Русская революция завершилась зимой 1934 года. XVII съезд ВКП(б), работавший в Москве с 26 января по 10 февраля, стал одним из самых важных событий в долгой истории большевистских форумов. Закончилась бурная эпоха глубоких кризисов и острых потрясений, продолжавшаяся семнадцать лет.
Оплата одного трудодня в денежном эквиваленте колебалась от 27 коп. в 1933 году до 1 руб. 09 коп. в 1938 году
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Оплата одного трудодня в денежном эквиваленте колебалась от 27 коп. в 1933 году до 1 руб. 09 коп. в 1938 году
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
Пир победителей
Эта эпоха сопровождалась тотальным разрушением традиционных российских институтов и ценностей, радикальным изменением моделей общественного устройства, катастрофическим крушением частной жизни.
«Весь ужас коммунистического рабства заключается в его "тоталитарности",— писал в парижской эмиграции Георгий Федотов.— Насилие над душой и бытом человека, творившееся в его семье, в его углу… мучительнее всякой нищеты и политического бесправия».
Путем жестокого насилия ленинцы-сталинцы овладели ресурсами и средствами производства, хозяйством и трудом населения. Для полноты социального эксперимента по созданию новой общности партии оставалось добиться полного контроля над распределением благ, личным поведением и духовным миром.
Революция пришла в Россию в образе стихийного бунта мобилизованных крестьян, вспыхнувшего в запасных батальонах петроградского гарнизона 27 февраля 1917 года. Вряд ли в тот момент столичные «запасные» представляли себе, что слепое разнуздание солдатской воли в конечном итоге приведет к пятилетней гражданской войне и установлению однопартийной диктатуры, формированию всероссийской системы принудительного труда и господству в пореволюционном обществе новой привилегированной группы — номенклатуры ВКП(б), состоявшей из представителей очередной классовой иерархии, от секретарей первичных партийных организаций до членов политбюро.
«Если бы крестьяне знали, что с ними будет, то они, несомненно, не пошли бы за большевиками [в 1917–1918], потому что часть крестьян сослана, часть пошла под лед, а остальных загнали в колхоз»,— заявил 3 января 1935 года курсант 1-й батареи Киевской артиллерийской школы Ширяев на лекции по истории ВКП(б). Его поддержал однокашник Чабанов.
Обоих несдержанных курсантов арестовали особисты НКВД.
На XVII съезде руководители Коммунистической партии фактически подвели итоги русской революции.
«Колхозный строй в деревне окончательно победил и шаг за шагом добивает остатки кулачества»,— заявил член Политбюро ЦК ВКП(б) и председатель Совнаркома СССР Вячеслав Молотов. Многочисленные слушатели с восторгом аплодировали статусным докладчикам. С высокой трибуны они рапортовали аудитории об увеличении посевных площадей и валовой продукции зерновых по сравнению с 1913 и 1929 годами, отмечали численность и мощность тракторного парка, рассказывали о росте урожайности и производительности, хвалили усиление рабочей дисциплины и прочие достижения социалистических преобразований сельского хозяйства. Самолюбование и хвастовство сопровождались безудержными славословиями в адрес генерального секретаря ЦК ВКП(б). При этом на срежиссированных и подготовленных «выборах» в ЦК почти четверть делегатов с решающим голосом неожиданно проголосовали против Иосифа Сталина, убедившегося в необходимости беспощадной партийной чистки. Недаром в своем программном выступлении вождь сурово обличал мифический союз «левой» и «правой» оппозиции, которой как будто и след простыл.
Поэтому во время «ежовщины» чекисты репрессируют более половины участников XVII съезда и более двух третей кандидатов и членов нового состава ЦК.
