те самые свейские домашние дела, что Швецию даже позднее стали считать в Европе едва ли не вассалом России.

Так что два миллиона ефимков были своеобразной формой платы небогатому шведскому правящему сословию за согласие подчиниться воле Петра I. В дополнение к этому Ништадтский договор разрешал шведам ежегодно закупать в России хлеба на 50 тыс. руб., не платя пошлин. Однако постоянная скудность шведской казны и личных бюджетов множества представителей шведского дворянства имела для русских интересов как положительные, так и сугубо отрицательные стороны.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Среди шведской элиты сохранялась ностальгия по доходам от потерянных по Ништадтскому договору провинций и городов. Одновременно жила надежда, иногда оправдывавшая себя, на выплаты по союзным антироссийским соглашениям с различными странами. Именно поэтому Швеция заключила в 1738 году договор с Францией, по которому получала 300 тыс. риксдалеров ежегодно, а годом позже с Османской империей. И для возвращения потерянных территорий в 1741 году начала войну с Россией.

Итогом этой кампании стало поражение шведских войск, подтверждение в 1743 году условий Ништадтского договора и избрание по настоянию императрицы Елизаветы Петровны королем Швеции Адольфа Фредрика из Гольштейн-Готторпской династии, который был дядей наследника российского престола великого князя Петра Федоровича, будущего Петра III.

После войны российские власти начали укрепление своих позиций защитника действовавшего в Швеции строя. С помощью выплат отдельным сановникам и их последователям со временем была сформирована, говоря современным языком, пророссийская группировка в шведской власти. Причем с годами это стало настолько привычным явлением, что иногда ее собрания проходили в доме российского посла в Стокгольме и под его руководством.

Но той же методики придерживались и другие страны. Однако большинство соседей Швеции вполне устраивало, что погрязшая в интригах властных группировок страна не являлась более серьезной военной угрозой, и они не предпринимали действий по изменению формы правления. Мало того, Дания в 1766 году и Пруссия в 1769 году подтверждали секретными договоренностями с российской императрицей Екатериной II решимость начать военные действия против Швеции в случае каких-либо попыток ее элиты изменить существующее положение.

Немаловажным фактором стабильности считалось и то, что король Адольф Фредрик, несмотря на все перемены его взглядов, был родным братом матери Екатерины II. Полагали, что ничего не изменится и когда трон займет его сын и наследник Густав. Ведь кузенам не пристало ссориться и они могли по-родственному решать все самые сложные проблемы.

Но все оказалось не так просто.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Принудить императрицу к миру»

В 1771 году, после смерти Адольфа Фредрика, ситуация резко переменилась. Как бы странно это ни звучало, но многие историки объясняли возникшую несовместимость между Екатериной II и Густавом III схожестью их характеров. Академик Императорской санкт-петербургской академии наук действительный тайный советник Я. К. Грот писал:

«По своему образованию и вкусам, по одинаковому во многом положению и, наконец, по самому существу своему они представляли некоторые общие черты; оба, например, равно дорожили властью и славой, любили блеск торжеств и шум похвал, привыкли к расточительности; но как метко выразился один из приближенных Густава (граф Ульрих Шеффер, министр иностранных дел), общие их слабости, по странной игре природы, в Екатерине принимали мужской характер, а в Густаве женский».

Еще до вступления на престол принц усиленно нанимался саморекламой, распространяя всеми доступными способами информацию о своей образованности, приверженности идеям французских философов, литературном даре и т. д. Но чем больше подобных сведений доходило до российской столицы, тем больше беспокоилась Екатерина II, прекрасно знавшая подобные пиар-методы и сама широко ими пользовавшаяся. Ведь получивший таким образом популярность среди подданных король мог со временем под всеобщее рукоплескания вернуть себе властные полномочия. Именно поэтому сразу после вступления Густава III на престол императрица приказала отправить послу в Швеции 100 тыс. руб. на финансирование противодействия инициативам нового короля.

Опасения Екатерины II оказались не напрасными.

Уже 19 августа 1772 года он организовал военный переворот, изменил форму правления и восстановил королевские права на власть.

