В Русском музее открылась выставка, посвященная 130-летию со дня рождения Николая Рериха (1874-1947). Комментирует МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.
Рерих феноменален, поскольку только ему и его адептам удалось придать вневременной смысл поискам и авантюрам, всецело принадлежащим началу ХХ века и только ему одному. Увлечение Рериха сначала придуманной им Древней Русью, а затем и буддизмом — органичная часть увлекшего многих европейских интеллектуалов движения вдаль от, грубо говоря, христианской цивилизации к неким "истокам", "вселенской мудрости". Это необычайно многоликое движение могло вылиться как в бегство Гогена на Таити, так и в кровавую одиссею барона Унгерна, как в оккультные эксперименты элиты СС и ОГПУ, так и в скифство Блока, культ "Песни о нибелунгах" или "Калевалы". Это движение принципиально надчеловечно и бесчеловечно. Частый персонаж картин Рериха — гость, гонец, одинокий всадник, посланец не столько от племени к племени, сколько от одного мира к другому, отрешенный от сущего.
Что касается духовных поисков, то впечатляет соседство двух картин времен мировой войны. "Партизаны" (1943) — написанная безо всякого энтузиазма не столько батальная сценка, сколько какой-то смурной сон об "Иване Сусанине": театрально бородатые мужики, с топорами за поясом и в белых балахонах, пробираются сквозь заснеженный лес. А рядом — "Ковка меча (нибелунги)" (1941): темпераментная, жесткая, озаренная оранжевым пламенем магической кузницы. Рерих явно чувствует себя своим именно в том мире, где монголоидный (как, впрочем, монголоидны и его, тоже 1941 года, "Борис и Глеб") кузнец ваяет вековечное оружие, а не на скучной земле со скучными партизанами. Беда в том, что в 1941 году мечи ковали совершенно конкретные нибелунги, если верить официальным биографиям Рериха, глубоко ему отвратительные.
Что касается живописи, то Рерих декоративен, как декоративны все "мирискусники". Обаяние его работ — в их монументальности и яркости театральных задников, в изобретательности, с которой он сочинял своих древних воинов и заморских гостей: легко представить, как действовали на впечатлительную парижскую публику его декорации к постановкам Сергея Дягилева. После ухода Рериха на Восток его живопись теряет что-то главное. Анилиновые горы, анилиновые озера, анилиновое небо. Если это фантастический мир, то его следует признать китчевым. Если это достоверное отражение немыслимых для европейского глаза красок Востока, что обычно приводят в качестве довода "за" поклонники Рериха и что, возможно, соответствует действительности, то придется признать, что духовные поиски лишили живопись Рериха ее драгоценной фантастичности, а следовательно, художникам противопоказаны.