Однако зимой 1934 года делегаты еще искренне торжествовали, считая себя победителями, не только обеспечившими досрочное выполнение первой пятилетки, но и удержавшими в крестьянской стране захваченную власть с ее номенклатурными привилегиями и правом распоряжаться многомиллиардной собственностью. Цена вопроса — гибель почти семи миллионов хлеборобов от голода в 1932–1933 годах, сотен тысяч раскулаченных и членов их семей на этапах депортаций и в спецпоселках, десятков тысяч заключенных в лагерях, тюрьмах и колониях — их не волновала. В то же время по донесениям сотрудников ОГПУ аббревиатура ВКП(б) расшифровывалась в антисталинских листовках как «Всероссийское крепостное право большевиков» (вариант: «Второе крепостное право большевиков»). Их безвестные авторы связывали насаждение колхозов с превращением свободного крестьянина в государственного батрака, обрекавшегося на принудительный труд за кусок хлеба.
«Колхозы стали зажиточными»
В 1929–1938 годах, по официальной статистике, число колхозов в СССР выросло с 57 тыс. до 242 400. В структуре населения доля горожан на 1 января 1933 года составляла лишь 23%, спустя шесть лет — 28%, поэтому колхозная система определила условия труда, быта и жизненные перспективы для абсолютного большинства советских людей. Доля коллективизированных крестьянских дворов в 1938 году превысила 93%, а оставшиеся немногие единоличники не представляли опасности для партии и не играли особой роли в производстве продовольствия.
Зимой 1935 года почти 1,5 тыс. делегатов II Всесоюзного съезда колхозников-ударников, состоявшегося в Москве, послушно приняли «Примерный устав сельскохозяйственный артели». Сталин назвал его основным законом «построения нового общества в деревне». Утверждение о «добровольном» характере артельного объединения крестьянских хозяйств сводилось на нет другим категорическим тезисом: «Колхозный путь, путь социализма — единственно правильный путь для трудящихся крестьян». Их главная обязанность теперь заключалась в том, чтобы «выполнять задания своего рабоче-крестьянского государства» и «сделать свой колхоз большевистским». При этом в соответствии со статьей 126-й Конституции СССР 1936 года ВКП(б) представляла «руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных», включая сталинские колхозы. Они стали эффективным инструментом партийной номенклатуры по эксплуатации крестьянского труда и подавлению сельского сопротивления. Ежедневная борьба за существование семьи отнимала все силы, и крестьянам стало не до протестов.
Примерный уровень зарплат в 1937–1938 годах (в рублях, без учета принудительных пятнадцатипроцентных вычетов)
|
Хозяйственная деятельность колхоза велась по строгому плану выполнения обязательств перед государством на основании бригадного метода. Полевые и специальные бригады, делившиеся на звенья, выполняли назначенные виды разных работ в зависимости от потребностей предприятия. Одна полевая бригада в среднем насчитывала от 25 до 75 колхозников. Кроме того, каждый колхоз располагал штатом служащих (председатель и члены правления, нарядчик, учетчик, нормировщик, бухгалтер, счетовод и т. д.) в несколько десятков человек, имевших одинаковые права с колхозниками на получение доходов. Выполняемая ежедневная работа оценивалась в трудоднях — условных единицах. В учетном табеле каждый выполненный трудодень зачастую изображался вертикальной чертой (палочкой), в среднем за десятичасовой день на тяжелой физической работе вырабатывались один-два трудодня, но иногда и менее того.
По окончании года, исходя из колхозных доходов, производилась оплата учтенных трудодней, зачастую натурой (зерно, сельскохозяйственные продукты и т. д.), и тогда расчет нередко приводил к драмам, так как «вознаграждение» не соответствовало затраченным усилиям. Так, например, в октябре 1939 года в Особый сектор Воронежского обкома ВКП(б) поступили сведения о том, что в колхозе имени 1-го мая Хворостянского района колхозники получили на трудодни в качестве аванса по 250 гр. и не вышли на работу, а в колхозах «Завет Ильича» и «Путь Ленина» колхозники вообще не получили ничего. Оплата одного трудодня в денежном эквиваленте колебалась от 27 коп. в 1933 году до 1 руб. 09 коп. в 1938 году.