«Вот нация,— возмущенно писала Вольтеру императрица,— которая менее чем в четверть часа теряет свой образ правления и свою свободу. Государственные чины, окруженные войском и пушками, в двадцать минут обсудили 52 пункта, которые они принуждены были подписать… И все это через два месяца после того, как государь и весь народ взаимно поклялись строго сохранять обоюдные права свои».

Но вопреки прежним обязательствам Пруссия, где правил родной брат матери Густава — Фридрих II, не стала оккупировать принадлежавшую тогда Швеции Померанию. Опасаясь начинать войну без Пруссии, никаких действий не предприняла и Дания. А оставшейся в этой ситуации без союзников Екатерине II оставалось только наблюдать как бесследно исчезает ценнейшая часть наследия Петра I — право на защиту шведской формы правления 1720 года. Ведь вскоре Густав III потребовал, чтобы российские послы прекратили вмешиваться во внутренние дела Швеции.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Не оставалось сомнений и в том, что в погоне за славой жаждавший военных побед шведский король попытается начать боевые действия против соседних государств. Очень скоро подтвердилось и это опасение. Густав III начал распространять слухи о том, что Дания угнетает народ входившей в ее состав Норвегии, норвежцы готовы восстать, а он обязан будет прийти им на помощь. Он выдвинул свои войска к границе с Норвегией и только вмешательство Фридриха II заставило шведского короля передумать.

В Санкт-Петербурге были осведомлены, что часть окружения Густава III вместе с властями враждебных России государств убеждают его в том, что истинным подвигом для него станет возвращение Швеции отобранных Петром I земель. Поступали данные, указывающие на значительные выплаты шведскому королю из Франции для модернизации армии и флота.

Время от времени Густав III позволял себе разного рода выходки по отношению к русской императрице, включая пренебрежительное обращение с русским послом в Стокгольме.

После очередного подобного действия в 1795 году императрица повелела передать ему, что «если шведскому королю придет охота пощипаться с Россией, то она не останется у него в долгу».

Густав III после этого писал, что Россия угрожает ему с момента революции — переворота в 1772 году, и он будет вынужден ответить:

«Глядя на вооружения России, не могу не считать их направленными против моих владений с целью выполнить те планы мести, которые занимали императрицу с самой революции, но были остановлены турецкою войной и польскими делами. Кажется, не миновать открытой войны этою осенью или в будущем году, и не надо терять ни минуты, чтобы приготовиться к отпору. Всего более необходимо не затягивать этой войны и совершить смелое предприятие. Вот почему я сбираюсь напасть всеми силами на Петербург, и принудить императрицу к миру».

При этом шведский король время от времени продолжал уверять, что остается другом России и преданным младшим родственником великой императрицы. А потому собирался встретиться с ней, чтобы уладить все разногласия. Поездка не раз откладывалась и состоялась только в 1777 году.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Обменявшись поцелуями Иуды»

«Обстоятельства,— писал Густав III,— казались мне благоприятными для исполнения моего давнишнего намерения лично переговорить с императрицей и постараться изгладить неудовольствие, какое оставил в ее душе достопамятный день 19 августа 1772 года».

На самом деле в ходе визита в российскую столицу шведский король, рассчитывая на свое, по его мнению, неотразимое обаяние, хотел уговорить Екатерину II создать военный союз и разгромить Данию, чтобы потом, не опасаясь войны на два фронта, начать боевые действия против России. Но императрица, принимая гостя по высшему разряду, не верила ни единому его слову и писала, что у него «во всем проглядывает необыкновенное желание нравиться всем».

Екатерина II не преминула приготовить своему кузену ловушку. Видимо, зная о его намерениях ввести в Швеции новую национальную одежду, она сделала так, что королю в ее дворце встретились дамы в платьях с русскими мотивами. А затем она вовлекла кузена в разговор, доказывая, что только сильный правитель может заставить свой народ переменить стиль нарядов. И приводила в пример Петра I, приказавшего брить бороды и носить одежду европейского стиля. И упомянула, что сама теперь вводит новую национальную одежду.

