«У кого-то депрессия, кого-то травят в школе, есть ребята с суицидальными мыслями»
Как в Новосибирске работают с трудными подростками
Около 1 млн детей м подростков в России ежегодно обращаются за помощью в связи с мыслями о самоубийстве. Каждый год более 40 тыс. преступлений против собственности, жизни и здоровья граждан, а также связанных с незаконным оборотом наркотиков, совершаются, по данным правоохранительных органов, подростками. Одним из самых неблагополучных регионов по суицидальным настроениям среди подростков и молодых людей считается Сибирь. В январе 2021 года благотворительный фонд «Солнечный город» открыл в Новосибирске центр помощи подросткам и молодым людям «Тут поймут», где за десять месяцев приняли более 1200 человек. В нем побывала спецкор “Ъ” Ольга Алленова.
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
Фото: Благотворительный фонд «Солнечный город»
«Каждый день мне немножко хотелось умереть»
Дождь в Новосибирске шел целый день. Улицы в нижней части города, ведущие к набережной Оби, были подтоплены, а с бетонных лестниц, соединяющих верхние и нижние улицы, на пешеходов лились потоки грязной воды. Таксисты ругали городскую власть, пробки казались немыслимыми, мне пришлось идти пешком. Город выглядел серым и запущенным.
В центре для подростков «Тут поймут» было светло и чисто, пахло свежесваренным кофе. Слева от входа, в открытой кухне-столовой между микроволновкой и раковиной сновали молодые люди. В большом холле, сидя в креслах-мешках, беседовали подростки, двое играли в какую-то игру, худенькая блондинка с длинными волосами, полулежа в кресле и вытянув ноги в широких джинсах, внимательно смотрела в телефон.
Почти все пространство центра — открытая зона без стен. Только две комнаты с диванами имеют стеклянные двери — там обычно психологи общаются с клиентами центра, а еще там можно уединиться, поспать.
Аня, блондинка в широких джинсах, приехала в Новосибирск из небольшого сибирского города после окончания школы — учиться в институте. В сентябре 2020 года она переболела коронавирусной инфекцией. «Я особо и не заметила, что болела, только после выздоровления нарушилось обоняние, еда стала пахнуть гнилью»,— рассказывает она. Депрессию Аня распознала не сразу.
«К декабрю у меня появилась огромная усталость,— вспоминает девушка.— Каждый день, когда я просыпалась, мне немножко хотелось умереть».
Мы сидим в комнате со стеклянной дверью. Из кухни доносится дружный громкий смех.
В декабре 2020 года Аня отчислилась из вуза, потому что учеба стала казаться ей бессмысленной, а будущая профессия — неинтересной. Друзья говорили, что она все придумывает, и просили «собраться», «чем-то заняться». Друзей у нее было много, и она слушала и выполняла все их советы: ходила на шумные вечеринки, заставляла себя знакомиться с новыми людьми. «Но мне становилось все хуже,— продолжает девушка.— Я не испытывала никакого счастья, не хотела есть, перестала выходить из комнаты, даже не вставала с постели. Я похудела на 5 кг за несколько недель». Аня удалила свои аккаунты в соцсетях, заблокировала почти все номера знакомых в телефоне. «Я ни с кем не разговаривала, любые действия были для меня энергозатратными,— говорит она.— Я переехала на другую квартиру, чтобы меня никто не мог найти. У меня там была соседка, каждый день я просила ее принести мне бутылку воды, поставить у кровати и закрыть дверь с другой стороны. Мне было страшно. Зима, чужой город, я одна».
Когда Ане звонили родители, она говорила, что у нее все хорошо.
«Я понимала, что не могу вернуться домой,— объясняет она,— это был бы проигрыш. Я переехала в другой город в надежде начать новую крутую студенческую жизнь и в первые же месяцы возвращаюсь назад, вся поломанная».
Поначалу Аня не понимала, что с ней происходит. Потом догадалась, что нужно пойти к психологу. Но для этого пришлось бы просить денег у родителей, а она не хотела посвящать их в свои проблемы.
