декларация
Советник Владимира Путина АНДРЕЙ ИЛЛАРИОНОВ 27 сентября, выступая с критикой инициативы об отмене прямых выборов губернаторов, заявил: "Конкуренция всегда лучше монополии". 7 октября в Financial Times он заявил об "эскалации ошибок" российской власти, которые будут иметь "страшные последствия" для страны. Что значит быть диссидентом, оставаясь в Кремле, он рассказал редактору отдела экономической политики Ъ НИКОЛАЮ Ъ-ВАРДУЛЮ.
"Financial Times исказила мою позицию"
— Сразу после публикации вашего интервью в Financial Times, вы направили в эту газету письмо с возражениями против интерпретации вашей позиции как противоречащей позиции премьера Михаила Фрадкова. Значит ли это, что вы согласны со всем, что делает нынешнее правительство?
— Интервью в Financial Times было посвящено не текущим действиям того или иного чиновника, министра или премьер-министра. Это было аналитическое интервью, посвященное качеству экономической политики, проводившейся в России в 1992-2003 годах. Британские журналисты впервые увидели график, отражающий эволюцию качества этой политики. Главное внимание было уделено долгосрочным структурным особенностям российской экономики, во многом предопределяющим качество экономической политики и оказывающим существенное воздействие на решения официальных лиц независимо от конкретных фамилий. Эти же особенности влияют и на эволюцию политических институтов в нашей стране, а также на усиление определенной идеологии, разделяемой как некоторыми представителями власти, так и частью российского общества. К журналистам была обращена просьба не подменять анализ качества политики обсуждением тех или иных лиц. Однако, похоже, в Financial Times попытались представить серьезный разговор о долгосрочных особенностях нашей экономики в виде поверхностных политических заявлений на злобу дня.
Кроме того, в комментариях к моему интервью журналистами было допущено несколько грубых ошибок. Ряд приписанных мне слов мной вообще не произносились, другие же прямо противоречат тому, что я сказал. Поэтому я направил редактору Financial Times письмо, обращавшее внимание читателей газеты на существенные искажения моей позиции. Письмо было опубликовано, но было подвергнуто редактуре, в результате чего смысл его изменился.
"Политика 1999 года — наилучшая за несколько десятилетий"
— Так какова же ваша позиция по отношению к политике Михаила Фрадкова в неискаженном виде?
— В Financial Times моя позиция была действительно искажена. В беседе с журналистами мы вообще не говорили о тех или иных персоналиях. В опубликованном же тексте мои комментарии о качестве политики 1992-2003 годов были противопоставлены предполагаемым взглядам нынешнего премьер-министра. Британские журналисты особо отметили: "отказался критиковать кого бы то ни было". Однако опубликованный текст оказался переполнен словами "критиковал", "обрушился с критикой", "никогда критика не была столь всеобъемлющей".
Оценка качества деятельности правительства в наших условиях — дело непростое. Прежде всего, качество деятельности премьер-министра и качество деятельности правительства — не одно и то же. Кроме того, вклад кабинета в экономический рост довольно трудно отделить от вклада в него иных структур власти, в том числе администрации президента, Центрального банка, Генеральной прокуратуры, парламента. А еще есть губернаторы, региональные законодательные собрания. Поэтому более широкий термин "экономическая политика властей" мне представляется более точным. Если в моих комментариях и слышатся критические нотки, то они не в меньшей степени относятся и ко мне лично как к советнику президента.
Наконец, как известно, цыплят по осени считают. Мне вспоминается конец 1998-го — начало 1999 года. Тогда премьер-министром был Евгений Примаков, чьи публичные выступления вряд ли могли сойти за образец либерализма, за что он и получил в свой адрес немало критических стрел. Однако именно тогда у нас начался экономический рост. А чуть позже стало ясно, что экономическая политика, проводившаяся в тот период, по своему качеству оказалась наилучшей за несколько десятилетий. Так что не следует по произносимым словам торопиться выносить приговор.
Что же касается деятельности власти в нынешнем году, то, с моей точки зрения, первые оценки, претендующие на объективность, можно было бы сделать в начале 2005 года, когда станут известны итоги 2004 года.
"Риск венесуэлизации России весьма реален"
— Не хотите оценивать деятельность правительства — ваше право. Но на мой взгляд, кое-что существенное — если не кабинет, то, вы правы, власти — в целом уже сумели изменить. Можно прибегнуть к терминологии НЭПа 20-х годов: государство в экономике возвращается на "командные высоты", во всяком случае на главную командную высоту — ТЭК. С другой стороны, найден ключ к решению большинства проблем, начиная от борьбы с бедностью, кончая строительством трубопроводов,— это государственно-частное партнерство. Появилась даже официальная аббревиатура — ГЧП, еще чуть-чуть — и недостающая "К" появится. В Financial Times вы говорите о сгущающейся в России атмосфере страха. Не кажется ли вам, что "командные высоты", ГЧП и атмосфера страха — это новое качество экономической, и не только экономической политики?— Первое. Важно не смешивать оценки слов и дел. Не думаю, что надо закрывать глаза на слова. Но считаю более важным анализировать дела, в том числе и действия власти с точки зрения их влияния на экономический рост.