После возвращения в Швецию Густав III объявил о предстоящем переодевании нации, вызвав этим сильное недовольство подданных.

А в Санкт-Петербурге в итоге шведский король не добился не только союза против Дании, но и формального признания Екатериной II новой формы правления. Ничего не принесла ему и следующая встреча — в 1783 году в приграничном с Финляндией российском тогда городе Фридрихсгаме. Военный союз против Дании вновь не состоялся. Один из присутствовавших на рандеву монархов шведских придворных писал потом:

«Обменявшись направо и налево поцелуями Иуды, мы расстались».

Густав III, правда, решил, что дипломатическая победа на его стороне. Он продемонстрировал всей Европе, насколько близок к Екатерине II. Ведь ради встречи с ним императрица поехала в Финляндию, место, как она сама писала, столь хорошее, «что может служить ссылкой». А это значило, что враждебные России державы захотят заплатить ему побольше, чтобы разрушить русско-шведский союз.

Но созданная им иллюзия очень скоро рассеялась как дым. Императрица велела сообщить в Копенгаген, что поддержит Данию, если на нее нападет Швеция. И Густав III отправился в Европу убеждать противников России дать субсидии по новому поводу — на подготовки войны с ней. При этом оба монарха не переставали писать друг другу по-родственному теплые письма, которые Екатерина II подписывала «Вашего Величества добрая сестра-кузина, друг и соседка».

Императрица не слишком опасалась нападения войск родственника, ведь для начала наступательной войны он должен был получить согласия риксдага, представлявшего все сословия. И рассчитывала на то, что шведское дворянство крайне недовольное урезанием своих прав формой правления 1772 года такого согласия королю не даст.

Но она недооценивала кузена.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Застать Россию не приготовленною к войне»

Какое-то время ожидания императрицы сбывались. 1 мая 1786 года Густав III на заседании созванного риксдага и в числе прочего предложил собрать для создания запасов для армии и флота 1 млн риксдалеров, но, по сути, получил отказ. Представители сословий предпочли зло обсуждать введенную королем государственную монополию на винокурение, которая была призвана пополнить казну и не лучшим образом отразилась на благосостоянии подданных.

И тогда Густав III решил выбрать другой путь для начала войны. Он решил напасть на Россию в наиболее благоприятный момент — когда началась очередная русско-турецкая война. Профессор Дерптского университета А. Г. Брикнер констатировал:

«Из переписки Густава со шведским посланником в С.-Петербурге, бароном Нолькеном, видно, что король надеялся застать Россию не приготовленною к войне. Нолькен самыми мрачными красками изображал положение России, говорил о дороговизне и неурожае, о часто повторяющихся рекрутских наборах, о тяжести налогов и повинностей, о разных недостатках в администрации и замечал, что все это лишало Россию возможности обороняться надлежащим образом в случае войны… В начале 1788 года Нолькен писал королю, что все войска, которыми располагать русское правительство могло, отправлены в турецкий поход, и что только весьма немного солдат оставлено в Петербурге и его окрестностях для защиты столицы в случае опасности со стороны Швеции».

Густав III тогда же принял решение воевать. Благо и турки были согласны серьезно заплатить за такое помогающее им нападение. Но ему было остро необходимо, чтобы Россия напала на Швецию. Тогда для ведения войны не требовалось согласие риксдага. Так что король принялся усиленно провоцировать русских на суше и на море. Но Екатерина II строжайше повелела не поддаваться на выходки шведов. 28 мая 1788 года императрица писала своему постоянному европейскому корреспонденту барону Ф. М. Гримму:

«Вот мой многоуважаемый брат и сосед, тупица, затевает вооружения против меня на суше и на море».

А поскольку русские так и не нападали, Густав III прибег к «военной хитрости» — переодел небольшой шведский отряд в мундиры российской армии, и эти «враги» напали на шведскую территорию:

«Шведский король,— писала императрица Гримму 25 июня 1788 года,— начал враждебные действия, послав переодетых солдат ограбить таможню и схватить таможенного чиновника с его помощниками в окрестностях Нейшлота, в Финляндии».

