"Королевская битва II" (Battle Royal II, 2003, ***) Кендзи и Кента Фукусаку — один из самых неудачных, почти халтурных фильмов, вышедших в последнее время на видео. И вместе с тем один из самых необычных, даже загадочных фильмов: этакий кинематографический тянитолкай. Возможно, это объясняется тем, что делали его два режиссера. Начинал смертельно больной ветеран жанрового кино Кендзи Фукусаку. Когда он умер чуть ли не на съемочной площадке, дело довел до конца его сын. Пролог фильма практически буквально повторяет пролог первой "Королевской битвы", только, как бывает в дубовых сиквелах, все выглядит почти пародийно. Снова класс строптивых школьников усыпляют и, заковав в минированные ошейники, заставляют проливать свою и чужую кровь на некоем острове. Только на этот раз они должны не истреблять друг друга, а выжечь гнездо террористической организации, которую возглавляют два выживших в первой серии школьника. Но инструктора-садиста играет уже не зловеще бесстрастный Такеши Китано, а какой-то дерганый паяц в кожаном пальто. Ироническим приколам, типа того, когда в первой "Битве" некоторым школьникам доставались в качестве оружия крышки от кастрюль, места уже нет: все предельно серьезно и скучно. 90% экранного времени — без всякой фантазии, механически, даже с каким-то режиссерским раздражением снятая бойня, шумная и тоскливая. Но стоит выжившим при десантировании на остров школьникам попасть в плен к террористам, как фильм идет вразнос. Уставившись в камеру, потрясая АКМ, лучшим на земле оружием, террористы произносят пламенные монологи о том, что пробил час святого и кровавого сражения за светлое будущее. В этом будущем не найдется места коррумпированным взрослым, а США будут жестоко наказаны за страдания тех 22 стран, на которые в последние 60 лет падали американские бомбы. Попутно выясняется, что юные террористы времени даром не теряли и прошли полную боевую подготовку в талибском Афганистане, земном раю, где все делается во благо детей, а дети улыбаются без продыху. Это не леворадикальная листовка, не антиглобалистская провокация, не реквием по героям городской герильи 1970-х годов, отличавшейся в Японии особенным изуверством. Это просто какое-то северокорейское или полпотовское кино, тоталитарная декларация освобождения. Объяснить такое жанровое безумие фильма можно только одним способом. Возможно, зная, что дни его сочтены, Кендзи Фукусаку решил перестать притворяться идеальным исполнителем жанровых заказов, скинуть маску, признаться в своих давних симпатиях к террористическому подполью и, уже с того света, выплюнуть в лицо японскому обществу все, что он о нем думает. А думает он то же, что и один из его героев: "Сколько вас ни взрывай, вы так ничего и не понимаете". А продюсеры, отсмотрев, что наснимал старикан, пришли в ужас и попросили сына, поскольку денежки уже потрачены, придать этому бреду хоть какую-то жанровую форму. А может быть, и наоборот: это сын совершил диверсию, окрасив в ярко-красный цвет дежурную поделку, которую без энтузиазма снимал его умирающий отец. Так это или не так, но в истории создания фильма безусловно есть какая-то внутренняя драматургия, гораздо более увлекательная, чем то, что происходит на экране. "Время жатвы" (2004, **), дебют Марины Разбежкиной, — один из фаворитов отечественной критики. Драматургия этой ретродрамы дохловата. В конце 1940-х годов мыши погрызли переходящее красное знамя, которым наградили передовую трактористку, и она вынуждена каждый год снова становиться лучшей, чтобы позорная тайна не вышла наружу. Побасенка о тоталитаризме не хуже и не лучше многих других. Но трактористка, распевающая "Я другой такой страны не знаю", в то время как зрители в курсе ее нищенского существования с безногим мужем, — это в лоб, это банально. Так же банально и то, что история подана в форме монолога сына трактористки. В финале выясняется, что сын к тому же мертв, убит в горячей точке конца ХХ века. Во-первых, этот прием заимствован из оригинального эксперимента Виталия Манского "Частные хроники. Монолог" (1999). Во-вторых, концы с концами не сходятся. Мы видим совсем юного сына перед его уходом на войну. Но первая из войн, где он мог погибнуть, — Афганистан. А к 1979 году сыну уже лет 35. То есть в Афган он мог попасть, только став профессиональным военным в звании не ниже майорского. Но все эти банальности и несуразности второстепенны по сравнению с визуальным рядом фильма, выстроенным с какой-то фанатической последовательностью. Марина Разбежкина апеллирует к живописи Кузьмы Петрова-Водкина и художников-остовцев, к кинематографу Александра Довженко. Все это вписывается в рамки концепции "русского космизма", мистического, почвеннического переживания исторических катаклизмов и повседневной жизни. Другое дело, что ослепительно красивые, суровые и умные картинки в фильм так и не складываются, оставаясь картинками.
