«Успех — это талант, трудолюбие и мозги»

Ректор Академии русского балета имени А. Я. Вагановой, премьер балета Большого театра на протяжении двух десятков лет (1992-2013), дипломированный юрист Николай Цискаридзе в начале года занял четвертое место в одном из рейтингов доверия исследовательской компании «Ромир». В подчинении у ректора Цискаридзе более 1 тыс. человек, в том числе те, чьими стараниями удалось сохранить академию в годы войны,— «мои питерские девочки», так с нежностью зовет их Николай. На выпускных экзаменах ректор строг, но справедлив. Когда-то его собственные педагоги — великие Пестов, Уланова, Семенова — не давали ему спуску, но благодаря их советам Цискаридзе вошел в плеяду звезд балета и в 27 лет получил звание народного артиста — моложе народных в стране не было. Николай не выступает больше девяти лет и признается, что не скучает по сцене. Чем он занимается сегодня, что думает о самообразовании, таланте, успехе и известности, Николай Цискаридзе рассказал «Коммерсантъ. Стиль».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Вы долго отказывались заводить страничку в Instagram и согласились, только когда оценили платформу как образовательную. Это действительно эффективный инструмент?

Я постоянно общаюсь с тинейджерами и вижу, как тяжело им даются большие тексты. Они и школьный минимум читают из-под палки. Современным детям должно быть интересно, а 45 минут — для них это много. Не все должно быть оцифровано, но над этим надо подумать очень серьезно. И когда Instagram в моей жизни появился, я понял, что, раз меня читают и мои ученики, я не имею права не делать образовательный контент. Изменить генетику и безвкусицу я не смогу, но какое-то зерно посеять — вполне.

Как с появлением соцсетей слава конвертируется во влияние и доверие?

В первую очередь Instagram — это вымысел. Я видел фотографии и видео детей, которые учатся у меня в школе, и думал: «Как я мог не заметить такую красавицу или такого способного мальчика?» Сразу шел в класс и, разумеется, никаких красот и талантов там не находил. Они фотошопят, выставляют лучшие дубли. Как в XII–XIII веках — оды прекрасной даме, которой не существовало. Ну а что касается известности, фраза Познера «Сила ТВ столь велика, что, если зрителям изо дня в день показывать один и тот же лошадиный зад, будут узнавать и его» применительно к Instagram тоже справедлива. Но конвертация славы во влияние и доверие без интеллекта невозможна.

Из-за информационного шума настоящему таланту сложнее пробиться?

Останется в веках только то, что имеет настоящую ценность. И очень многое из того, что нравится сегодня, не будет завтра востребовано. Влад Сташевский — это же Даня Милохин тех лет. Тогда слушали, а сейчас самим смешно. Единственное, что меня по-настоящему расстраивает, это отсутствие мелодии у молодого поколения. Все свелось к битам, которые есть и у Баха, и у Гайдна, но вместе с мелодией. Впрочем, мировая культура сейчас переживает огромную переделку, избавляется от пластмассы. Я вот как-то сказал Свете Захаровой: «На нас с тобой большой балет закончился». Ни после меня, ни после нее не выпустилось еще ни одного человека, на котором бы остановился глаз большого зрителя.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Для вас самообразование — это наслаждение или тяжелый труд?

Самообразование в моем случае было неизбежным. Окружение требовало. Например, семья гениального режиссера Тенгиза Абуладзе приходится нам родней. Младшая сестра Тенгиза, Дали, была маме не просто родственницей, а ближайшей подругой! Если бы, не дай бог, с мамой что-то случилось, Дали стала бы моим официальным опекуном. Я вырос в их доме. Кстати, я знал о фильме «Покаяние» еще до того, как Тенгиз его снял. При мне, шестилетнем, в 1979 году они читали первый сценарий. Читали, правда, тихо… И даже хотели снять меня в эпизоде. Чтобы изгнать акцент, отвезли в деревню и запретили всем разговаривать со мной на русском языке.

