Ограниченная кинодемократия

Завершившийся 20 февраля 72-й Берлинский фестиваль актуализировал вопросы, которые все чаще задают аналитики фестивального движения. Не утратило ли оно смысл в обстановке локдаунов и ограничений социальной жизни? Если нет, как выбрать правильный путь его развития? Комментирует Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Берлинале выбрал свой путь — неожиданный. Согласно договоренности с властями, из соображений эпидемиологической безопасности последние четыре дня одиннадцатидневного фестиваля прошли уже почти без зарубежных участников, а на повторные просмотры ходила в основном местная публика. Я же очень рад, что имел возможность задержаться и досмотреть пропущенные фильмы. Среди них оказались очень достойные — китайский «Возвращение в прах» Ли Жуйцзюня, французские «Следуй за мной» Алена Гироди и «Невероятно, но правда» Квентина Дюпье, казахстанские «Счастье» Аскара Узабаева и «Акын» Дарежана Омирбаева. И фестивальная программа заметно выросла в моих глазах. Наверное, не только в моих.

Все-таки решение сконцентрировать конкурсные показы в семь дней, а журналистов заставить сдавать ежедневные тесты сильно напрягло и не в лучшую сторону исказило имидж фестиваля. В этом же направлении сработал и неуклюжий вердикт главного жюри, тоже, надо полагать, поставленного в стрессовую ситуацию.

А может, конфликт заложен в самом принципе формирования жюри? Этот вопрос мы поднимали еще в 2005 году, когда возглавить жюри Берлинале предложили коммерческому голливудскому режиссеру Роланду Эммериху, а в конкурс включили стопроцентно авторские работы Александра Сокурова и Цай Минляна, к которым у «судей» просто не было художественного ключа. Примерно то же самое произошло и сейчас, когда жюри во главе с М. Найтом Шьямаланом не смогло оценить слишком утонченный фильм Паоло Тавиани «Леонора Аддио», как, впрочем, и замечательную китайскую картину «Возвращение в прах».

Это драма не только Берлинского, но и других фестивалей, причем она усугубляется из-за всеобщего помешательства на инклюзивности.

Гендерный и расовый баланс — это, конечно, хорошо, если он не побуждает забыть о том, что жюри существует не только для паблисити, что оно должно рассматривать и оценивать фильмы в широком контексте. Такой контекст — исторический и эстетический — мог бы предложить сильный киновед или кинокритик, но эту профессию, забыв про инклюзивность, практически изгнали из жюри фестивалей. Неудивительно, что их решения все чаще выглядят компромиссными или конъюнктурными.

Вопрос контекста и критериев обострился на фоне системного кризиса, уже не первый год переживаемого фестивалями. Они вынуждены считаться с бумом новых технологий и прокатных интернет-платформ. Еще до эпидемии значительная часть фестивальной активности перешла в онлайн. Это упростило многие процедуры, но обесценило, а в каких-то случаях просто убило фестивальные ритуалы. В свете гендерной революции, наступления новой этики и упадка индустрии гламура все более архаичными выглядят «звездные дорожки» и «лестницы». Борьба с иерархиями и авторитетами вообще поставила под сомнение правомерность конкурсов и наград. Левый марш против элиты по существу компрометирует идею фестивального движения как такового.

Специфическая проблема именно Берлинале состоит в том, что этот фестиваль — дитя Холодной войны и любимец чрезвычайно политизированной публики некогда разделенного города.

Выйти из изоляции, в которой находился Западный Берлин, открыть культуру Советского Союза и других восточных соседей — с самого начала это была доминанта деятельности директоров фестиваля, вплоть до Морица де Хадельна. А в начале ХХI века его сменил Дитер Косслик, превративший Берлинале в звездное шоу и площадку для кинопоказов по всему объединенному Берлину — новейшему европейскому мегаполису.

В 2020-м директором фестиваля (поделив эту должность с Мариетт Рисенбек) стал Карло Шатриан. Он заявил о своих кураторских намерениях на 70-м Берлинале — в самый канун эпидемии. Радикально-синефильский имидж нового директора резко контрастировал со светским и «шоуменским», который сопровождал Косслика. Концепция Шатриана выглядела амбициозной, но рискованной. Помимо главного конкурса появился второй под названием Encounters, что может означать и «Встречи», и «Столкновения», и даже «Схватки». В нем собраны и соревнуются далекие от мейнстрима, неформатные фильмы. При этом сохранялись давно возникшие, исторически вросшие в структуру фестиваля, хотя изначально и альтернативные конкурсу программы «Панорама» и «Форум», а также секция кино для детей и подростков Generation. Умножилось количество жюри, еще больше разрослась программа и внутренний разброс в ней — от почти мейнстрима до лютого артхауса.

Едва успев пройти первую апробацию, фестиваль, собранный по новой формуле, попал в ловушку бессрочной эпидемии.

В прошлом году он прошел онлайн, в этом — с большими рестрикциями, что отсекло от него многих потенциальных участников и зрителей. До сих пор неясно, работает ли «формула Шатриана» и примет ли ее берлинское общественное мнение. На сегодняшний день сохранение образа Берлинале как самого доступного и демократичного фестиваля (в пику снобистскому Канну и декадентской Венеции) остается под большим вопросом.