|
Башкирский мёдинститут |
 |
| Фото: ДМИТРИЙ ТИХОМИРОВ |
| Директор заповедника Шульганташ Михаил Косарев: "Если бы мне еще десять лет назад сказали, что бортевое пчеловодство будет самостоятельно развиваться и станет весьма прибыльным делом, я бы ни за что не поверил" |
Юнир, коренастый мужик пятидесяти лет, за пару секунд буквально взлетает по выбитым в стволе огромной сухой сосны ступенькам метров на семь и зависает прямо напротив дупла. Из дупла, обеспокоенные шумом, вылетают пчелы — их столько, что даже дымарь, приспособление для производства дыма, не помогает их отпугивать. Все предыдущие поколения рода Юнира по мужской линии и он сам всю жизнь занимались одним и тем же: бортевым пчеловодством. В свое время этот промысел был распространен по всей Руси, а теперь действует только на территории Бурзянского района Башкирии и некоторых окрестных. Да и тут все бортники наперечет — как подсчитал директор государственного заповедника Шульганташ Михаил Косарев несколько лет назад, всего их осталось 52 человека.
Изначально бортью называлось дупло, заселенное дикими пчелами, а бортничеством — поиск и разорение гнезд диких пчел. Но после того, как человек перешел к оседлому образу жизни, он заметил, что если не выгребать подчистую у пчел запасы меда, а часть оставить, то рой не погибнет и на следующий год принесет столько же меда, если не больше. Оставалось только найти эти борти, заселенные пчелами, в глухом лесу, что сделать было весьма непросто, особенно когда дупло на самой вершине ствола. И даже если найдешь такое, изъять весь мед из маленького отверстия (летка) почти невозможно. И тогда человек придумал строить борти (дупла) для пчел сам, но не простые, а такие, чтобы было удобно мед оттуда изымать. Собственно, этим и занималось несколько столетий подряд большинство мужского населения Башкирии — так, по крайней мере, продолжалось до Октябрьской революции. Хотя на самом деле кризис в бортевом промысле наметился еще в XVIII веке, как только до России докатилась волна индустриализации в промышленности и содержание пасек стало намного рентабельнее бортей. После революции бортников внедрили в колхозы, заставив ухаживать за более продуктивными пасеками. Промысел начал потихоньку умирать — как говорят старики, времени обслуживать свои борти почти не оставалось. Но все равно были умельцы, собиравшие меда даже больше, чем весь колхоз: в свободное от основной работы время. Излишки продавали — мед тогда стоил рублей пять за кило...
Новый башкир
 |
| Фото: ДМИТРИЙ ТИХОМИРОВ |
| Мед — единственная возможность жить достойно в сельской Башкирии |
— Одна из целей нашего заповедника при его создании как раз и заключалась в сохранении бортевого пчеловодства,— рассказывает Михаил Косарев,— для этого у нас даже есть 12 штатных и еще семь "арендных" бортников, всего 19. Мы даже приплачиваем им за то, что они занимаются бортями. Сейчас в заповеднике 200 бортей, на сопредельной территории — еще столько же. Система такая. Если до 1 октября у нашего бортника образуется всего три работающих борти, то он перестает получать зарплату. Если он имеет от трех до семи бортей — получает 10-40% от ставки техника-пчеловода шестого разряда. А это от 500 до 1700 руб.
Впрочем, в последние несколько лет бортники сами стали появляться в окрестных местах, возрождая свой промысел даже без помощи заповедника и стабильной зарплаты. Дело оказалось весьма выгодным.
— Скажи мне кто еще лет десять назад, что у людей возникнет интерес к бортничеству, я бы никогда не поверил,— утверждает Косарев.— И вот промысел возрождается. Тому есть два вполне логичных объяснения. Во-первых, появилось достаточное число состоятельных людей, готовых платить за экологически чистый продукт хорошие деньги, а дикий мед именно к таким и относится. В нем ничего искусственного в отличие, скажем, от меда пасечного, где пчелы строят свои соты на искусственной вощине, что делается из воска, в рамках; плюс ко всему рой лечат антибиотиками и прочими препаратами. И вторая причина — стараниями заповедника и туристов, ежегодно посещающих Капову пещеру (второй объект заповедника после бортевого пчеловодства), о нем наконец узнали.
