На российские экраны выходит новый фильм Педро Альмодовара «Параллельные матери», уже получивший международную известность и принесший приз Венецианского фестиваля исполнительнице главной роли Янис — актрисе Пенелопе Крус. Накануне премьеры с Педро Альмодоваром побеседовал Андрей Плахов.
Режиссер Педро Альмодовар
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
Режиссер Педро Альмодовар
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ
— Вы затрагиваете две темы — материнства и исторической памяти о массовых захоронениях времен Гражданской войны в Испании. Слово «параллельные» в названии фильма относится и к его структуре, которая запараллеливает личный сюжет с историческим. Как вам удалось объединить их в одно целое?
— Начав разрабатывать историю двух матерей, судьбы которых драматически переплелись, я нашел способ объединить образ главной героини с травматической историей Испании. Отправной точкой путешествия в прошлое становится момент, где выясняется, что Янис — сирота, которую вырастила бабушка. Самой бабушке было десять лет, когда в их дом во время семейного ужина пришли фалангисты и увели ее отца. Так в современный сюжет фильма вторгается драма из прошлого, которая так и не получила своего завершения. Тему исторической памяти, поиска общественной правды мне показалось интересным связать с исходным сюжетом фильма, рассказывающего о различных типах материнства.
История страны проходит через историю героини, которая, пытаясь найти историческую правду, сама скрывает что-то очень важное от того, с кем живет. Можно сказать, что через ложь героини я получил доступ к коллективным фобиям и табу.
Подобная моральная дилемма делает характер Янис сложнее и интереснее.
— Если не считать фильма «Живая плоть», вы не затрагивали тему франкизма и последствий Гражданской войны. Похоже, вы чувствуете сейчас большую ответственность за историю Испании, чем раньше?
— Профессия режиссера, чье мировоззрение включает критику общества, не обязывает его делать политические фильмы. Фильмы так или иначе отражают действительность, но ведь она очень разнообразна. Когда я начал снимать кино в 1979 году, самой поразительной и совершенно новой реальностью для меня и для Испании было то, что мы начали жить в условиях демократии, настоящего взрыва свобод. Меня как режиссера вдохновляли эти перемены, та новая жизнь, что разворачивалась на знакомых улицах, в частности, ночная жизнь. Страна пробуждалась ко всем тем удовольствиям и преимуществам, которые дает свобода. Вот тема, которая интересовала меня тогда больше всего, и в ней был заключен политический смысл моих ранних фильмов. Правда сама по себе была чем-то очень политическим. Например, если говорить о женских персонажах, которых я создавал в то время и продолжаю сейчас, то все они, вне зависимости от социального класса, к которому принадлежали, от их профессии, а это были домохозяйки, монашки, писательницы или ультрасовременные женщины,— все они отличались полной моральной независимостью. И это уже было политическим заявлением. Демонстрировать свободу в отношениях, особенно сексуальных, показывать персонажей, которые никогда раньше не появлялись в испанском кино — это тоже политическая позиция.
Но можно сказать и так, что в новом столетии мне как режиссеру стало интереснее говорить на открыто политические темы, как в случае фильма «Параллельные матери». Да, я уже делал это в «Живой плоти», показав в одном из эпизодов то, что произошло в 1970 году. Герой фильма рождается в ночь, когда в стране запрещаются все свободы в связи с введением чрезвычайного положения: зритель слышит это в радиоречи министра внутренних дел. А в финале фильма герой, уже двадцатилетний, сопровождает свою беременную жену в роддом в совершенно другой, социалистической Испании. В отличие от того времени, когда он родился, когда Мадрид был пуст, одинок и темен, улицы новой Испании полны людей.
Вы спросили, чувствую ли я себя теперь «более ответственным». Полагаю, вы имели в виду, более ли я чувствителен в этот период моей жизни, на этом этапе моей карьеры к такой проблеме, как массовые захоронения. На самом деле, я давно хотел об этом рассказать, но не так просто было найти нужную историю.
Когда я пишу, я не хозяин того, о чем пишу.