Зимой кто-то из друзей прислал ей ссылку на благотворительный фонд «Солнечный город», который в январе 2021 года открыл центр для подростков и молодых взрослых «Тут поймут». Она собрала силы и приехала в центр.
«Сначала со мной поговорила Настя Королева, социальный педагог центра, и она направила меня к Роме Кузнецову, психологу. Рома после первой консультации сказал, что нам надо общаться дальше и что мне обязательно помогут»,— вспоминает Аня.
На психотерапию к Роману Кузнецову Аня ходила с января по май. Одновременно лечилась у психиатра в частной клинике, куда ей помогла записаться Анастасия Королева.
«Мне поставили диагноз "депрессивный эпизод средней тяжести", назначили медикаментозную терапию, я и сейчас пью антидепрессанты,— рассказывает девушка.— Но сейчас мне значительно лучше, я снова общаюсь с людьми, это стало доставлять мне удовольствие».
Она нашла работу телефонного оператора и решила снова поступать в институт.
— Я понимаю, что моя депрессия — это надолго, и я уже не буду такой веселой, как раньше. Принять сам этот факт было очень трудно, но я рада, что осталась жива и постепенно выздоравливаю,— говорит девушка.
Я спрашиваю: смогла бы она справиться с депрессией самостоятельно?
— Нет, я бы не справилась,— отвечает она.— Я не понимала, что происходит, была в отчаянии. В школе я была веселой, заводной, душой компании,— и вдруг из меня как будто выпили душу и жизнь. Здесь мне помогли понять, что я не виновата в своей болезни, что такое может случиться с каждым. Мне дали какой-то план действий. Я вовремя сюда пришла.
Руководитель центра «Тут поймут» Анастасия Королева говорит, что случай Ани редкий, потому что всего за полгода девушке помогли встать на ноги и справиться с ее проблемами.
— Мы в «Солнечном городе» привыкли к тому, что можно годами сопровождать подростка, и результат не особенно очевиден,— говорит она.— К нам сюда приходят дети из самых разных семей — благополучных и асоциальных, есть выпускники детских домов, два парня употребляли наркотики, и мы помогаем им справиться с зависимостью. Самое сложное — убедить подростка сюда прийти. Аня пришла сама на консультацию, мы направили ее к нашему психологу, и они быстро нашли общий язык.
«Многие учителя говорили мне: "Ты сядешь"»
Психолог Роман Кузнецов, работавший с Аней, отмечает, что главным в психотерапии было определить уровень нагрузки, посильной для девушки.
— Я видел, что ей стоит больших усилий просто выйти из дома,— вспоминает он. — Было важно, чтобы она не очень уставала. Она просыпалась в два часа дня, приезжала в центр на психотерапию. Мы ей сразу сказали, что она может оставаться в центре сколько хочет, ее никто не трогал, она могла просто сидеть в кресле или спать. Каждый день мы составляли с ней план на завтра. Когда она почувствовала себя тут в безопасности, то стала проводить в центре все больше времени и домой уходила поздно вечером. Постепенно мы стали вовлекать ее в наши мероприятия — сначала она просто пила кофе с ребятами на кухне, потом присоединилась к настольным играм, а позже стала участвовать в благотворительных распродажах фонда.
Роман говорит, что атмосфера безопасности очень важна для молодых людей с неустойчивой психикой. В центре не принято беспокоить человека, если он сидит в зоне отдыха в кресле-мешке. Столовая, которую Роман называет «точкой хаоса, где дети едят и общаются», тоже создает ощущение безопасности: хотя здесь есть правила для всех (например, мыть за собой посуду), никто никого не ругает за их нарушение. «Этим хаосом надо управлять, но аккуратно: если кто-то не помыл за собой посуду, мы можем сказать ему об этом тихо, а можем и сами ее помыть,— объясняет Роман.— Все зависит от случая. Кто-то может растеряться, кому-то станет стыдно, что за него моют чашку, и в следующий раз он все сделает сам».