В итоге если обычный мед продается по 120-150 руб. за кило, то бортевой — уже по 300-400 руб., это в опте. В городе же — дороже 500 руб. И меда на всех стабильно не хватает: обеспечить им всех желающих Юнир и еще несколько таких, как он, просто не в состоянии. Ведь одна борть приносит меда существенно меньше, чем тот же улей на пасеке,— если последний может дать до 50 кг в хороший сезон и даже 100, то борть — от 5 до 30 кг, в среднем — 8-10 кг.
Юнир живет в селе Аскарово Бурзянского района Башкирии, в долине между хребтами Базай (с запада) и Юрматах (с востока), на 600 метров выше уровня океана. Именно поэтому, а также из-за резко континентального климата тут поздняя весна, короткое, жаркое лето (+35°C в тени) и ранняя осень. Снег наверняка выпадет уже через пару недель, в конце октября. И широколиственная тайга, которой покрыты каменистые склоны невысоких уральских гор, сейчас уже вся в желтых пятнах берез, и красных — калины. Это идеальные условия для произрастания липы, одного из лучших медосборных растений, а также для жизни бурзянской пчелы — бурзянки, подвида среднерусской. И поэтому лучше, чем Башкирия, место для бортевого промысла придумать сложно: ведь именно здесь растет половина всего запаса липы на территории России, и около трети — мирового. И словосочетание "башкирский мед" уже давно стало настоящим брэндом. Ведь стоит на любом российском рынке спросить продавца: "Чей мед?" — ответ в большинстве случаев будет: "Башкирский". Скорее всего, это будет обман, потому что, даже если подумать логически, на всех башкирского меда просто не хватит. Даже несмотря на то что пчеловодством в этих краях занимаются практически все. Такая традиция. А бурзянка — одна из самых живучих и выносливых пчел. Несмотря на то что липа является очень богатым медоносом, цветет она всего три недели в году, в июле, и за это время пчела должна "отработать" по максимуму. Те же южные породы способны работать в течение всего сезона, но понемножку. А бурзянка максимально быстро наращивает силу, увеличивая численность роя до начала медосбора (в день матка среднерусской пчелы производит до 2,5 тыс. яиц, кавказская, к примеру,— 1,2 тыс.), отдаваясь работе на липе даже в дождь, и потом замирает, готовясь к зимовке. Если в мае в одном рое порядка 40 тыс. пчел, то в июле — уже 100 тыс.
— Южные пчелы в наших суровых условиях хуже, а наша бурзянка отлично приспособлена к тяжелой зимовке,— утверждает Михаил Косарев.— Поэтому, несмотря на то что пчелы разных видов легко смешиваются, пока популяция бурзянки чиста.
У бурзянки только два недостатка — они гораздо более агрессивны, могут сильно ужалить, и поэтому при работе с ними необходимо сохранять осторожность (южные гораздо более миролюбивы). И второе: как ни странно, даже несмотря на агрессивность, бурзянки плохо охраняют свое гнездо от своих же сородичей. Те же кавказские пчелки способны везде пролезть и украсть мед, а эти нет. Воруют в основном у них.
— Если бы у нас были южные пчелы, меда было бы как минимум вдвое меньше,— утверждает Михаил Косарев.— В этом году из зимовки у нас вышло живыми 120 пчелиных семей (бортей), а сейчас их порядка 200. Если умножить на средние по заповеднику 5 кг меда с борти, получается уже 500-600 кг. Конечно, процентов двадцать из них приходится раздаривать "нужным людям", но остальное-то продаем по 400 руб. Еще делаем медовуху. У нас она неплохая. Сейчас многие местные приноровились — продают туристам медовуху, причем так себе. Полуторалитровую пластиковую бутылку из-под газировки по 70-80 руб.
Но в Аскарове медовуха, как и самогон, отличные — и сколько бы ты их ни выпил, наутро голова не болит.
Занимается в этих местах пчелами практически все население, у каждого на участке есть хотя бы несколько ульев, иначе жить очень сложно. А башкирский мед всегда пользуется хорошим спросом, у многих свои постоянные клиенты, приезжающие за 350 км, из Уфы.
У многих даже в ульях обитает та же лесная бурзянка. Пчелиный рой — один из самых ходовых товаров, каждый стоит порядка 3,5-4 тыс. руб. Тот же заповедник ежегодно получает больше 200 заявок на рои бурзянки, но реализует не больше пары десятков. Больше просто нет.
