90 лет назад, в 1931 году, после победы И. В. Сталина над внутрипартийной оппозицией резко активизировалась деятельность цензуры — Главлита. Под запреты и ограничения попали не только критикующие отдельные аспекты советской жизни писатели, но и классики русской и мировой литературы. Причем применение подобных мер объяснялось необходимостью укрепления моральных устоев общества и усилением борьбы за построение светлого будущего.
«Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований»
Фото: Ленфильм
«Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований»
Фото: Ленфильм
Из доклада начальника Главлита П. И. Лебедева-Полянского «О политико-идеологическом контроле над литературой в период реконструкции» на секретном совещании заведующих республиканскими Главлитами и Облкрайлитами, январь 1931 года.
… В первый период Главлит центральное внимание уделял частным издательствам… Главлиту и его работникам приходилось искать враждебную идеологию именно в этих издательствах, и наше государственное издательство, издательство советских учреждений, естественно, отодвигалось на второй план…
На первых порах в нашей политике было много элементов воспитательного характера. Мы ставили задачу воспитания писателя, приблизив его к Советской власти. Особенно это имело большое значение в области художественной литературы. Мы очень долго возились с такими писателями, как, например, Булгаков. Мы все рассчитывали, что Булгаков как-нибудь сумеет перейти на новые рельсы, приблизиться к советскому строительству и пойти вместе с ним попутчиком, если не левым, то хотя бы правым или средним, или каким-нибудь другим. Но действительность показала, что часть писателей пошла с нами, а другая часть писателей, вроде Булгакова, не пошла и осталась самой враждебной нам публикой до последнего момента.
Суть нового подхода. Если раньше мы сосредотачивали внимание на враждебных нам элементах, которые находились вне наших рядов, то теперь, в период развернутого наступления социализма, нам придется уделять очень много внимания тем политическим линиям и той идеологической позиции, которые развертываются в наших рядах.
Нам приходится цензуровать самих себя. Таким образом, будет двойной контроль…
Надо понять, что генеральную линию партии мы должны рассматривать не только в области чистой политики, чистой экономики, но мы должны существующую генеральную линию партии распространить на все области практической деятельности, на все области нашей идеологии — и на социологию, и на историю, и на философию, и на медицину, и на сельское хозяйство, и на художественную литературу, и на детскую литературу. Словом, на все области нашей деятельности, на все виды изданий…
Характерный момент — мимикрия авторов… Обычно эти люди, зная, что их работы в Главлите пропущены не будут, уже имели каждый около себя специалиста по порке. Они шли к такому специалисту и говорили: «Напишите предисловие, в этом предисловии меня выругайте хорошенько, но добавьте, что фактический материал очень ценен». И нужно сказать, что на эту удочку попадались и мы, органы Главлита. Был такой специалист по порке — Струмилин (академик Академии наук СССР.— «История»), который утверждал в предисловиях, что автор, конечно, не марксист, но «фактический материал» останется, он все-таки оставляет такой-то след своим содержанием, он что-то доказывает, и надо предполагать очень высокую критическую способность читателя, который мог бы разобраться…
«А Булгаков (на фото) представил роман еще замечательнее»
Фото: ГБУК Музей М.А Булгакова
«А Булгаков (на фото) представил роман еще замечательнее»
Фото: ГБУК Музей М.А Булгакова
Я перехожу к художественной литературе. Это самый сложный и трудный фронт, на котором драки у нас с издательствами и авторами будет больше, чем на каком-либо другом.
