В Лондоне проходит первый фестиваль современного танца Dance Refleсtions, созданный ювелирным домом Van Cleef & Arpels. Три главные городские площадки — театры Royal Opera House и Sadler`s Wells и галерея Tate — принимают без малого два десятка спектаклей, охватывающих полувековую историю contemporary dance, с 1970-х до наших дней. Рассказывает Мария Сидельникова.
Фото: Dancereflections Vancleefarpels
Фото: Dancereflections Vancleefarpels
Dance Refleсtions — фестиваль с французским акцентом. Все участники первого выпуска так или иначе связаны с Францией. Даже программу подготовил бывший куратор танцевальных программ Центра Помпиду, а ныне идеолог Dance Refleсtions Серж Лоран, сделав сквозной тему исторической памяти — передачи опыта, его переосмысления и возрождения.
Тон фестивалю задали женщины. «Dance» (1979) Люсинды Чайлдс — манифест танцевального постмодернизма, тотальное произведение искусства, где сошлись три величины. Хореография Чайлдс, музыка Филипа Гласса и видео Сола Левитта сосуществуют не просто на равных, а как единое целое. Более того, это сосуществование оказывается созвучным сегодняшним мирам с их фильтрами, спецэффектами и монтажами. Распустив свою труппу в 2000-х, хореограф доверила «Dance» балету Лионской оперы, и они по написанному, как заведенные, твердили каскады глиссадов, прыжков и пируэтов, перелетая из кулисы в кулису за считанные секунды. Сколько раз ни смотри этот спектакль, а за алгоритмами усложнений Чайлдс все равно не уследить. Тем, кто пытается их разгадать, можно только посочувствовать. Остальным — позавидовать: редкое современное произведение отправляет в такие дальние путешествия всего за какой-то час.
По исторической линии проходил и «Set and Reset» Триши Браун. Свой авторский манифест американка составила в 1983 году, музыку написала Лори Андерсон, визуальное оформление и видео создал Роберт Раушенберг. Как и Чайлдс, Браун вышла из нью-йоркского Джадсон-театра, где в 1960-х формировался язык нового постмодернистского искусства, и танец был его неотъемлемой частью. Но если Чайлдс предпочитает диктат хореографической формулы, то Браун замаскировала жесткие правила под импровизацию.
Новое бетонное полуподвальное помещение галереи Tate стало идеальными декорациями для показа музейного шедевра «Set and Reset». Но музейности — в уничижительном смысле — здесь не было и в помине. И в этом заслуга танцовщиков — совсем юных артистов старейшей труппы Великобритании «Балет Рамбер», основанной в 1926 году польской иммигранткой, последовательницей свободного танца Далькроза и педагогом дягилевской антерпризы Мари Рамбер. В 2018 году почтенную компанию возглавил французский хореограф Бенуа Сван Пуффер, сделавший карьеру в Нью-Йорке, и сейчас эта компания — едва ли не самая интересная из современных. Молодежный драйв многонационального коллектива вдохнул новую жизнь в «Set and Reset». Ни слова не изменив в тексте, артисты совершили настоящую перезагрузку — спектакль выглядел не памятником демократическому танцу, а его сегодняшним воплощением.
Польский хореограф Оля Мацеевска, живущая во Франции, героиней своих творческих поисков выбрала Лои Фуллер. Американская «босоножка» прославилась в начале прошлого века в Париже сценическими фокусами с воздушными широченными платьями, которые при помощи света и приделанных к рукам и спрятанных под тканью палок, принимали в танце невиданные формы. Выступления Фуллер в кабаре Фоли-Бержер были главным аттракционом артистического Парижа. Но Олю Мацеевску интересует не декоративная сторона танца Фуллер «серпантин», а то, что стоит за красивой картинкой. «Это не историческая реконструкция, а диалог с историей»,— настаивает хореограф.
Часовой «Bombyx Mori» Оля Мацеевска исполняет с Амарантой Веларде Гонсалес и Мацеем Садо. Первая часть не предвещает никакого движения вовсе. Артисты в полной тишине и при свете церемонно раскладывают на сцене каждую складочку многометровой черной юбки-солнца. Спустя минут десять, которые тянутся, кажется, вечность, ритуал, призванный осознать важность простейшего действия, подходит к концу. Артисты пропихивают головы в узкие платья, и начинается танец. Впрочем, облегчения он не приносит, а совсем наоборот. В приглушенном свете черные фигуры начинают свои демонические превращения. Порхающие бабочки оборачиваются страшными орлами, замершие геометрические фигуры — обгоревшими домами, а в глухих хлопках ткани, которые усиливают подвешенные над сценой микрофоны, слышатся далекие взрывы. На сцене становится все темнее — фигур уже почти не разглядеть. Хореограф объясняет: «Мы начинаем видеть свет с закрытыми глазами».