Молекулярный мастер

В Русском музее открылась выставка к 100-летию самого любимого и преданного ученика Павла Филонова Михаила Цыбасова. Произведения этого совершенно забытого мастера привезли из петрозаводского Музея изобразительных искусств Республики Карелия, где сосредоточилось почти все его наследие — около восьмидесяти картин и рисунков.

       Педант Филонов даже самых близких учеников в воспоминаниях величает официально "товарищ Глебова", "товарищ Купцов", "товарищ Порет", только Цыбасова всегда запросто: "Миша". Он оказался среди "Мастеров аналитического искусства" (МАИ) в 1926-м, сразу и навсегда уверовав в то, что филоновский метод проращивания картины как живого организма, пульсирующего мириадами элементарных мазков-частиц, единственно верный. Из таких вот молекул сотканы цыбасовские портреты и автопортреты, машинисты и плотники, механосборочные цеха и кузницы, иллюстрации к "Калевале" — для знаменитой книги издательства Academia. Этот метод Цыбасов отстаивал в искусстве и в жизни: после того как в 1930-м в Русском музее так и не решились открыть персональную выставку Филонова, напечатал письмо протеста в ленинградской "Красной газете", что ему припомнили спустя пять лет, когда вышибли из Союза художников "за формализм". Тогда он предпринял отчаянную попытку перевоспитаться: появилась кавказская серия с чабанами и ковровщицами, но и здесь сквозь вальяжно широкую, чуть ли не кончаловскую живопись то и дело пробивается ювелирная "аналитическая" огранка формы. Излечиться от "филоновщины" было невозможно, так что пришлось переквалифицироваться, перейти в прикладную сферу: с 1935-го Цыбасов работал художником-постановщиком на "Ленфильме", в частности на таких известных картинах, как "Музыкальная история" и "Антон Иванович сердится".
       За год до смерти, в 1966-м, Цыбасов нарисовал по памяти портрет учителя. Мастер-аскет в рабочей одежде на пестром, в точечных акварельных мазочках фоне: слева — филоновские "Живые головы", "Цветы мирового расцвета" и "Нарвские ворота", справа — мировая художественная культура, иконописные Богородицы, Нефертити, "Мадонна Литта". Если воспользоваться любимым филоновским термином "формула", то этот рисунок — точная формула нового пролетарского искусства как ее понимали в МАИ: ренессансный универсализм, особо уместный в рассуждении грядущей мировой революции, и дотошная аналитическая "сделанность", макрокосм, слепленный из множества микрокосмов.
       В 1920-е Михаил Цыбасов честно пытался делать партийное по содержанию искусство по этой формуле. И когда по заданию Института истории партии писал "Обоз на Северной Двине" — сцену продразверстки в годы Гражданской войны, и когда по заказу Наркомпроса ездил в Карелию на строительство Кондопожской ГЭС — писать "Кондострой", картину, к которой накрепко пристала дурацкая легенда, будто на ней впервые в советском искусстве изображены работающие на стройках века заключенные. На самом деле ничего компрометирующего в плане сюжета здесь нет. Зимний пейзаж во вкусе Северного Возрождения: брейгелевский первый план с рабочими-каменщиками в ватниках и ушанках резко уходит вниз, чтобы разлиться перспективой реки Суны с корпусами электростанции вдалеке. Только маниакальное желание художника написать каждый камешек и каждый кирпичик с головой выдает, чья это школа.
       Можно, конечно, подумать, что проблемы с властью у филоновцев возникали из-за этой навязчивой, въевшейся в творческий организм "молекулярной" манеры. Но это, как сказали бы в тридцатые, узко формалистическая точка зрения: государству, жившему по принципу "лес рубят — щепки летят", не нужны были живописцы этих самых щепок и камешков. Что же касается самых преданных учеников Филонова вроде того же Михаила Цыбасова, то проблема их творчества в том, что вне школы воспринимать их невозможно: они сами превратились в камешки, из которых сложена фабрика филоновского мифа.
       АННА ТОЛСТОВА