Своя рука — владыка
 |
| Фото: ДМИТРИЙ ТИХОМИРОВ |
| Колодная пасека — переходный этап к пасечному пчеловодству |
Борть делается так. На высоте от 7 до 14 м, прямо в стволе, бортник вырубает прямоугольное отверстие (должею), через которое вытесывает дупло внутри ствола, примерно 1 м глубиной и 20 см в диаметре. Затем посередине дупла он проделывает меньшее отверстие — леток, через который будут влетать и вылетать пчелы. Леток должен смотреть на восток, чтобы пчелы просыпались с восходом солнца и приступали к работе. Саму должею — она должна выходить на юг, так пчелам теплее — закрывают впритык подогнанными двумя досками, утепляют сухой травой и ветошью. Раньше это все делали вручную, и на долбежку борти мог уйти день. Сейчас же большинство бортников перешли на немецкие и китайские бензопилы: пусть одна стоит 15 тыс. руб., но время сократилось до двух-трех часов работы. Конечно, это те, у кого есть деньги. Вентиляция, влажность, запах — для жизни пчел все имеет значение.
После того как борть готова, ей нужно один-два года дать просохнуть от влаги и смолы. На стволе сосны бортник вырубает родовое клеймо — тамгу, знак, указывающий на принадлежность борти. Ведь оформить право собственности, тем более закрепить его нотариально, на сосну, растущую в глухом лесу, а тем более на дупло в ней, нет никакой возможности. Тамга переходит от поколения к поколению, и сын на отцовской тамге добавляет какой-то свой, новый элемент.
Теперь бортнику остается только дождаться пчел. Ждать иногда приходится несколько лет — это своего рода лотерея. Бывают борти, которые никогда пчелами не заселяются (таких примерно 15%), а есть — из года в год. Такие называют счастливыми, особенно если они приносят много меда. О них ходят легенды, им присваивают имена. Раньше, до революции, на такую борть легко можно было выменять трех лошадей. Например, счастливая борть Айгыр-каскан в урочище Баштин, выдолбленную в 3 км от деревни Большой Бритяк жителем Аскарова Кашафетдином Шахмуратовым, назвали так из-за истории с жеребцом. Кашафетдин выменял жеребца на эту борть у своего зятя Гайнуллы. Жеребец постоянно убегал от нового хозяина, и борть назвали Айгыр-каскан, что на русский переводится как "жеребец убежал". Борть успешно работала на протяжении сотни лет, и в этой же сосне, ниже, была выдолблена вторая, также ставшая счастливой.
Находились и завистники-конкуренты, подливавшие в борть какую-нибудь вонючую гадость типа креолина.
— Чтобы приманить пчел, мы натираем борть изнутри травами, прибиваем сушь (сухие соты.— "Деньги"),— поясняет Юнир.— Тогда, может, и поселятся пчелы. Когда пчелиная семья начинает роиться, в конце мая — начале июня, из нее вылетают пчелы-разведчицы. Их задача — выбрать дупла, сообщив своим сородичам, какие подойдут для улья.
Из каждой пчелиной семьи отделяется до трех-четырех новых роев со своими матками, каждая из которых станет родоначальницей многих поколений пчел. Раз в жизни, прямо в воздухе, матка последовательно спаривается примерно с десятью самцами-трутнями на удалении до 17 км от гнезда. Судьба трутней ужасна: после контакта у каждого матка отрывает гениталии.
В XX веке, когда бортничество пришло в упадок (до революции в одном Бурзянском районе насчитывалось до 1000 бортей), после раскулачивания и репрессий, когда многие бортники погибли на войне, а другие отошли от дел, настоящих остались считаные единицы. Поэтому до последнего времени бесхозных бортей было много разбросано по лесу. Пока их не подобрал Юнир и его коллеги из соседних деревень. Так что пока новых бортей почти никто не строит, а только закрывают старые, пустующие. Возраст некоторых превышает 200-300 лет, многие сосны уже высохли, умерли, и на земле их держат только мощные смоляные корни, а борть продолжает успешно работать. Бортей Юниру уже не хватает, и в этом году он собирается штук десять выдолбить новых, по осени, когда кончится медосбор и полевые работы.
Но сосен, подходящих для строительства борти, под Бурзянем осталось немного в отличие от соседнего Белорецкого района. А там никто этим не занимается — население в основном русское, а бортничество — дело сугубо башкирское. Впрочем, бортники знают выход. Этот выход — колода: по сути, та же борть, только выпиленная из куска ствола (часто на колоды распиливают упавшие бортевые деревья) и подвешенная высоко на дереве. Одна такая пустая, без пчел и меда колода весит не менее 200 кг, а может, и 300. На заднем дворе у Юнира заготовлено штук десять колод, три он уже подвесил — для этого в городе специальную механическую лебедку купил. Это раньше колоды поднимали на ствол с помощью тягловой силы лошади.