Но вот теперь мне наконец удалось высказаться на эту тему. И рад, что это произошло сейчас, потому что в испанском обществе произошли перемены с тех пор, когда я начал снимать кино. Еще пять лет назад у власти стояла правая партия, которая загрязняла политический дискурс. Ее представители, вовлеченные в ревизионизм, пытались переписать историю Испании и среди прочего историю Гражданской войны. И поэтому крайне важно, что те из нас, у кого есть право голоса, могут остановить это или, по крайней мере, рассказать людям, как все было на самом деле.
Я хочу напомнить испанцам, что 85 лет назад была война и что все эти годы и десятилетия более 100 тыс. испанцев все еще остаются погребенными в братских могилах, а их семьи просят, чтобы эти могилы были вскрыты. В сегодняшней обстановке, когда возникла партия Vox, объявляющая себя профранкистской, и ее идеология — это идеология Франко, мне кажется важным говорить о долге испанского общества перед жертвами франкизма и их семьями.
— Хотя ваш фильм глубоко связан с историей Испании, интересен международный отклик на него, в частности, в России. Мне приходилось читать и слышать не только от российских коллег-кинокритиков, но и от простых зрителей, что это ваш «самый русский фильм». Ведь вы говорите о том, что существует и в России, где властные силы хотят стереть память о преступлениях сталинизма и переписать историю страны. Что вы думаете о воздействии вашего фильма на зрителей тех территорий, где все еще идет трудная борьба за свободу слова и за сохранение исторической памяти?
— Я стремлюсь со своей точки зрения рассказать о социуме моей страны. Но испанское общество очень разнообразно, и я не единственный, кто его представляет. Есть много других Испаний, которые не появляются в моем фильме.
Проблема захоронений в нашей стране особенная. В 2014 году в Испанию прибыли представители ООН для того, чтобы внимательно проанализировать преступления франкистов, и они были поражены тем, что потребовалось так много времени для того, чтобы запросить эксгумацию. Те, кто стал требовать вскрытия могил, принадлежали к поколению правнуков, родились уже не так давно. В других странах, переживших диктатуру, эти процессы произошли и завершились значительно раньше. Я, конечно, не настолько хорошо знаю Россию, но, например, в Чили, Аргентине, Италии, в других местах, где были диктатуры, поиски пропавших не заняли почти столетие.
Это очень интересно и трогательно, что такой фильм может резонировать с реальностью других стран и других культур.
Я присутствовал на многих зарубежных показах «Параллельных матерей» и видел, что помимо вечной и универсальной темы материнства историю братских захоронений, которая казалась мне очень испанской, прекрасно понимают в любой точке мира.
Думаю, практически везде есть мертвые, погребенные в неприемлемых местах, к великому сожалению для их родственников. Так, я был очень удивлен тем, что фильм оказался прекрасно понят в США. Или вот сейчас вы мне говорите о России эпохи сталинизма. В вашей стране, которая пережила похожую и столь же преступную диктатуру Сталина, очевидным образом мой фильм воспримут очень близко.
— Вы сказали в одном из интервью, что в вашем доме во времена диктатуры не говорили о Гражданской войне. Когда вы осознали значимость этой темы?
— Когда был подростком и приехал в Мадрид. Мой отец ушел на войну совсем молодым, ему было 19 лет. Ла-Манча была под властью республиканцев, и он сражался за Республику. А по окончании войны ему пришлось отбывать военную службу еще четыре года. Отец женился, когда ему было уже 30, мои родители считались женихом и невестой начиная с 16. Им пришлось так долго ждать, потому что отец был в армии в общей сложности восемь лет. Но в нашем доме никогда не произносилось ни слова ни о войне, ни обо всем том, что там происходило. Конечно, я слышал о Гражданской войне как таковой, но то, как нам ее преподносили в школе, было полной ложью. В учебниках история Испании искажалась, а тема войны практически не затрагивалась. Нам не рассказывали о военном перевороте, и вместо этого во всем обвиняли Вторую испанскую республику. Правду о войне я открыл для себя, когда мне было лет 16.
Так обстояли дела во многих испанских семьях, в том числе семьях республиканцев.
Родители, бабушки и дедушки, дяди, прадеды никогда даже не упоминали дома о Гражданской войне, потому что боялись. Они опасались за своих детей, за свои семьи. Этот страх был чем-то патологическим, ведь он не только продолжался до конца франкизма, но и мучил, парализовал многих еще долго, на протяжении десятилетий.