Второе. На мой взгляд, гораздо более опасным является другое несоответствие слов и дел. Когда произносят либеральные лозунги, а на деле лелеют протекционизм. Когда клянутся либерализмом и демократией, а на деле создают супермонополии и империи. Когда на словах воспевают свободу, а на деле ее предают.
Третье. Что касается ГЧП, то идея эта, как известно, не нова. Государственно-частное партнерство активно пытаются экспортировать в "недоразвитые" страны некоторые международные финансовые организации и сторонники так называемого третьего пути (то есть модернизированные социалисты). Так что если ГЧП вам не нравится, то часть вашей критики следовало бы оставить и для авторов этой идеи и для ее промоутеров и экспортеров.
Четвертое. Захват государством "командных высот" в экономике, в частности в ТЭКе, это гарантия стагнации. Стагнации длительной, тяжелой, мучительной. На десятилетия. Смотри опыт деградации стран ОПЕК с середины 70-х годов. Тогда и высокие цены на нефть не спасут. Сегодня риск венесуэлизации России, к сожалению, весьма реален.
Кстати, этой темы, обсуждавшейся с журналистами Financial Times, в опубликованном интервью не оказалось. Как, впрочем, и темы импорта в Россию социализма из Брюсселя. Как и централизованного планирования, навязываемого миру с помощью Киотского протокола. Это пример, так сказать, объективного подхода...
"Самое опасное — это атмосфера страха"
— Вернемся к российской экономической политике. Мне приходилось слышать в Белом доме фразу о необходимости "нормативного прогноза", это очевидный шаг в сторону народно-хозяйственного планирования. Есть такой риск?— Рисков и опасностей в жизни немало. Риск возврата к планированию действительно существует, но не думаю, что он слишком высок. Планирование возможно тогда, когда плановый орган контролирует значительную часть собственности в стране. Хотя, как мы понимаем, с "командными высотами" и это не является невозможным. Более серьезным мне представляется риск расширения государственного и квазигосударственного регулирования, риск навязывания экономическим субъектам неэкономических решений от имени государства. Причем такие решения могут не иметь ничего общего с национальными целями, но отражать лишь частные интересы лиц, оказавшихся во власти.
Если же вернуться к приводимому вами набору "новшеств", то самое опасное — это, конечно, атмосфера страха, атмосфера, которой не было еще несколько лет назад. И это самый большой риск для развития, да и для самого выживания нашей страны. Жизнь полна вызовов, проблем, кризисов. Государство в лице чиновников (даже если бы они были образцом мудрости, проницательности и принципиальности) не в состоянии ни предвидеть все сложности развития, ни предложить разнообразные варианты решений, ни выбрать из них наиболее эффективный вариант. Это может сделать только свободное общество, без страха и ограничений обсуждающее все без исключения проблемы и все возможные варианты их решения. Ограничение на обсуждение, основанное либо на государственной цензуре, либо на самоцензуре журналистов, чиновников, политиков, означает такое ослабление общества, такой удар по стране, с которыми не сравнится никакая внешняя угроза. Появление так называемых запретных тем, сам факт затрагивания которых теперь сопровождается болезненными реакциями и интерпретируется не иначе как повод к отставке, свидетельствует о серьезном общественном нездоровье. Главная опасность атмосферы страха — это отказ от обсуждения важнейших национальных проблем. А без обсуждения их не решить.
— Атмосфера страха — это политическое следствие дела ЮКОСа?
— Это результат многих действий. В том числе и дела ЮКОСа — наиболее эффективной российской нефтяной компании. И увольнения редактора газеты "Известия" Рафа Шакирова, и закрытия "Намедни" с Леонидом Парфеновым. И многих других событий последнего времени. Естественно, люди замыкаются, принимают такие решения, которые в иной обстановке никогда бы не приняли. Или, наоборот, воздерживаются от абсолютно необходимых решений. В результате страна слабеет. Страна, парализованная страхом, обречена.
— Есть другие последствия дела ЮКОСа?
— Они многообразны. Главное — эскалация ошибок. Каждая ошибка влечет за собой новые. Долгосрочные последствия этого дела для страны сейчас плохо осознаются.
— Мне показалось, что и ваша критика идеи фактического назначения губернаторов, и публикация в Financial Times — это подготовка отставки. Я не прав?
— Это не критика. Это констатация простого и неоспоримого факта: конкуренция эффективнее монополии.
По поводу нахождения во власти. Никто не приходит во власть навсегда. Тем более в России, где от отставки, сумы и тюрьмы не зарекаются. Во власти имеет смысл находиться только для того, чтобы сделать то, что считаешь нужным для своей страны. И не допускать того, что считаешь для нее вредным и опасным. И использовать для этого любую возможность. В том числе и наш разговор.