Колоды можно не только подвешивать, но и устанавливать, как ульи, на земле (подобная показательная пасека есть в заповеднике). Собственно, колода — это переходный этап от бортевого к пасечному пчеловодству.
Сладкая добыча
Каждую свою борть бортник посещает два раза в год: первый раз по весне, когда проводит ревизию, смотрит, как пчелы перезимовали. Если рой погиб (как показывает исследование Косарева в заповеднике, ежегодно гибнет до трети бортей и столько же появляется новых), он готовит борть к новому заселению. И второй раз — осенью, когда пчелы наполнили борть медом.
Операция по изыманию меда, так же как и строительство борти, не из легких — может, поэтому толстых и больных среди бортников нет. В свои пятьдесят Юнир даст фору более молодым. Есть борти на высоте 14 м, на такую высоту еще надо залезть — только с помощью небольших ступенек, выдолбленных прямо в стволе.
Все манипуляции с бортью (строительство, подготовка к заселению, добыча меда) бортник проводит, вися на стволе дерева, на высоте: поясницей он опирается на кирам, широкий и крепкий плетеный кожаный ремень, перебрасываемый через ствол, ногами стоит на лянге — специальной деревянной подставке, крепящейся к стволу лыковой веревкой. Для связи с землей имеется специальный трос — аркатау, по нему напарник бортника подает инструменты (молоток, плоскогубцы, дымарь), а также принимает батман, бочонок из цельного дерева, наполненный сотами с медом,— это если повезло, рой здоровый, не разорил медведь.
Последнее время дела у Юнира идут неплохо, даже несмотря на то что в прошлом году погибло много бортей.
— Мед был падевый. Листья липы, когда жарко, выделяют смолу: для человека она безвредна, а для пчел губительна. А пчелы ее все равно собирают. Но в этом году все вроде восстановилось, погода хорошая, дождей мало, липа вышла отличная, даже слишком... Думаю, 500 кило возьму.
Если умножить на 300 руб. за килограмм (таков сейчас бортевой мед в опте), вполне приличные деньги для села получаются.
Мед начинают добывать, только когда из сот вылупляется новый расплод, молодые пчелки — чтобы не повредить его. Ведь им придется сделать для Юнира мед и на следующий год. И поэтому начинается сезон медосбора где-то 25 августа и длится до конца сентября. Юнир свои 50 бортей объезжает на лошади, самые дальние от села находятся в 30 километрах, иногда приходится ночевать в лесу. За день удается осмотреть четыре-шесть бортей.
Бортевой мед, в отличие от пасечного, к этому времени уже полностью созрел, все соты закрыты (в пасечном хозяйстве мед изымают еще летом, когда пчелы соты не запечатали, чтобы удобно было отделять мед с помощью специального устройства — медогонки. Но в меду в это время еще много ненужной влаги, которую в бортевом пчелы полностью выпаривают). Бортевой только так и продается, как добывается,— перемолотый вместе с сотами и вощиной, по-другому нельзя. И поэтому все в нем полезно. Даже вощину, которая жуется, как жвачка, лучше не выплевывать, а постараться проглотить — говорят, полезно для здоровья, выводит из организма всякую ненужную гадость и повышает потенцию.
Но сколько бы меда в борти ни было, чтобы пчелиная семья перезимовала, ей необходимо 10-13 кг оставить. Все остальное можно забрать. Нередко пчелам достается больше, чем бортнику.
Юнир работает только голыми руками, срезая мед. В перчатках, говорит, не может: "Руки потеют, неудобно — привык только так. Пчелы сильно кусают, несмотря на дымарь. Терплю". И есть для чего. Правда, в борти, к которой мы доехали на повозке, меда оказалось не так много, но килограмм восемь удалось взять, а это более 2 тыс. руб. дохода.
Исключительно из-за дороговизны настоящего бортевого меда уже отмечены первые случаи подделок: это когда пасечный мед выдается за бортевой. Пусть и спорный, но это четкий признак популярности продукта.