Наша демократия сложилась необычно, ведь мы пришли к ней без кровопролития: очень странная и нетипичная смена власти. Но и получившие ключевые позиции демократы продолжали опасаться, что что-то может случиться, все знали, что в испанских институциях по-прежнему много людей, служивших при Франко. Это была очень своеобразная ситуация. И в реальности этот страх был оправдан, потому что еще на заре демократии, в 1978 году, произошла попытка военного переворота. И именно поэтому сейчас необходимо, чтобы поколение, родившееся уже в новом столетии, не боялось ставить вопросы о прошлом, в первую очередь — об эксгумации жертв.
— Вы любите говорить о материнстве. Почему вы вновь и вновь возвращаетесь к этой теме? Вы всегда советуете кинематографистам слушать своих матерей, потому что они — неиссякаемый источник великих сюжетов и великих историй. Известно и то, что ваша мать не раз появлялась у вас в качестве актрисы. Вы когда-нибудь использовали ее истории в своих фильмах?
— Да, я всегда возвращаюсь к историям о матерях. И, конечно, материнство широко представлено в моих фильмах. До тех пор пока я верен этой теме, мне всегда будет что рассказать о вечном, о любви, страстях, красоте, справедливости — о чем можно снять тысячи разных фильмов. Моя последняя картина отличается тем, что представленные в ней три матери — Янис, Ана и Тереза — иные, нежели матери, о которых я рассказывал раньше. Все три — очень современные матери. Особенно Янис. Когда я говорю о матерях, я говорю о семье. Эта тема тоже меня увлекает. А материнство и семья сильно изменились за последние 30 лет. Теперь семьям не нужно, по крайней мере, в Испании, иметь ту религиозную, католическую основу, которая определяла традиционную испанскую семью в прошлом. Во всех своих фильмах я показывал много разных типов матерей и семей. Неполные семьи или, как в данном случае, семьи женщин-одиночек, в которых мужчины вообще не присутствуют. Теперь можно быть матерью не только не будучи замужем, но даже не имея сексуальных отношений с кем-либо, вы можете сами решать этот вопрос. В фильме я впервые создал образ матери, у которой нет материнского инстинкта, что было для меня совершенно новым. Говорю о Терезе — матери Аны. Я знаю таких женщин. Они очень страдают. Как и Тереза, которая предпочла свою артистическую карьеру ребенку. Я не осуждаю ее.
В 1950-е, в моем детстве, я рос и формировался в женском окружении матери и ее соседок. Потому что мужчина обычно работал, и отца ты видел только ночью. А отец в то время означал власть. Поэтому я всегда отождествлял себя больше с матерью, чем с отцом. Мое первое воспитание связано с теми патио Ла-Манчи, где я вижу себя в окружении женщин, разговаривающих о жизни, и прежде всего о других женщинах. О том, что одна покончила жизнь самоубийством, что другая забеременела, и о том, имел ли место инцест. Эти женщины занимались рукоделием, пели. Жизнь всегда исходила от них. Думаю, это оказало огромное влияние на женских персонажей, которых я создал. Их прототипы — очень сильные женщины по своей природе, они умели бороться и выживать, это они помогли стране преодолеть время голода и нищеты и привели ее к лучшей жизни.
Я не снял ни одного фильма, в основе которого была бы какая-то конкретная история, рассказанная моей матерью, но многие пропитаны ее характером.
В фильме «Цветок моей тайны» портрет матери, который воплотила актриса Чус Лампреаве, или образ бабушки в «Возвращении» — это в точности списано с моей матери. Все фразы, которые Чус произносит в «Цветке моей тайны», я слышал из маминых уст. Кроме того, ее отношения с дочерью точно такие же, какие, как я помню, связывали мою мать и сестру. Съемки той картины были очень забавными. На них всегда присутствовала моя мать, и она абсолютно точно знала, что героиня Чус — это она. Ей это очень нравилось, и временами она поправляла Чус, говоря ей, что такую-то фразу следовало произносить иначе. Это было смешно и очаровательно. Словно ты видел вымысел и его истоки, и одно отражалось в другом.