ВИДЕО С МИХАИЛОМ ТРОФИМЕНКОВЫМ
"Королевская битва II" (Battle Royal II, 2003, ***) Кендзи и Кента Фукусаку — один из самых неудачных, почти халтурных фильмов, вышедших в последнее время на видео. И вместе с тем один из самых необычных, даже загадочных фильмов: этакий кинематографический тянитолкай. Возможно, это объясняется тем, что делали его два режиссера. Начинал смертельно больной ветеран жанрового кино Кендзи Фукусаку. Когда он умер чуть ли не на съемочной площадке, дело довел до конца его сын. Пролог фильма практически буквально повторяет пролог первой "Королевской битвы", только, как бывает в дубовых сиквелах, все выглядит почти пародийно. Снова класс строптивых школьников усыпляют и, заковав в минированные ошейники, заставляют проливать свою и чужую кровь на некоем острове. Только на этот раз они должны не истреблять друг друга, а выжечь гнездо террористической организации, которую возглавляют два выживших в первой серии школьника. Но инструктора-садиста играет уже не зловеще бесстрастный Такеши Китано, а какой-то дерганый паяц в кожаном пальто. Ироническим приколам, типа того, когда в первой "Битве" некоторым школьникам доставались в качестве оружия крышки от кастрюль, места уже нет: все предельно серьезно и скучно. 90% экранного времени — без всякой фантазии, механически, даже с каким-то режиссерским раздражением снятая бойня, шумная и тоскливая. Но стоит выжившим при десантировании на остров школьникам попасть в плен к террористам, как фильм идет вразнос. Уставившись в камеру, потрясая АКМ, лучшим на земле оружием, террористы произносят пламенные монологи о том, что пробил час святого и кровавого сражения за светлое будущее. В этом будущем не найдется места коррумпированным взрослым, а США будут жестоко наказаны за страдания тех 22 стран, на которые в последние 60 лет падали американские бомбы. Попутно выясняется, что юные террористы времени даром не теряли и прошли полную боевую подготовку в талибском Афганистане, земном раю, где все делается во благо детей, а дети улыбаются без продыху. Это не леворадикальная листовка, не антиглобалистская провокация, не реквием по героям городской герильи 1970-х годов, отличавшейся в Японии особенным изуверством. Это просто какое-то северокорейское или полпотовское кино, тоталитарная декларация освобождения. Объяснить такое жанровое безумие фильма можно только одним способом. Возможно, зная, что дни его сочтены, Кендзи Фукусаку решил перестать притворяться идеальным исполнителем жанровых заказов, скинуть маску, признаться в своих давних симпатиях к террористическому подполью и, уже с того света, выплюнуть в лицо японскому обществу все, что он о нем думает. А думает он то же, что и один из его героев: "Сколько вас ни взрывай, вы так ничего и не понимаете". А продюсеры, отсмотрев, что наснимал старикан, пришли в ужас и попросили сына, поскольку денежки уже потрачены, придать этому бреду хоть какую-то жанровую форму. А может быть, и наоборот: это сын совершил диверсию, окрасив в ярко-красный цвет дежурную поделку, которую без энтузиазма снимал его умирающий отец. Так это или не так, но в истории создания фильма безусловно есть какая-то внутренняя драматургия, гораздо более увлекательная, чем то, что происходит на экране. "Время жатвы" (2004, **), дебют Марины Разбежкиной, — один из фаворитов отечественной критики. Драматургия этой ретродрамы дохловата. В конце 1940-х годов мыши погрызли переходящее красное знамя, которым наградили передовую трактористку, и она вынуждена каждый год снова становиться лучшей, чтобы позорная тайна не вышла наружу. Побасенка о тоталитаризме не хуже и не лучше многих других. Но трактористка, распевающая "Я другой такой страны не знаю", в то время как зрители в курсе ее нищенского существования с безногим мужем, — это в лоб, это банально. Так же банально и то, что история подана в форме монолога сына трактористки. В финале выясняется, что сын к тому же мертв, убит в горячей точке конца ХХ века. Во-первых, этот прием заимствован из оригинального эксперимента Виталия Манского "Частные хроники. Монолог" (1999). Во-вторых, концы с концами не сходятся. Мы видим совсем юного сына перед его уходом на войну. Но первая из войн, где он мог погибнуть, — Афганистан. А к 1979 году сыну уже лет 35. То есть в Афган он мог попасть, только став профессиональным военным в звании не ниже майорского. Но все эти банальности и несуразности второстепенны по сравнению с визуальным рядом фильма, выстроенным с какой-то фанатической последовательностью. Марина Разбежкина апеллирует к живописи Кузьмы Петрова-Водкина и художников-остовцев, к кинематографу Александра Довженко. Все это вписывается в рамки концепции "русского космизма", мистического, почвеннического переживания исторических катаклизмов и повседневной жизни. Другое дело, что ослепительно красивые, суровые и умные картинки в фильм так и не складываются, оставаясь картинками.