— Это очень опасно, когда массово начнут обманывать уже сложившийся круг элитных потребителей бортевого меда,— подчеркивает Михаил Косарев.— Доверие к нему будет подорвано. А обмануть очень просто. Неспециалисту отличить бортевой мед от пасечного, продающегося в сотах, практически невозможно. Даже меня в прошлом году накололи — знакомые из Магнитогорска мне заказали флягу бортевого меда, я его купил в местной деревне Галиакберово по 350 руб. за кило, а потом появились признаки, что мед с пасеки.
Но если постараться, то различить мед все же можно. Например, у пасечного применяется искусственная вощина (пластинка из воска, прокатанного через вальцы, на которой пчелы настраивают соты), и потому она толще, чем у дикого бортевого, когда пчелы ее делают самостоятельно. Еще, если постараться, в диком меде можно почувствовать легкий запах сосны, а в пасечном, если сделать анализы, наверняка окажутся примеси лекарств, которыми лечат "домашних" пчел.
Охотники до чужого
В старину воровство меда из чужой борти среди башкир считалось одним из самых тяжких преступлений. Наказывалось соответственно: могли и руку отрубить, и повесить вверх ногами на бортевой сосне, если подкараулят на месте преступления. Старики рассказывают: "Как-то в 20-х годах прошлого века завелся у нас вор, начал обчищать чужие борти, никак не могли его поймать. Кругом лес — без края и границ. Конечно, подозревали одного, но доказательств не было. И тогда один бортник сделал на сосне такие ступеньки, на которых, чтобы добраться до дупла, в одном месте нужно было обязательно переставить ноги. Вор же этого не знал. Меж тем в деревне пропал один человек, ушел в лес и не вернулся... Места глухие, мало ли что... По весне его уже разлагающийся труп нашли подвешенным вниз головой прямо на кераме. Там же его и закопали".
Нравы сейчас, конечно, не такие суровые, как раньше,— на соснах больше никого не вешают, но руки иногда чешутся. Юнир знает, о чем говорит.
— Каждый год одну борть у меня обязательно вынимают. В Бритякове есть один такой наглый парень, в прошлом году полностью убрал и рой, и 30 кило меда. И даже записку оставил такую: "Юнир, эту борть не закрывай больше". А на борти той даже наша тамга стоит — перевернутая буква "М". Я пошел к нему домой, говорю: эта борть наша, какое ты имеешь право. А он только улыбается. Даже участковому говорил, но что он может сделать? Говорит, у нас такого закона нет, чтоб его судить. И по-старинному его не накажешь — тебя же и осудят.
Юнир, конечно, большинство бортей тоже сам не строил: использует бесхозные, хозяева которых или умерли, или забросили дело и даже не помнят свою тамгу.
— Если прежний хозяин будет просить борть, вспомнит, что это его,— отдаю обратно, только снимаю рой, убираю мед.
Впрочем, большинство людей лесные законы блюдет, пусть и негласные. Медведю же ничего не объяснишь. Такого, который любит мед, называют медведем-бортником. Косарев говорит, что таких немного. Но если медведь прочувствовал вкус меда, никогда не остановится. Он, как наркоман, будет ходить от борти до борти. И дело не только в том, что он любит сладкое,— мед у него в животе начинает бродить, медведь ловит кайф и теряет всяческую осторожность. Такого проще застрелить, чем переучить. Причем волна медведей-бортников нарастает стихийно, потому что навык добычи меда не передается медведю на генном уровне, а только в ходе обучения. Стоит научиться одному, как его опыт повторяют другие.
Для того чтобы медведю максимально усложнить задачу добычи меда, перед должеей мужики на дальних бортях (близко к деревне медведь разграблять борти боится) вешают тукмак — своего рода маятник, увесистый обрубок бревна, верхний конец которого крепится выше борти, а нижний свободно болтается.
Стоит медведю попытаться его оттянуть, чтобы пробраться в дупло, как тукмак возвращается обратно, откидывая зверя.
Впрочем, если медведь упрямый, он все равно рано или поздно возьмет борть — в крайнем случае с обратной стороны перегрызет ствол, пусть на это потребуется и несколько дней, полностью испортив борть и погубив весь рой. Пчелы медведю не страшны — его шерсть не прокусить.
Еще более опасна для бортей куница, тоже известный любитель сладкого. Против нее должею заделывают железным листом или сеткой. Но если она захочет, то свое возьмет, расширив леток. И третий главный враг борти — дятел. Мед ему безразличен, но небезразличны насекомые, в изобилии обитающие в сухой сосне. Ежедневная долбежка может через несколько дней погубить весь рой.
Впрочем, на каждого медведя-бортника найдется свой охотник, а охотятся в этих краях почти все мужики — а как иначе, кругом лес, горы, зверя полно.