Надо сказать, что характер изданий очень резко меняется по отношению к тому, что было раньше. Раньше нам давали литературу махрово-контрреволюционную. Возьмем таких писателей, как Замятин, Булгаков. Замятин даже ухитрился выпустить сказку, политический смысл которой таков: как бы большевики ни пытались построить новое общество, они построить его не смогут, потому что на крови, на костях нельзя ставить, потому что от разложившихся трупов в этом новом обществе идет смрад, и все бегут из него, зажавши носы…
А Булгаков представил роман еще замечательнее. Какой-то профессор подхватил на улице собачонку, такую паршивенькую собачонку, никуда не годную, отогрел ее, приласкал ее, отошла собачонка. Тогда он привил ей человеческие железы. Собачонка выровнялась и постепенно стала походить на человека. Профессор решил приспособить этого человека в качестве слуги. И что же случилось? Во-первых, этот слуга стал пьянствовать и буянить, во-вторых, изнасиловал горничную, кажется. Потом стал уплотнять профессора, словом, безобразно себя вел. Тогда профессор подумал: нет, этот слуга не годится мне, и вырезал у него человечьи железы, которые ему привил, и поставил собачьи. Стал задумываться: почему это произошло? Думал, думал и говорит: надо посмотреть, чьи же это железы я ему привил. Начал обследовать больницу, откуда он взял больного человека, и установил: «понятно, почему все так вышло — я ему привил железы рабочего с такой-то фабрики». Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований. Мы, конечно, не пропустили такой роман, но характерно, что была публика так настроена, что позволяла себе подавать такие романы. Я бы сказал, что сейчас таких романов не подают, но нечто в таком роде все еще бывает, а наши товарищи все еще печатают…
Если бы мы издали Достоевского, Писемского, Лескова и т. д. и их только выпустили, конечно, это было бы безобразие
Эти писатели никакой психологической установки и разрядки в настоящее время не дают. Нам нужны писатели, которые заставляют чувствовать жизнь, которые направляют на борьбу, на завоевание нового, а когда одновременно с Достоевским дают писателей 60-х годов, боровшихся за достижения жизни, это нам подходит, конечно. Из этого не следует делать вывода, что мы Достоевского печатать не можем. Как вы видите, здесь требуется особый подход. Нужно рассматривать не каждого писателя в отдельности, а нужно смотреть, как он выходит, в каком виде. Конечно, если бы вы вздумали выпустить «Бесы» в 500 000 экземпляров в дешевом издании, то мы бы протестовали, но если бы выпустили «Бесы» в количестве 5–6 тысяч в академическом издании, мы бы не возражали…
Когда мы подойдем к издательству, к издательскому плану, мы должны посмотреть с такой точки зрения: дает ли издательский план литературу, нужную для текущего момента, или нет. Если нас бесконечно будут пичкать «Декамеронами», Сервантесом, еще кем-нибудь, а не будут давать классической литературы, которая нам нужна в нашей борьбе, тогда мы этот план потребуем изменить…
«Очевидно, что и экспорт такой специфической литературы, хотя и роскошно изданной, может нас вовне только компрометировать»
«Очевидно, что и экспорт такой специфической литературы, хотя и роскошно изданной, может нас вовне только компрометировать»
Из постановления ЦК ВКП(б) «Об издательской работе по докладу ОГИЗ`а», 15 августа 1931 года.
Гигантский рост политического и культурного уровня рабочих и колхозников, происходящий на основе укрепления и расширения материальной базы социализма,— предъявляет все новые требования на книгу во всех областях знания.
Исключительно возросла потребность в произведениях классиков марксизма; задачи воспитания новых кадров требуют увеличения выпуска учебной литературы; подъем к активной политической жизни новых слоев трудящихся увеличивает спрос на массовую политическую книгу; особенно возрастают в период социалистической реконструкции потребности в технической литературе разного типа; развертывание культурной революции повышает воспитательную роль художественной литературы…
В самом издательском деле имеются недостатки, препятствующие своевременному и правильному удовлетворению культурных запросов: издание классиков марксизма ведется в недостаточных тиражах…
Из записки начальника Главлита Б. М. Волина (сменил Лебедева-Полянского по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 10 июня 1931 года) секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину, 9 декабря 1931 года.
Посылаю изданную «Академией» и задержанную Главлитом книгу Мазуччо «Новеллино». Книга эта издана в 5 000 экз., из которых вряд ли и 500 могут пойти на экспорт. Книга эта в большей своей части грубо эротическая, порнографическая, женофобская.
«Академия» вообще протаскивает контрабандно, якобы из соображений экспорта, идеалистическую литературу («Опыт современной эстетики» Волькенштейна с предисловием Луначарского), грубую эротику, порнографию («Золотой осел» Апулея, «Новеллино» Мазуччо, Главлит запретил подготовленные «Академией» к изданию совершенно возмутительные «Фацетии» Поджо), многочисленные мемуары (генерал Дельвиг, Орленев и т. д.).
Тиражи «Академии» довольно значительные, а на экспорт идет не более 10%. Так что фактически эта продукция «Академии» расходится по Союзу, что совершенно недопустимо. Очевидно, что и экспорт такой специфической литературы, хотя и роскошно изданной, может нас вовне только компрометировать.