Русфонд неоднократно декларировал свою принципиальную аполитичность. Среди наших жертвователей есть люди противоположных, даже взаимоисключающих политических взглядов, но они сходятся в одном: больных детей нужно лечить. Исходя из этого постулата, мы воспринимаем события, происходящие в Украине, как гуманитарную катастрофу. Более того, мы имеем все основания полагать, что в ближайшее время гуманитарная катастрофа распространится и на Россию. Единственный способ минимизации потерь мы видим в прекращении военных действий и решении любых конфликтов путем переговоров.
Валерий Панюшкин
Фото: Фото из личного архива
Валерий Панюшкин
Фото: Фото из личного архива
Русфонд — это благотворительный проект, но и журналистский. Некоторые сотрудники Русфонда, в том числе автор этих строк, имели несчастье видеть военные действия воочию, а не в качестве телевизионной картинки. Большего кошмара вообразить себе нельзя. Всякий, кто был свидетелем вооруженного противостояния, помнит этот специфический запах: смесь гари, солярки, строительной пыли и трупной сладости. Всякий, кто видел бои своими глазами, понимает, что не может не быть погибших с обеих сторон, помнит, как быстро для людей становятся недоступны элементарные, базовые блага цивилизации: безопасность, гигиена, чистая вода, еда, социальное обеспечение, образование и здравоохранение.
С самого начала конфликта на Донбассе мы видели, что дети Донецка и Луганска лишились какой-либо медицины, кроме скоропомощной. В меру наших сил и в меру сил наших жертвователей мы старались обеспечить донецких детей высокотехнологичной медицинской помощью.
Теперь мы видим, что зона военных действий, где нормальная медицина недоступна, многократно расширилась. Уже сейчас в Русфонд обращаются жители Киева, чьи дети не могут получить онкологической помощи. Уже сейчас обращаются и граждане России: в связи с закрытием неба над Европой многократно усложнилась процедура доставки донорского костного мозга из международного регистра. Если российские дети, больные раком крови, не смогут получить спасительной трансплантации костного мозга, то они, если честно, должны быть причислены к жертвам военного конфликта.
Мы также ожидаем серьезных перебоев с не зарегистрированными в России, но спасительными для наших подопечных лекарствами. Проблемы наверняка возникнут и с поставками реагентов для пополнения регистра доноров костного мозга, с медицинским и лабораторным оборудованием. Не менее печально то, что прекращаются или во всяком случае приостанавливаются связи российских врачей с международным медицинским сообществом, что, безусловно, лишит российскую медицину возможности быть причастной к прогрессу медицинских технологий.
Надо понимать, кроме того, что многотысячные потоки беженцев, являющиеся непременным следствием любого военного конфликта, получают лишь экстренную медицинскую помощь. Нетрудно предположить, что многие смертельные заболевания беженцам просто не будут вовремя диагностированы. Чем позже наступит прекращение огня, тем больше людей вернутся домой уже неизлечимыми.
Все перечисленное выше — это только косвенные потери. Прямые потери даже страшно себе вообразить.
Опираясь на наш опыт, имея конкретное представление о том, насколько страдает здравоохранение в условиях военных конфликтов, мы всерьез полагаем, что даже самый худой мир лучше самой хорошей войны.
Мы призываем всех, от кого это зависит, сделать все возможное для немедленного прекращения огня. И мы еще раз подтверждаем, что в меру наших сил и в меру сил наших жертвователей будем продолжать оказывать помощь больным детям вне зависимости от национальной принадлежности и политических взглядов их родителей.