По словам психолога, самое главное — чтобы дети сюда приходили. Если они здесь — значит, они в безопасности.
Роман консультирует трудных подростков не только в этом центре — еще он посещает колонии для несовершеннолетних и работает с правонарушителями, проводит тренинги для сотрудников ФСИН. Он убежден, что большинство подростков совершают преступления, потому что считают себя плохими и не верят в свой потенциал. Сам Роман воспитывался в детском доме — мать родила его, когда отбывала тюремный срок, а вскоре после освобождения стала употреблять алкоголь, и сына у нее забрали.
«Я был трудным подростком, и в детском доме многие учителя говорили мне: "Ты сядешь",— вспоминает он.— Но в моей жизни появился близкий человек, учительница русского языка и литературы. Мне хотелось понять, что со мной произошло, почему я так живу? Я решил стать психологом, и она меня поддержала. Когда я поступил в вуз, то понял, что не верил в себя до последнего — все ждал, что я тоже сяду в тюрьму, потому что такие установки мне были даны взрослыми. И первым делом после поступления я поехал к моей учительнице, потому что она одна в меня верила, и этого мне хватило».
Любому молодому человеку, особенно если у него нет родителей или они недоступны, нужна помощь взрослых, говорит Роман: «После детского дома я не умел готовить, питался как попало. В метро не ездил, потому что не знал, как платить за проезд. В центре у нас тоже есть ребята, для которых горячая еда — редкость. Один парень-первокурсник приходит каждый день, он готовить не умеет, семья в другом городе, небогатая. Он не пьет, не употребляет наркотики, не страдает депрессией, но он в зоне риска, потому что один в большом городе и у него нет поддержки».
Центр работает с подростками и молодыми людьми в возрасте от 12 до 23 лет. За неполный 2021 год здесь побывали 1253 человека.
— Мы нигде не говорим, что работаем с трудными подростками, потому что мы открыты для всех,— поясняет Анастасия Королева.— У обычных детей из благополучных семей тоже бывают проблемы, с которыми они не справляются.
«Мои родители — очень хорошие люди»
Максиму 20 лет. За плечами у него — детский дом, приемная семья, наркотики и снова детский дом. В «Тут поймут» он пришел зимой этого года, когда центр только открылся.
— У меня большая проблема была — зависимость,— рассказывает Максим.— Я с 12 лет начал употреблять. Сначала спайсы, потом мефедрон.
Он сидит на диване напротив меня в небольшой комнате со стеклянной дверью. Коренастый, кротко стриженый. Держится спокойно, с достоинством.
Максиму было три года, когда его забрали из детского дома в приемную семью. Вскоре в той же семье появились два его родных брата.
— У нас была хорошая семья,— вспоминает он.— Моя мать стала брать детей под опеку в 1990-е годы. У нас было все — и еда, и одежда. Такого не было, чтобы нас из-за денег брали. В нашей семье три поколения выросло — старшим сейчас уже по 40, у них уже внуки есть.
Его кровная мать умерла в тюрьме, она сидела за торговлю наркотиками. Наркотики употребляли оба его родителя. Максим их не помнит. Помнит только родную бабушку, она иногда навещала его в новой семье. Приемные родители разрешали ей приходить при условии, что она будет трезвой.
— Я был трудным ребенком,— вспоминает он.— Родители мои воспитали 28 приемных детей, все они стали нормальными людьми. Я был младшим. Мне многое позволяли. Для меня было мало запретов. Появилась плохая компания, гаджеты, раздобыть наркотики стало минутным делом.