Для меня люди, бывавшие в семье Абуладзе, например Параджанов,— это не какие-то дяди в телевизоре, а часть моего окружения. Сами они мне как ребенку не были интересны. Много говорили о непонятных мне вещах — о кино, о литературе. Но «Леопарда» и «Ночи Кабирии» я посмотрел в четыре года. А когда приехал в Москву, не мог понять, почему мои одноклассники не знают, кто такой Висконти. Или не видели «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли, а я цитировать мог.

Самообразование — это колоссальная работа над собой. Я к себе очень критичен. Стараюсь и учеников подтягивать. Летом, когда отдыхал с ними в Грузии, заставил посмотреть и мюзиклы, и итальянский неореализм, и шедевры Абуладзе, и те передачи, в которых объяснялось про них.

Как реагировали?

Ну, мои-то подготовленные. Я с ними хожу по музеям, заставляю читать книги, объясняю, что такое Пушкин...

В советское время из-за цензуры существовал культурный голод. Сейчас все на кончиках пальцев. «Нагугли» и смотри кино, даже запрещенное. Почему дети должны жаждать знаний?

Потому я и ратую за изменение системы образования. Тогда общество жило в парадигме запрета — а это лучшее условие для пробуждения интереса. Вспомнил исторический анекдот, как арестовали публицистку Марию Цебрикову. Когда императору принесли приказ о выборе наказания, его величество написал резолюцию: «Отпустите старую дуру». Она рассчитывала стать героиней, а он сделал из нее посмешище. Любая запрещенная вещь, особенно если она запрещается властью, становится интересной. К сожалению, так работает мировая реклама. Зная это, можно легко и быстро стать всемирно известным.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Это формула успеха?

Нет, я же сказал — это формула известности. А успех — это талант, трудолюбие и мозги.

А формула хорошего руководителя?

Первый момент — личный пример. Когда я пришел в академию, всем сказал: «Товарищи, я никого не увольняю, ни с кем не воюю. Хотите работать — пожалуйста, не хотите — до свидания. У меня нет времени выяснять отношения. Мне в принципе безразлично, кто вы и как вы. Я пришел работать!» Старшее поколение меня сразу приняло, потому что они поняли: теорию я знаю лучше, чем они, а практики в их жизни и вовсе не было.

Второй момент — правда. В этой гигантской стране человек с труднопроизносимой фамилией Цискаридзе из жанра, который не показывают по телевизору ежеминутно,— четвертый в рейтинге доверия. И поди завоюй это доверие. А потому что я никогда не врал.

Вы задумывались о себе как о действующем юристе, когда получили диплом Юридической академии им. Кутафина?

Нет, это не мое. Быть адвокатом или судьей интересно, но в нашей юридической системе я бы не смог. Наверное, английская юридическая система была бы комфортна или, может быть, французская. Юриспруденция — это же история нравов. Я вырос в аристократической части Тбилиси и там наблюдал особую систему нравов, которую иногда принимал, а иногда критиковал. Даже маме делал замечания. Она шутила: «Господи, я никогда не жила со свекровью, я ее родила». Это мой личный момент снобизма. Ведь и юриспруденция — снобизм, потому что писали-то законы люди просвещенные. Ну и помимо интеллекта и смекалки юрист должен обладать хладнокровием. Это точно не обо мне.

Вы ведете внутренние диалоги со своими учителями?

Нет. Я был очень послушным учеником, но было мало педагогов, к которым я испытывал пиетет. К тому же я смог примерить их роль и многое вижу иначе. В первую очередь столкнулся с вопросом: «Почему он, а не я?» К сожалению, ревность в творчестве непобедима. Как и бездарность.

