Под лампочкой Ильича

В Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме открылась выставка скульптуры Константина Симуна. Несмотря на то что этим летом в Русском музее прошла большая ретроспектива к 70-летию знаменитого скульптора, с конца 1980-х годов живущего в Америке, его трудно назвать востребованным на родине, считает АННА ТОЛСТОВА.

Около тридцати работ Константина Симуна, в том числе и самые последние, сделанные на днях вещи, выставили в недавно открытой при Музее Ахматовой галерее "Сарай". Однако ее чистенько отремонтированный зальчик оказался мал — и часть экспозиции выплеснулась в смежную подсобку с голыми кирпичными стенами, ржавыми трубами и наспех распиханным по углам хламом. Получилось неплохое выставочное пространство, хоть и освещенное одной-единственной лампочкой Ильича, которую держит в вытянутой руке маленький, похожий на обезьянку "Ленин" — статуэтка-светильник. Здесь органично смотрятся и объекты вроде "Людей города", с головами из пластмассовых канистр, нацепленными на костыли, и "настоящая скульптура" вроде бронзового "XVIII века", сделанного по мотивам старого проекта памятника Ломоносову (один из многочисленных так и не выигранных Симуном конкурсов). Здесь даже более заметно, что вся эта позолоченная бронза и буквально раздувающиеся от важности формы — тонкая насмешка над барочно-пафосной манерой восприятия елизаветинской эпохи.
       На скромном вернисаже были только свои: друзья Константина Симуна, художники из "Озерков", дружные с ними искусствоведы и коллекционеры. Оттого казалось, будто этот последовательный нонконформист, еще студентом выгнанный "за формализм" из Академии художеств и так и не научившийся находить общий язык с властями, что для монументалиста всегда чревато безработицей, по-прежнему существует для избранных и посвященных, являясь значимой величиной исключительно в неофициальном художественном мире. Между тем понимание симуновской пластики никакой специальной подготовки как раз не требует: чувство юмора и чувство трагического в этих образах-символах выражены с предельной ясностью. Можно конечно во "Флаге" — повешенном на стену старом полосатом матрасе с зияющей в верхнем левом углу, аккурат на месте звездчатого квадрата, дырой — увидеть намек на поп-арт и Джаспера Джонса, но это не обязательно. Просто модернист, умеющий из фактуры благородных материалов, металла или камня, извлечь самую сущность формы, запросто уживается в Симуне с постмодернистом, превращающим в арт-объект любой попавшийся под руку мусор. Модернист обыграет каждый нюанс, например наклон бронзовой головы на пьедестале, так что "Бродский" кажется тем же "Пушкиным", только запрокинувшимся, почти падающим назад: как будто человек стоит по самое горло в воде и ловит ртом последние глотки воздуха. Постмодернист соберет картонные упаковки от каких-то штакетин, вставит их в одну коробку, потом в другую — и получит охапку небоскребов "Манхэттена".
       Впрочем, весь этот как бы поп-арт — не от хорошей жизни. Скажем, фирменные пластиковые канистры, человекообразные формы которых теперь Симун даже переводит в бронзу, в первые американские годы были для него чуть ли не единственно доступным, абсолютно бесплатным материалом. Из них он собрал целый монумент "Тотем: Америка", более десяти лет — пока не развалился от ветхости — простоявший в скульптурном парке Линкольна, штат Массачусетс. Несколько лет назад на выставке "Бумажная скульптура" в Русском музее Симун не без горькой иронии экспонировал тот самый приказ об отчислении его из Академии "за формализм", очень доходчиво объяснив своим концептуальным объектом, почему все самое авангардное в советской монументальной пластике так и осталась на бумаге. Вот и сейчас при входе в галерею висит фотография скульптора на фоне его знаменитого "Разорванного кольца" — лучшего военного памятника в Петербурге. Только теперь в этом минималистическом образе прорыва блокады видится другой символ: судьба одного очень большого художника, разрывающегося между Россией и Америкой.