Мы стали употреблять даже дома, втроем — с моими кровным братом и сводным. До 12 лет родители пытались меня воспитывать, даже наказывали ремнем, потом я сказал матери: «Бесполезно меня бить, давай разговаривать». Она со мной много разговаривала. Но я делал вид, что слушаю, а сам ей врал. Думаю, она была со мной слишком мягкой. Надо было меня и дальше наказывать. Я два раза лежал в психушке — один раз у меня была попытка суицида, второй раз я чуть не умер из-за передозировки, врачи решили, что это тоже попытка суицида, и меня положили в наркологическую больницу. Я стоял на учете у милиции, у нарколога, у психиатра. До 14 лет меня тянули в семье, но родителям было уже под 70. Я попал в детский дом.
— Семья отдала вас в детский дом?
— Ну, наверное, так решила опека. Мои родители — очень хорошие люди. Думаю, они поняли, что детский дом для меня — лучший вариант. Но в детском доме все это только усилилось. Там была вседозволенность.
Придешь пьяный — тебе никто ничего не скажет, потому что главная фраза у нас в детском доме была: «Я государственный ребенок, и вы не имеете права меня наказывать».
Нас не били, не закрывали,— наоборот, воспитатели знали, что, если кто-то из нас на них пожалуется, их уволят. Если дома у меня был комендантский час, и я знал, что надо прийти домой до 22 часов, то здесь можно было неделю не появляться. Тебя в розыск объявляют, но полиция не ищет, потому что ты все равно вернешься в детский дом, тебе же некуда больше идти. Может, мне повезло с детским домом, не знаю. У нас был хороший директор, но я и не особо куролесил.
— А где вы деньги брали на наркотики?
— Да это не проблема. Я постоянно где-то подрабатывал, с 14 лет, то в киоске ночью, то листовки какие-то раздавал. Тысячу в день можно было заработать. Потом скидывались с ребятами по 500 рублей и всю ночь нюхали эту дрянь. Большинство ребят воровало, но я всегда боялся полиции и что меня посадить могут.
«У нас тут центр открылся, приходи пиццу есть»
В 16 лет Максим поступил в колледж и переехал в общежитие. Опекуном его был назначен районный орган опеки и попечительства.
— Когда мне исполнилось 18, я уже сильно употреблял,— продолжает Максим.— Каждые два дня я покупал, употреблял, мне было плохо, потом становилось лучше, я снова шел и покупал. У меня была хорошая пенсия по потере кормильца, эти деньги накопились на счете, и в 18 лет я получил к нему доступ. Я понял, что если не уеду, то спущу все деньги и просто помру. Я позвонил своему старшему кровному брату, он живет в другом городе. Он сказал: «Приезжай». Брат не употребляет, у него свой бизнес, он негативно настроен к наркотикам, потому что он помнил нашу кровную мать, которая употребляла. И я держался целый год. Только пиво пил, по две-три банки за вечер. Но ему и это не нравилось, мы поссорились. Я вернулся в Новосибирск, снова стал общаться со старой компанией, стал употреблять в два раза больше. Но головой понимал, что качусь вниз.
В конце 2020 года он попытался выкарабкаться — устроился на работу в общепит, пошел на повышение. Но в январские праздники — снова сорвался.
— Пришли друзья, четыре дня я с ними пил и употреблял наркотики,— вспоминает Максим.— В какой-то момент я остался один, у меня случилась очень сильная паническая атака, я подумал, что сейчас умру, потому что мой мозг не выдержит столько наркотиков. Я понял, что прогулял рабочий день и что завтра тоже не смогу выйти на работу и все летит к чертям. И я написал волонтеру из фонда «Солнечный город» Насте Земляновой, которая приезжала к нам в детский дом.
— Я не мог ей сразу сказать, что с 12 лет употребляю. Я просто сказал: «Знаешь, у меня куча проблем, депрессивное состояние». Она говорит: «У нас тут центр открылся, приходи пиццу есть». Я пришел, поговорил с Аней, психологом. Ко мне прикрепили соцпедагога, Настю Королеву.