«Много начальников, которые все пропьют»
Тяжелым оставалось налоговое бремя и бесчисленные «добровольные» подписки на государственные займы, о чем свидетельствуют письма родственников в Красную армию осени 1939-го — зимы 1939/40-го годов (стиль и орфография сохранены):
«дома у нас пока ничего хотя очень трудно но что делать хлеба пока терпимо нонче только налог большой 100 руб. и займу 100 руб. с меня и ленки, самообложение 20 руб. мясо-поставку за 40-й год тоже расплатился спасибо что ты нас, подержал, деньгами ато нам бы никакого выхода небыло ты пишеш что увас много сахару а у нас его нету, если будеш посылать свои вещи то пришли хотя кусочек и матери хотя одну рыбку ато унас и помину обних нет» (из Орловской области РСФСР).
«миша быка здали на заготовку налогу заплатили 100 ру и еще 130 руб. наверно продавать последних овец» (Из Орловской области РСФСР).
В какой-то степени крестьянина спасал приусадебный участок (в 1937 году на двор в среднем приходилось менее 0,5 га), но и он вызывал подозрения власти. Реакция следовала неизбежно. Так, например, беспартийный красноармеец-колхозник Егор Кузнецов, служивший весной 1939 года в Калининском военном округе (воинская часть № 5200), на политзанятиях, посвященных майскому постановлению пленума ЦК ВКП(б) «О мерах охраны общественных земель колхозов от разбазаривания», заявил:
«К чему это постановление, оно многих колхозников загонит в могилу. Советская власть как ни хитрит, а все же народ понемногу истощает, да зачем она нам, Советская власть. Я и без нее жил и хлеб ел, а то с этими колхозами много начальников, которые все пропьют, вот я выйду из РККА и председателю [колхоза] поставлю литр вина, мне и обеспечены будут трудодни и лучший огород. Привыкли много писать и агитировать о том, что в СССР нет эксплуатации человека человеком, а вот возьмите начальствующий состав и служащих. Все держат домработниц и нянь, жены их ничего не делают, эти домработницы работают на этих дармоедов, а не на общество и блага народа, и пользу социализма».
Нищета и полуголодное существование провоцировали мелкое воровство, благодаря чему родилась поговорка «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». Однако специальный пункт устава гласил: «Всякое расхищение общественной колхозной и государственной собственности, вредительское отношение к имуществу и скоту, артели и машинам М[ашинно-]Т[ракторных]С[танций] — рассматривается артелью как измена общему делу и помощь врагам народа». Но применение репрессивного законодательства, включая знаменитое постановление «семь-восемь» 1932 года, не решало проблемы. Девальвация института собственности привела к тому, что кража имущества, де-факто принадлежавшего номенклатуре ВКП(б), не воспринималась вором в качестве греховного поступка.
В 1938 году авторы—составители краткого курса по истории ВКП(б) подчеркивали (1938): «Благодаря укреплению колхозного строя исчезла бедность и необеспеченность в деревне <…> Колхозы стали зажиточными». Но это было переобъяснение реальности, создание мифа, в который следовало верить трудящимся. Массовая гибель лошадей и быков во время коллективизации неизбежно создала трудности с обработкой колхозных латифундий, так как привела к падению общей тягловой силы. В 1913 году ее совокупная мощность оценивалась в 26,8 млн лошадиных сил, а 25 лет спустя — лишь в 22,3 млн. Количество лошадиных сил на гектар пашни снизилось с 317 в 1928 году до 180 в 1934-м. Шесть лет спустя после восстановления этот показатель достиг статистической отметки только в 296 лошадиных сил. Сплошная коллективизация и сокращение тягловой силы потребовали миллиардных инвестиций в сельское хозяйство, в том числе в производство сотен тысяч тракторов, комбайнов, грузовиков за счет перераспределения бюджетных средств в ущерб приоритетной индустрии. Резко возросли непроизводительные затраты и простои, расходы на подготовку обслуживающего персонала, ГСМ, комплектующие, средний и капитальный ремонт. Вместе с тем ускоренная механизация еще не гарантировала качества обработки земли, повышения доходности и рентабельности колхозов, о чем в той или иной форме храбро говорили даже отдельные делегаты XVII съезда.