Начавшуюся русско-шведскую войну позднее по праву называли безрезультатной. У каждой стороны были тяжелые проблемы. У Густава III отсутствовали запасы для войск, финские полки отказывались переходить границу и были согласны лишь защищать свою территорию, офицеры-дворяне почти поголовно ненавидели короля и не хотели за него умирать.

У Екатерины II забот было не меньше. Подготовленные полки и командиры воевали на юге с турками, и императрица с огромным трудом собирала пополнения для войск и флота и с еще большими тяготами находила для них командующих. Несмотря на обилие генералов, одни были напрочь неспособны руководить войсками, другим не доверяла она сама. Русские сухопутные и флотские артиллеристы несли потери от разрывов пушек, отлитых еще в петровские времена.

А единственный человек, которому императрица полностью доверяла, и на чьи советы рассчитывала — генерал-фельдмаршал светлейший князь Г. А. Потемкин командовал армиями на юге, и его ответы приходили двенадцать дней спустя после отправки ему письма. Так обстановка за это время могла радикально измениться.

Обе стороны имели много жестоких поражений и удивительных побед.

Но из-за склонности двух монархов к саморекламе едва ли не каждую значительную битву и тот, и другая объявляли своим триумфом. Сражались кузены и на литературном фронте. Густав III где и как только мог чернил своим бойким пером Россию и ее правительницу. А Екатерина II написала оперу «Фуфлыга-богатырь», переименованную затем в «Горе-богатырь», где в сатирическом виде был представлен ее кузен. Одну из первых постановок действа показали иностранным послам.

Главным итогом этой войны стали тяжелые потери, понесенные Швецией и Россией. Русский военный юрист и историк генерал-лейтенант М. М. Бородкин писал:

«Швеция израсходовала 24 мил. рублей, по исчислению других — до 36 млн. Она потеряла до 10 тыс. народа, истощила казну и страну».

России, как писал генерал Бородкин, война на севере и юге обошлась еще дороже:

«Число рекрут в течение 4 лет, взятых из всяких состояний народных, простирается за 400.000 человек. Что же касается до денег, недостаток их так велик, что и самые налоги не могут удовлетворить нуждам нашим. Займы внешние от часу становятся затруднительнее. Россия израсходовала по крайней мере до 70 мил. рублей».

Но Густав III не был бы сам собой, если бы не попытался извлечь прибыль из окончившейся, по существу, вничью войны.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Не вступать ни в какие сношения»

В ходе переговоров, начавшихся 22 июля 1790 года, представители шведского короля потребовали от России территориальных уступок. Но получили категорический отказ. Еще одним вопросом стали личные долги Густава III, на покрытие которых он просил у кузины 2 млн риксдалеров. Уклончивый ответ российского представителя был истолкован как обещание денег. И шведский король вскоре начал настойчиво требовать выдать ему «оговоренную сумму». Не переставал он добиваться и пересмотра границ. Но в итоге получил только один давно просимый подарок.

В новом — Верельском мирном договоре, подписанном 3 августа 1790 года, больше не упоминался Ништадтский договор. То есть права России по наблюдению за внутренним порядком в Швеции были официально упразднены. И переворот 1772 года больше нельзя было рассматривать как нарушение петровского договора и повод для войны. Это стало еще одним ударом по самолюбию и престижу императрицы.

Но шведский король не унимался и продолжал требовать денег и земель, угрожая возобновлением войны. Екатерина II предложила ему пересмотр границ и выплату ежегодных ассигнований в рамках союзного договора. Однако Густав III, возобновив обычные разговоры про родство и вечную дружбу, настаивал на территориях и деньгах без всяких обязательств со своей стороны. Дело действительно стало развивать в направлении возобновления боев.

Но Густав III продумывал и другой вариант — женитьбу своего сына и наследника на внучке Екатерины II.

Ведь при такой комбинации в качестве приданого можно было получить даже больше, чем ему хотелось в ходе мирных переговоров. Но 5 марта 1792 года на маскараде заговорщики смертельно ранили шведского короля.