«Когда Максим пришел в центр, он не сразу рассказал о своей зависимости,— вспоминает Анастасия Королева.— Он пришел на консультацию к психологу, но мало рассказал о себе, и никто из нас не понял тогда масштаб проблемы. У меня не было опыта работы с ребятами с наркотической зависимостью. Я видела у Максима только алкогольную зависимость. Мы стали работать с ним, как с обычным ребенком, но на фоне других ребят, которые приходили в центр, стало понятно, что он немножко не вписывается в формат нашей работы».
Приходя в центр, Максим каждый раз заглядывал в кабинет к Анастасии — поболтать. И только спустя месяц, поняв, что ей можно доверять, он рассказал о своей зависимости.
«Я стала знакомиться с миром зависимостей,— продолжает Королева.— Встретилась с психологом-наркологом Сашей Южаковым, который работает с "Солнечным городом" по другим проектам фонда. Поначалу Макс не хотел ходить к наркологу, у него было много сопротивления и неверия в себя. И я ходила к Саше на психотерапию вместе с ним. Сейчас Макс уже делает это сам».
Его стали приглашать в центр каждый день — помочь с установкой тренажеров в спортзале или с организацией благотворительных распродаж в «Солнечном городе».
— Каждый день находилось какое-то дело, у меня просто не было времени на употребление наркотиков,— говорит Максим.— Я понимал, что утром мне надо встать и приехать в центр.
— А не хотелось все бросить и не ехать? — уточняю я.
— Нет, мне нравилась компания в центре, нравилась компания Насти, меня постоянно чем-то занимали. Я даже не могу вам объяснить, как началось мое лечение… Я просто приезжал сюда и проводил здесь весь день. Встречался с наркологом. Настя помогла мне устроиться на работу. Как-то я мимоходом сказал ей, что мне нравится настольный теннис. Через неделю прихожу, она говорит: «Нам тут стол привезли для настольного тенниса, поиграй с ребятами, а то тут никто не умеет». Я стал играть, очень увлекся. Это я сейчас понимаю, что все было не случайно, она все так подстраивала, чтобы я все чаще в центр приходил, чтобы мне там интересно было. Кто-то в центре поиграл на гитаре, мне стало интересно, я взял, выучил аккорды, стал играть.
По словам Анастасии, люди с неблагополучным детством часто подвержены зависимостям: «Человек пытается уйти от реальности в алкоголь, наркотики, компьютерные игры. Пока он этим живет, ему кажется, что у него все хорошо — и деньги находятся, и чувствует себя хорошо. Но постепенно жизнь его рушится и, когда он это понимает, уже нет сил с этим справиться. Человек прекращает употреблять — и у него вдруг появляются долги, которые надо выплачивать, крошатся зубы, здоровье разрушается. И еще у него ломка. И первое, что хочется сделать,— пойти и снова употребить наркотики, чтобы наступило облегчение. В такой момент очень важно, чтобы кто-то был рядом и поддержал».
Случай Максима и для центра, и для самой Королевой стал вызовом — в «Тут поймут» никто не знал, как работать с наркотической зависимостью. Но отказываться от Максима, направлять его в другое место, зная, что он, скорее всего, туда не дойдет, Анастасия боялась.
— Никакой системы у нас не было, мы просто продолжали общаться,— объясняет она.— И сейчас, когда небольшой опыт уже появился, я также могу сказать: нет конкретных методов и технологий в работе с зависимостями. В каждом случае нужен индивидуальный подход. Но общее правило для всех — нужно установить с человеком доверительные отношения, чтобы он мог рассказать тебе о своих проблемах, зная, что ты его не осудишь, никому не расскажешь о его беде и поможешь. В случае с Максом я все время давала ему понять: «Я от тебя не отстану, все равно буду рядом, буду пытаться тебе помочь, и у тебя все получится».
— Вы думаете, он справится? — спрашиваю я.
— Макс очень сильный,— отвечает Анастасия.— Он не боится рассказывать о своих ошибках, своей боли.
У него есть свое кладбище — из людей, которые употребляли. И он знает, что не хочет повторить их опыт.