«Они стремились избежать комбайна»
Эмигрант второй волны И. Ф. Скворцов, происходивший из крестьян-середняков, с детства трудившийся на земле и работавший в 1937–1941 годах агрономом-экономистом в разных районах Орловской области, так описывал проблемы, связанные с использованием техники МТС:
«Трактор — прекрасная и полезная машина, и тракторная вспашка может дать лучшую с агротехнической точки зрения проработку почвы, но на самом деле этого не было. В погоне за рекордными выработками трактористы перевыполняли нормы выработки, но качество работы было плохим. Вместо того чтобы пахать на глубину 15–16 сантиметров под зерновые культуры, на самом деле пахали на глубину 8–10 сантиметров и ненормально увеличивали ширину захвата плуга, образуя огрехи — непропашки.
Серп, коса и жатка в значительной степени были вытеснены большими комбайнами, применяющимися нерационально. Большевикам гигантомания, сверхиндустриализация, механизация сверх меры совершенно вскружили голову. Так было и с комбайнизацией. На уборку комбайнами составлялись определенные планы. Но комбайновая уборка, по опыту прежних лет, научила колхозников уму-разуму. Они знали, сколько теряют урожая, а потому стремились избежать комбайн[а] и убрать другими способами. Это категорически запрещалось. <…>
Цены в 1937–1939 годах (в рублях)*
|
*При этом необходимо учитывать, что в 1936–1939 годах продажа многих товаров в открытой торговле носила нормированный характер (рыба — по 3 кг в одни руки; хлеб, крупы, мясо, сахар — по 2 кг; масло — 0,5 кг; чай — 100 гр.; папиросы — 200 шт.; хозяйственное мыло — 2 куска и т. д).
Источники и литература:
Columbia University Libraries, Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (BAR). Dallin D. Collection. Иванов Б. Почему мы не хотим возвращаться в СССР. Рукопись (до 1955). Л. 4–6; ROVS Collection. Box 115. Folder «Циркуляры и информации 1938–1940». Информационный бюллетень 2-го САО РОВС № 3. 1938. Февраль — март. Л. 4; Геллер М. Я., Некрич А. М. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней / Изд. 2. Лондон, 1986; Зензинов В. М. Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Письма в Красную армию 1939–1940. Нью-Йорк, 1944; Мерцалов В. С. Трагедия российского крестьянства (Анализ колхозной системы). Лимбург-на-Лане, 1948; Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации 1927–1941. М., 2008; Роговин В. З. Сталинский неонэп. М., 1994; и др.
Комбайн выйдет на работу в поле в 6 часов утра, заедет, пройдет 30–40 метров и стоп — молотильный аппарат не работает — отсыревшая, во[л]глая солома навертывается на барабан, и комбайн останавливается. Много времени затрачивается, чтобы освободить барабан от навившейся и уплотнившейся соломы. Убрали с хедера (платформа с рабочими частями.— "Ъ-Наука") накопившийся хлеб, тронулись, и снова повторяется то же. Стоит комбайн до 8 часов утра. Пробуют снова на сокращенный хедер, прошли 100–200 метров, и опять стопор. Стоят до 9 часов, опять пробуют — комбайн проходит 200–300 метров, и опять повторяется прежнее. И лишь с 10 часов с наименьшими тормозами комбайн начинает работать, но с остановками для очисток. Сделано мало и очень мало, а люди измучились и кроют "матом" свою незадачу. И с 11-ти часов начинается нормальная работа комбайна и [продолжается] до 7-ми часов вечера».
Вопреки теории и надеждам, ускоренная механизация не дала кардинального роста урожайности в СССР в 1930-е годы. Если в 1929 году с гектара собрали 7,47 центнера зерновых, то в 1935-м, с учетом неизбежных приписок,— 7,42; в 1937-м — 9,17; в 1939-м — 7,47. Хуже выглядели показатели на душу населения. Если в 1913/14 годах сбор хлебов составил 4,9 центнера, то в 1928/29 — 4; в 1930/31 — 4,4; в 1932/33 — 3,4; в 1934/35 — 3,8; в 1936/37 — 3,2; в 1938/39 — 3,7.