Финал всей родственно-враждебной драмы оказался не менее печальным. Ввиду малолетства нового короля Густава IV Адольфа королевством управлял регент — брат Густава III герцог Карл Зюдерманландский (Седерманландский), отношение которого к России и ее императрице менялось по несколько раз в году. Он начал по воле покойного брата переговоры о женитьбе юного короля на великой княжне Александре Павловне, но затем прекратил их и выбрал в невесты племяннику германскую принцессу. Разозленная императрица писала о регенте:

«Я думаю, лучше будет не вступать ни в какие сношения с этими людьми, пока этот негодяй будет управлять Швецией».

В 1796 году настроение регента под влиянием советников и обстоятельств переменилось вновь и, не разрывая предыдущей помолвки короля, он вновь возобновил переговоры о свадьбе племянника с великой княжной.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Императрица, осознавая всю неловкость положения, все же стремилась сделать внучку шведской королевой и тем самым приобрести рычаг влияния на политику Швеции. А чтобы эта схема действовала надежно, настаивала на том, чтобы Александра Павловна сохранила православную веру. И с ней в Стокгольм отправился надежный и послушный воле императрицы духовный пастырь.

Переговоры вновь пробуксовывали, и Екатерина II предложила регенту с юным королем приехать в Санкт-Петербург. О кульминации событий императрица писала своему послу в Швеции генерал-майору А. Я. Будбергу:

«В четверг 11 сентября, в день назначенный для обручения, в полдень собрались шведские и наши уполномоченные, чтоб подписать договор. Наши, к великому удивлению, увидели, что 4-й отдельной статьи, касающейся свободы вероисповедания Великой Княжны Александры нет в числе актов. Они спросили у шведов, куда они ее девали. Те им отвечали, что это распоряжение короля и что он хотел сам объясниться об этом со мною. Уполномоченные мои тотчас послали мне сказать об этом обстоятельстве; тогда было 4 часа после обеда. Я сообразила, что до обручения не увижу ни короля, ни регента, а что после обручения будет уже слишком поздно говорить об этом. И так я решилась послать тотчас же графа Маркова к регенту и королю сказать им о необходимости, чтоб эта статья, прежде обручения была подписана вместе с остальными статьями договора в том виде, как o ней состоялось соглашение уполномоченных.

Он вернулся через два часа с плохими вестями, не добившись подписания статьи.

Тогда я ему продиктовала записку, которая содержала сущность отдельной 4-й статьи, и велела ему сказать регенту, что если король подпишет эти строки, продиктованные мною, я на время удовольствуюсь этим документом, но если он не подпишет, то это поведет к важным последствиям. Граф Марков пошел снова в помещение короля и вместо ясного и откровенного ответа принес от короля письмо, написанное рукою короля, составленное в темных и неопределенных выражениях. Было уже 10 часов вечера, когда я получила это письмо. Я велела позвать моего сына, и мы согласились послать сказать королю, что я сделалась больной и приказала отпустить всех лиц, которые ждали в приемной окончания этой комедии».

Болезнь императрицы оказалась непритворной. У нее от переживаний случился, как тогда говорили, легкий апоплексический удар. Она пришла в себя, участвовала в продолжении переговоров о свадьбе, выслушивала непримиримые рассуждения юного короля о вере и его желании обратить великую княжну в свою веру, успокаивала рыдавшего от собственного бессилия и неспособности повлиять на короля регента. Вопрос формально был отложен до совершеннолетия шведского короля.

5 ноября 1796 года из Стокгольма в Санкт-Петербург отбыла делегация, как считалось, для завершения брачного дела. В этот же день у императрицы случился новый удар, которого она уже не пережила. 6 ноября ее не стало.

Брак так и не состоялся, а Павел I в ходе следующего визита Густава IV Адольфа в российскую столицу в ноябре 1800 года «быстро исчерпал запас терпения» по отношению к невежливому родственнику и фактически выслал его из России. Следующий самодержец — Александр I отобрал у соседей Финляндию. Конечно, ему были чужды кавказские нравы, но он замечательно отомстил за бабушку.

Евгений Жирнов