Зависимости — сложная и комплексная проблема, она уничтожает человека по всем сферам его жизни. Сама я бы никогда не смогла с этим справиться, я слабый человек. И когда я вижу людей, которые с этим борются, я ими восхищаюсь.
«Я был уверен, что для таких, как мы, нет никакого выхода»
Максим не употребляет наркотики уже почти год. Говорит, что к старой компании его не тянет — ему интереснее общаться с сотрудниками центра и молодыми людьми, которые его посещают.
— Сюда приходят самые разные дети,— рассказывает он,— у кого-то проблемы в семье, у кого-то депрессия, кто-то не может найти друзей, кого-то травят в школе, есть ребята с суицидальными мыслями. Я за них, знаете, прямо душой болею. Тут сама атмосфера безопасная, она как будто наполняет меня спокойствием. Я прихожу сюда, мне тут классно. Первый месяц я приходил и думал: «Как хорошо, что можно приходить, смотреть кино, спать, есть, и мне ничего за это не будет». Ко мне никто не приставал с расспросами. Первый месяц меня вообще не трогали. Я сам стал искать поводы, чтобы поговорить с психологом или соцпедагогом. В чем секрет работы этого центра, я не знаю. Тут, получается, для каждого — какой-то свой подход. Не то чтобы они сидели и разрабатывали программу для ребенка — просто они с ним общаются как с равным, не прессуют, он учится им доверять, чувствует себя в безопасности, и они понимают, какие у него интересы и через что можно его вывести в нормальную жизнь.
Максим жалеет, что его второй родной брат не приходит в центр — он тоже употребляет наркотики, но считает, что лечение и реабилитация ему не нужны.
— Я пытался привести его сюда, но нельзя человека привести насильно. У него должно быть желание. Есть у меня один друг, он тоже употреблял. И когда он пришел в этот центр, мне показалось, что ему тут не понравилось,— ему нужна улица, нужны пацаны, подъезды. Но сейчас он сюда приходит пару раз в неделю. Иногда, когда у него выходной, он звонит, мы встречаемся — он мог бы предложить мне пива попить, но мы идем в «Тут поймут», играем в теннис, пьем чай, болтаем с ребятами и расходимся. Для меня это очень хороший пример. Понимаете, я был уверен, что для таких, как мы, нет никакого выхода. Я стольким людям жизнь испортил… Матери своей. Но даже такому, как я, тут дали шанс.
Своих приемных родителей после передачи в детский дом он видел только один раз.
— Первые года полтора я с ними не общался,— говорит Максим, опустив голову.— Отец очень любил маму, они всю жизнь были вместе. И он был против моих звонков, потому что после них у мамы поднималось давление. Она перенесла несколько инсультов. И я решил: ну хорошо, не буду звонить. Спустя два года я все-таки позвонил ей. Она позвала меня к ним на золотую свадьбу. Я пришел. А через год мама умерла. Папа остался один, мы с ним уже четыре года не общаемся.
— Вы не вините родителей в том, что с вами случилось?
— Нет, что вы,— он качает стриженой головой, по-прежнему глядя в пол.— Я считаю, у меня было очень счастливое детство, очень хорошая, обеспеченная семья — и любовь была, и все было. Они мне все дали. Когда узнали, что у меня есть два брата, забрали их тоже, чтобы мы вместе росли. У нас была настоящая семья. Все мои братья и сестры знали, что у них есть биологические родители, но мама у всех нас одна и папа — тоже. И до сих пор мои братья и сестры помнят, что мы семья, иногда мы видимся. Многие уехали, кто-то за границей живет, кто-то в другом городе.
Помолчав, Максим смотрит на меня и продолжает:
— Им, наверное, надо было со мной построже… Я был избалован. С детства все время орал, что меня ущемляют, не дают мне права выбора. Мама переживала, старалась мне дать все, что я просил. В итоге я стал этим манипулировать. Она уже в возрасте была, ей было трудно, но она из последних сил пыталась меня спасти. Жаль, что я так поздно это понял.