Однако введение и укрепление нового «крепостного права» преследовало в первую очередь не экономические, а политические цели. «В СССР имеется почва только для одной партии — Коммунистической партии»,— заявил Сталин, выступая 25 ноября 1936 года на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов. Колхозная система служила для нее необходимой основой накануне самой тяжелой и кровопролитной войны в отечественной истории.
Сочинение школьника Алексея Соколова «Как я провел каникулы»
(зима 1937 года)
«Я, ученик 6-го класса группы "Г" Пречистенской средней школы, провел зимние каникулы очень нерадостно. Я лучше бы согласился ходить в школу в это время. Когда я пришел в школу, то учителя сначала стали говорить: "Давайте, ребята, заниматься с новыми силами". Я за каникулы потерял все силы. Мне некогда было повторять уроки и прогуляться на свежем воздухе. Мне приходилось с 3-х часов [утра] вставать и ходить за хлебом, а приходил человеком 20-м или 30-м, а хлеб привозили в 9–10 утра. Приходилось мне мерзнуть на улице по 5–6 часов. Хлеба привозили мало. Стоишь, мерзнешь-мерзнешь, да и уйдешь домой вечером с пустом, ни килограмма не достанешь. Я думаю, что другие ученики тоже провели так же, как и я, каникулы. Если не так, то хуже моего… Судя по этому, можно сказать, что Советская власть нисколько не улучшила жизнь крестьянина, а наоборот, еще ухудшила. Быть может, мое сочинение не подходит под тему, но в этом я не виноват, так как я ничего не видел, кроме обиды. Я — пионер и школьник, и пишу то, что видел и делал. Так провел я каникулы».
Из спецсводки УНКВД Куйбышевской области о положении в сельской местности зимой 1937 года [деревня Доньшино Поимского района]
«Семья единоличника Кинякина. Сам Кинякин умер в декабре 1936 года. В январе умерли: жена его 36 лет, дочь 15 лет и сын 13 лет.
Семья единоличника Потёмкина. Сам Потёмкин выехал на заработки. В деревне остались жена с 6 детьми. Из них в январе 4 умерли, а остальные опухли.
Семья единоличника Любаева, 3 детей. Умерли дочь 17 лет, сам Любаев. Жена и остальные дети опухли.
Семья единоличника Ведясова состояла из 4 человек: жена 37 лет, дочь 15 лет и сын 8 лет. Все умерли».
Из отчетного доклада о работе ЦК ВКП(б) секретаря ЦК Иосифа Сталина на XVIII съезде Коммунистической партии, 10 марта 1939 года
«Теперь уже речь не идет о том, чтобы пристроить как-нибудь в промышленности и взять из милости на работу безработных и бездомных крестьян, отбившихся от деревни и живущих под страхом голода. Таких крестьян давно уже нет в нашей стране. И это, конечно, хорошо, ибо оно свидетельствует о зажиточности нашей деревни».
Из донесения от 8 августа 1939 года «Об отрицательных фактах в ходе уборки урожая 1939 года» начальника УНКВД по Воронежской области капитана госбезопасности Семена Письменского — 1-му секретарю Воронежского обкома ВКП(б) Владимиру Никитину
«Козловский район.
Колхозник колхоза "2-я Пятилетка" высказывался: "Работаем день и ночь за одни палочки. Все у нас забирают, аванса не дают". <…>
Острогожский район.
Колхозница колхоза "Пролетарий" среди колхозниц говорила: "Какая это жизнь в колхозе, работаешь как вол, а получать за труд нечего, даже хлеба нет, сидим голодные. Вот раньше при царе, когда жили в единоличном хозяйстве, бывало, если не хватает хлеба перед уборкой, то подкосишь, а теперь Советская власть взяла все в свои руки и приходится крестьян просить у нее, как нищим, разве это власть трудящихся?"»