— Когда я был молодым, зарплата у меня как старшего научного сотрудника была 152 руб., а одна шкурка куницы стоила 100 руб.,— очень хорошие деньги по тем временам,— говорит Михаил Косарев.— Сейчас эта же шкурка стоит 150 руб., за эти деньги стрелять ее просто невыгодно. Да и жалко. Так что охотятся в основном сейчас или для собственного пропитания, или потому, что не могут не охотиться. В крови это у башкир.
Говорят, того же медведя становится с каждым годом все больше и больше. Несмотря на то что охота на него запрещена, а штрафы для местных огромные — 40-100 тыс. руб., лицензию, понятно, никто не покупает: дорого. За медведя могут и посадить, как это случилось с тремя мужиками из села Исмакаево, взявшими по зиме на берлоге медведицу с двумя медвежатами. Денег на штраф не нашлось, вот по три года им и дали.
Коров и прочий скот в этих лесных местах никто не пасет — так тут принято. Они сами рано утром собираются по нескольку, уходя до ночи в леса, на пастбища, иногда километров за семь от деревни. Как при таком раскладе медведи и волки не погрызли весь скот — непонятно. Но свои несколько процентов берут за сезон регулярно. Мужики, понятно, устраивают засады. Говорят, если взял медведь корову, даже хорошо — есть повод с ним рассчитаться.
— Лет пять назад у нас появился один такой медведь — 20 жеребят задавил, много коров,— рассказывает Юнир,— ну мы оформили лицензию, сделали все как положено. Подкараулили, убили. Но оказалось, что не в своем Бурзянском районе, а в соседнем Белорецком — медведь туда метров на 150 зашел. Мясо я сдал, шкуру себе оставил, но все равно отняли, вместе с ружьем. Устроили тогда целое расследование, хорошо, что лицензия была.
Охотник, конечно, озирается по сторонам, но в лес с ружьем идет. В каждой деревне по пять медведей за сезон — норма. Мясо можно съесть (очень даже ничего, как говядина), шкуру и желчь — продать, в среднем за 10 тыс. руб. О цене желчи ходят легенды — мол, приезжают покупатели с Востока, хорошие деньги дают, на желчь от десяти медведей можно машину японскую купить. Правда, реальных таких случаев никто вспомнить не может...
Еще продают берлоги приезжим и богатым. Это когда приезжает такой человек зимой, его провожают до места, где медведь залег в спячку. Дальше медведя будят, тот вылезает из берлоги, и его берут. Берлоги дорожают быстрее меда — если еще три года назад одна стоила тысяч 25, то сейчас — все 40.
У каждого местного, если поинтересоваться, в запасе окажется не одна история о том, как встреча с медведем чуть не стала для него последней. Водитель Раиль, подвозивший меня на "уазике" до Аскарова, говорит, что еще по молодости, когда ему поручили на лошади произвести учет медведей, в лесу встретился с такой парочкой, а у медведей как раз был гон.
— Медведица увидела меня, выскочила из-под самца, а тот на меня пошел. Идет, рычит. Я со страха замер, лошадь — тоже. А медведь встал на задние лапы, подошел вплотную и давай бить передними передо мной, по воздуху. Хорошо, что ружья не было,— дернулся бы — конец. Через несколько минут лошадь очнулась, как понеслась. Никто б не догнал...
Мед, только что снятый с борти, медовуха, кунак (твердый башкирский кисломолочный продукт), пирог с кислой калиной и крепкий деревенский самогон, прямо в лесу, под бортевой сосной — ради этого стоит приехать на юго-восток Башкирии. Дикий мед, только что из дупла, даже сравнивать с тем, что продается на московских рынках, невозможно — он легкий, чуть терпкий, и кажется, что съесть его можно сколько угодно, разламывая липкие соты.
Рецепт медовухи от Юнира таков.
— Берем посуду, туда кладем немного зерна пшеницы, добавляем дрожжи, но можно и без них, даже лучше, потому что мед сам бродит, потом пергу — она заменяет дрожжи, с ней очень хорошо получается. Чем больше меда, чем крепче. На 50-литровую флягу нужно 5-6 кг меда, и потом все поставить бродить на недельку.
— А потом?
— Потом открываешь, пробуешь. В этом году много еще не делали, работать надо, потому что много времени отнимает — как начнешь пробовать...
— А если понемногу...
-- Не получится. А то фляга глаза мозолить будет.