Надежда на невесомость
Юрий Сапрыкин о своей любви ко всему про космос
Чем больше культурное пространство становится похоже на онлайн-маркетплейс, тем меньше в нем предложений под рубрикой «стыдное». Но если вам захочется выслать курьером на мой адрес настоящую запрещенку — закажите что-нибудь про космос.
Не обязательно фантастику (вообще, чем реалистичнее, тем лучше), если там не будет инопланетян, это даже хорошо, но в целом принимается все. Разное советское, от «Соляриса» до фильма «Лунная радуга» или даже телепередачи «Этот фантастический мир» (отдельной строкой — фильмы, где в космос летят дети), любые новинки, в которых уж точно нет ничего постыдного, но пусть будут и они — «Гравитация» Куарона или «Марсианин» Ридли Скотта, биография Гагарина работы Льва Данилкина или книжка Тома Вулфа «Нужная вещь», «Космический канал» на ютьюбе с советской космодокументалистикой (подписчиков у него, кажется, еще меньше, чем осталось космонавтов в России),— сгодится все. В этой сфере ограничителей действительно нет — мне нравятся фильмы «Время первых» и «Салют-7», я фанат космической живописи Алексея Леонова, при слове «музей космонавтики» или даже «планетарий» рука сама тянется к кредитной карте, и даже когда в космос запускают актрису Юлию Пересильд,— я испытываю если не национальную гордость, то сугубо частное почтение: человеку выпал джекпот в лотерее, что будем делать — завидовать будем.
Конечно, все это культурный импринтинг, фантомные боли советского детства. Ну что в нем, если разобраться, было хорошего? Романенко и Гречко, Джанибеков и Савиных. Спасибо книжкам и газетам, я знаю, в чем была проблема со стыковочным узлом проекта «Союз-Аполлон», помню обстоятельства гибели Добровольского, Волкова и Пацаева и трагическую судьбу Игоря Волка, которому после чудовищных испытаний так и не дали слетать на «Буране», могу перечислить имена всех участников программы «Интеркосмос» и вспомнить без гугла, как звали первого монгольского космонавта — Жугдэрдэмидийн Гуррагча (доживу ли я до второго?). Все это, конечно, занимает в душе то же трепетное место, что у следующих поколений — воспоминания о жвачке «Love Is» или приставке «Денди».
Фото: Базелевс Продакшн
Фото: 20th Century Fox Film Corporation
Фото: Warner Bros. Pictures
Фантомная боль иногда играет злые шутки: на прошлый День космонавтики, вопреки всем карантинам, я отправился в кинотеатр «Салют» на дневной сеанс смотреть фильм «Москва — Кассиопея» — и вместо невероятно возвышенной саги о межпланетных подростках в серебристом нейлоне, оттиск которой хранился на секретной полке моей памяти, увидел предельно странное кино, гибрид суконной пионерской драмы и самодеятельной «Космической одиссеи», собранной из подручных материалов, с совершенно неуместным Смоктуновским, запутавшимся в трех созвездиях сценарием и… И когда герои выходят перед полетом на Красную площадь и начинается песня «Я возьму этот большой мир», сердце все равно замирает.
Во всей этой позднесоветской ретротопии было какое-то обещание — не в том смысле, что мы вырастем, и нас всех запишут в космонавты, а в том, что мир может быть таким, ну знаете, как когда Нийя смотрит на траву и цветы под музыку Рыбникова, а не только таким, как когда Нийя томится в плену у Туранчокса, если вы понимаете, о чем я. Наверное, космос для позднего СССР был неким упрощенным светским аналогом правды небесной (против правды земной) — доступного на Земле внутреннего преображения, настолько сильного, что оно отрывает человека от Земли. Где-то на метафизической подкладке Советского Союза тоже просвечивало это обещание — не просто несбывшееся, а обернувшееся реками крови и океанами страданий, но все же отчетливо звучавшее — обещание, скажем так, что не все мы умрем, но все изменимся.
В фильме «Большое космическое путешествие» трое детей, победителей всесоюзного конкурса, летят в космос (переодевшись все в тот же серебристый нейлон), претерпевают жуткие испытания, оказываются на миллиметр от гибели — а потом оказывается, что никто никуда не летел, и все было разыграно в гигантском подмосковном подвале, откуда дети случайно выбираются на поверхность через канализационный люк — добро пожаловать в пустыню реального (позже этот сюжет разыграет Пелевин в повести «Омон Ра», превратив симуляцию космического полета в глобальную метафору всего советского). Обещание оказалось розыгрышем, подманив мечтой о звездах, нас засунули в канализацию, вся эта космическая гонка — лишь отблеск геополитических амбиций, побочный продукт ВПК, сжигающий человеческие судьбы, как отработанные ступени ракеты-носителя. Как это ощущается на собственной шкуре, даже у тех, чья мечта осуществилась,— наверное, довольно правдоподобно показано у Дэмиена Шазелла в фильме «Человек на Луне»: ты летишь на дикой скорости в грохочущей полутемной консервной банке, а потом оказываешься на Луне, а там ничего, кроме твоего собственного одиночества. Все так — но обещание было.
Вообще, нельзя сказать, чтобы космос был сейчас в дефиците, в последнее время его даже слишком много, и он вновь вызывает всеобщий восторг — правда, перейдя в иное агрегатное состояние. Космос теперь — это дизайнерский ракетоплан, придуманный очередным миллиардером, внутри — пара миллиардеров рангом поменьше и какая-нибудь звезда «Стартрека», чтоб было прикольно, их забрасывают неглубоко в стратосферу (в прямой трансляции в ютьюбе) и потом подсчитывают лайки. Это космос техно-атланта, «меняющего мир к лучшему»,— то есть поражающего менее амбициозное человечество размерами своих расходов в сочетании с обтекаемо-эргономичным дизайном. Там, где Джанибеков спасал обесточенную станцию «Салют-7», теперь рассекает манекен в красной «Тесле» под звуки песни «Space Oddity» (великий трек, безнадежно опошленный всем этим фанки-бизнесом, выучите уже другую песню про космос).
Слово «вселенная» все чаще употребляется с приставкой «мета», и нет сомнений, что за этой вывеской скрывается все то же иллюзорное подземелье, что в «Большом космическом путешествии», только без испытаний и собственно мечты. И все же, слава новым технологиям, теперь всегда можно отключить трансляцию запуска очередного «крю дрэгон» и пересмотреть еще раз фильм о тренировках первого отряда космонавтов, даром что я и так его помню наизусть: ведь если что-то я забуду, вряд ли звезды примут нас.