Я на всю жизнь запомнил слова великой Максаковой: «Коля, мы детям можем дать только две вещи: любовь и образование — это навсегда. Остальное дала природа, и ты этого не переделаешь». Но ко всем своим ученикам перед выходом на сцену подхожу и говорю: «Я тебя люблю больше всех! Ты самый замечательный». Прямо перед выходом. Потому что он в состоянии эмоционального подъема должен выйти на сцену. К сожалению, ругать после бесполезно. Если неудачно, говорю: «Облажался? Сам понял почему?» Но нельзя унижать.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Где граница между требовательностью и унижением? Психологическим комфортом и высокими достижениями?

Если нужен комфорт — не приходите в балет. Я детям сказал: «Признаю только одну форму болезни — внезапная ампутация головы». Но это не про унижение, а про труд. Балет — это очень тяжело и трудно.

И все это на фоне интриг? Вы не устали от склок?

Я себя во всей этой истории сегодня вижу третейским судьей. Приходится иногда повышать голос, а иногда, наоборот, говорить очень тихо — это крайняя степень раздражения. Все знают, что если Цискаридзе зашептал — все, значит, пленных не берет.

Если человек начинает чем-то руководить в полном смысле слова, он уже проигрывает, потому что надо быть не начальником, а соавтором.

Да, я воспринимаю исключительно абсолютную монархию. Но абсолютная монархия должна быть с коллективом. Ты должен преследовать цель и призывать людей преследовать ее вместе.

Когда я пришел в Большой театр, с широко распахнутыми глазами и с надеждой, я попал в мир, который подчиняется только теории Дарвина. Джунгли. Я понял, если сейчас среди этих анаконд не стану самой главной анакондой, то никогда здесь не выживу, они меня просто сожрут.

Возможно ли однажды разогнать серпентарий?

Нет. Профессия, где есть конкуренция и отбор, порождает склоки. Другое дело, когда творческую институцию возглавляет человек достойный. В эпоху Юрия Николаевича Григоровича это были полномасштабные битвы титанов, не то, что сейчас — вши и тля.

Впрочем, я никогда не видел смысла бороться с системой и совершать революции. Гениально сказал Отто фон Бисмарк: революцию задумывают романтики, осуществляют ее фанатики, а плодами пользуются подонки. Во все времена. Посмотрите хотя бы на Французскую революцию. Те, кто ее задумывал, в итоге почти все потеряли на гильотине голову. Я не считаю, что надо что-либо рушить. Я пришел на производство и стал работать. Кто останется в истории, а кто канет в Лету, время покажет. Но ни один политик не достигал сверхзадачи без жертв.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Можно ли переступить через мораль ради сверхзадачи?

Мораль к вечеру «прищуривается», говорил режиссер Някрошюс. Но если речь о простых людях, то мы сами себе что-то запрещаем или разрешаем. Главное, чтобы в конце жизни не было мучительно обидно за упущенные возможности и неслучившиеся воспоминания.

Вы успеваете создавать себе воспоминания?

Я обожаю ничего не делать. Я классический лентяй.

Лентяй, который все делает с первого раза хорошо, чтобы не переделывать?

Да! Пока не сделаю хорошо, не могу идти дальше. Я отличник и в этом виню четверть французской крови.

Что вы сделаете в первую очередь, когда приедете в Париж?

Как и всегда — на моей любимой площади Пале-Рояль прямо напротив Comedie-Francaise находится мое любимое кафе Ruc. Иду туда, заказываю луковый суп и тартар. Потом выхожу на Риволи, иду до кафе Angelina, оно там с 1903 года. У них великолепные безе и крем. А я так люблю вкусно поесть…

Луковый суп и тартар — любимые блюда?

Нет, самые любимые — жареная картошка, хачапури, хлеб и сыр. Чем проще, тем лучше. Теона Контридзе, моя подруга, говорит, что Цискаридзе самый неприхотливый. Если есть хлеб, сыр и помидоры — жизнь удалась.

Простоту цените и в одежде?

Всегда. Мягкие ткани и вязаные вещи. И еще чтобы за окном дождь… И ничего не делать!

Беседовала Натела Поцхверия