Из дневниковых записей старшеклассника Ивана Хрипунова летом 1940 года [станица Динская Пластуновского района Краснодарского края РСФСР]
«27 июня. Ездили с Лидкой Костровой и … <пропуск> в Краснодар за хлебом <…> Пришли на Новый базар. Лидка пошла продавать яйца, а мы вдвоем встали в очередь за хлебом. Наш номер был 460. Скоро Лидка продала яйца (по 7–8 руб. за 10 штук) и стала тоже в очередь. На базаре много людей торгует сельхозпродуктами, но еще больше стоит в очередях. Хвосты очередей переплели весь базар, и нельзя разобрать, кто последний. К каждому ларьку — очередь. Мы стояли к хлебному ларьку №12. Вот хлеба не хватило. Нас пересчитали вторично, я стал 216. Часа через два привезли снова хлеба килограммов 400. Пересчитали. Я стал 120. На этот раз я взял 2 кг. Когда я стоял в очереди, я увидел, как одна тетка била пацана, который вытащил у нее огурец. Воров здесь уйма. То и дело слышали, что у того вытащили денег столько, у того столько».
«1 августа. Итак, в течение 1 года и 3-х месяцев, прожитых в Динской, я понял, что Кубань отнюдь не страна изобилия, что здесь не едят арбузы за семечки, как нам говорили в Чернышково. С первых же дней нужда, еще большая, чем в Чернышково, окружила нас. Урожай прошлого года, правда, и здесь был неплохой, но собрали его плохо. Комбайны от плохого ремонта простаивали на полях много времени. А посевы ждали и осыпались. Да и качество молотьбы комбайнов плохое. Много терялось колосьев, много зерна шло в полову (отходы.— "Ъ-Наука"), которая терялась кучками по полю. Если поднять такую копну — на земле желтело зерно. В колхозах никаких навесов на токах не существует, поэтому во время дождей зерно мокло, в то время как амбары пустовали (зерно не возили в амбары из-за опасности развести там вредителей зерна). Скоро от дождей зерно попрело, почернело. И осталось население на бубнях (на бубенцах, то есть ни с чем.— "Ъ-Наука"). С большим трудом мы прожили зиму. Весна прошла еще в большей нужде. Поздней весной на полях появилась черепашка (злаковый вредитель.— "Ъ-Наука"). Вместо того чтобы химическим путем уничтожать ее, заставили население руками собирать ее, выкармливали ее яйцами насекомого, посылали черепахоуловителей и даже доходило до курей. Но черепашка и до днесь живет на полях. Напрасно топтали посевы, губили курей, которые от еды черепашек умирали, трудились. Черепашка уничтожила хлеб. Вместо переливающихся морем колосьев земля чернеет низкими беззерновыми стеблями. Больше 20 районов в Краснодарском крае, где в этом году хлеб не уродился. Фруктов тоже нет. Не ошибусь, если скажу, что все динцы едят сейчас кукурузный хлеб, который крошится и плохо пропекается. О вкусе и говорить не приходится. Но и кукурузы не везде и всегда достанешь. Голод — не свой брат. Приходится ехать за хлебом в Краснодар. Но разве хватит в Краснодаре хлеба на весь край? Голодают и горожане, и станичники. Живут в городе дня по 2–3, а возьмут не больше 4 кг, да и то дорого — по 2 руб. 15 коп. или по 4 руб. 50 коп. кг. Не удивительно, что здесь стали учащаться случаи самоубийств. В какой-то станице повесились 3 женщины, которых не захотели хоронить под духовую музыку, как раньше, не читали им попы молитвы. А в самом городе одна бросилась под трамвай. Ох, горе, горе!.. Страшно подумать, что здесь будет зимой. Колхозники, проработавшие весь год в колхозе, не получат, видимо, ни грамма зерна. Будут влачить существование из огородов да от домашних животных. Но мы — люмпен-пролетариат, не имеем в доме никаких животных».