105 лет назад, 22 марта 1917 года, Временное правительство решило учредить Центральный комитет по делам о военнопленных, призванный разобраться в создавшемся положении. В германских и австрийских лагерях к тому времени находилось около 3,5 млн российских военнослужащих, и печать непрерывно писала о том, что они подвергаются пыткам и издевательствам. А побывавшие в местах их заключения комиссии предоставляли неоднозначные отчеты.
«Сковывают на несколько часов правую руку с левой ногой»
«Сковывают на несколько часов правую руку с левой ногой»
«Избивали, калечили и рвали на части»
«Народы Европы в самый момент объявления войны резко раскололись на две враждебных коалиции, из которых каждая утверждала, что в деле войны вся совокупность права и правды находится на ее стороне, а вся совокупность зла — на стороне противоположной… Воевавшие народы шли на взаимное истребление. Обе стороны были безмерно ожесточены»,— писал о начале Первой мировой войны Н. М. Жданов — управляющий Московским комитетом Красного Креста и самый деятельный участник помощи военнопленным.
Ненависть между армиями и народами двух военных коалиций, по его наблюдениям, день ото дня возрастала в результате деятельности прессы:
«В периодической печати с самого начала войны стерлись все различия между направлениями отдельных газет и журналов. Они всецело посвятили себя делу подъема патриотического настроения в своих странах и пропаганде чувств непримиримой ненависти к враждебным нациям…
Вся энергия печати и устной молвы была направлена на беспредельное разжигание чувств злобы и беспощадной вражды к целым нациям».
Взбудораженное рассказами о зверствах противника население начинало вымещать злобу на ни в чем не повинных гражданах враждебных государств, застигнутых войной на чужой территории. Немалое число подданных германского императора, взвинченных публикациями о беспрецедентно жестоком поведении казаков после вступления российских войск в Восточную Пруссию, с ожесточением третировало оказавшихся в Германии русских. А это давало все новые и новые поводы для публикаций о дикости считавшихся прежде цивилизованными соседей.
«Перед объявлением войны,— говорилось в опубликованном газетой "Вечернее время" рассказе очевидца,— в Швейцарии, как и всегда, жило много лечившихся в курортах, среди которых, помимо русских, было много англичан, датчан, шведов и др. 19 Июля уже не выдавали билетов на Базель, так что пришлось ехать на Берлин, через Штутгардт и Шафгаузен. Немцы сажали нас в вагоны для скота».
В дороге русским не давали пить и есть, а в Берлине их просто выгоняли из буфетов и кафе. Но худшее было еще впереди, на пути в нейтральную Данию:
«Когда поезд остановился около Нейстрелица, на платформе нас встретили: полиция, жандармы, вахтеры, сыщики. И тотчас же вся эта банда,— иначе их назвать нельзя,— стала выталкивать нас из вагонов и выбрасывать наши вещи. Это называется — обыск. Многие во время этой сутолоки захватывали чужие вещи, многие остались здесь же на платформе, так что сплошь и рядом одни дети, без родителей, были увезены неизвестно куда. Многие из нас остались тут же, так как поезд стоял всего две минуты. Оставшихся в Варнемюнде, под конвоем обыскивавшей пассажиров банды, отправили в казармы».
По пути, как говорилось в публикации, продолжали над ними глумиться и избивать их, а также произошла потрясшая задержанных русских история:
«Какой-то господин во время "обыска" на ст. Варнемюнде впопыхах захватил чей-то сверток. По дороге в казармы он развернул сверток, увидел, что это не его вещи, и бросил его в сторону. Это заметил полицейский и спустил на него полицейскую собаку.
Момент, и та вцепилась этому господину в горло.
В следующий момент он лежал на земле, а на нем собака. Она терзала его, как тряпку, грызла лицо, которое моментально превратилось в одну сплошную рану. Пока на его крики подошел полицейский чин, он был буквально весь истерзан собакой».
Такие публикации порождали у читателей острое желание отомстить. Н. М. Жданов сетовал:
«Война велась под знаком величайшей расовой ненависти и огульного взаимного озлобления… Выдвинутый еще две тысячи лет тому назад в системе христианского учения принцип индивидуальной ответственности каждого человека только за свою субъективную вину был основательно забыт и заменен воскресшим из тьмы диких времен принципом расовой мести, распространявшейся на все без исключения элементы враждебных рас. За грехи и преступления одних элементов враждебной расы должны были нести тяжкую ответственность и все другие элементы той же расы, к этим грехам и преступлениям никакого касательства не имевшие. Так, за сообщавшиеся газетами случаи зверств немецких солдат на русском фронте тяжко расплачивались внутри страны ни в чем неповинные русские обыватели иностранного происхождения, которых громили, избивали, калечили и рвали на части».
А публикации описывали страшные картины.
«Унтер-офицер, вытащив с бранью кинжал, отрезал Водяному сперва мочку левого уха и верхний край правого… Очнувшись от обморока, почувствовал, что у него отрезан язык» (на фото — такие же типичные, как следовало из результатов работы Чрезвычайной комиссии, случаи травмирования русских солдат при захвате в плен)
«Унтер-офицер, вытащив с бранью кинжал, отрезал Водяному сперва мочку левого уха и верхний край правого… Очнувшись от обморока, почувствовал, что у него отрезан язык» (на фото — такие же типичные, как следовало из результатов работы Чрезвычайной комиссии, случаи травмирования русских солдат при захвате в плен)
«Выстроили пленных и расстреляли»
Публикаций о страданиях, которым германские войска подвергали раненых русских солдат и мирных жителей на занятых ими территориях, было великое множество. К примеру, широко распространялся рассказ бежавшего из плена поручика К. Ю. Румши:
«Пленные, приведенные в д. Мушакен во время боя, были выстроены впереди немецкой батареи; то же самое было сделано с нашим лазаретом с ранеными; они были выставлены впереди немецкой батареи, ночью приказали зажечь красные фонари с крестом (знаки красного креста) и сказали, что если наши откроют огонь по батарее, то раньше всего будут расстреляны все наши раненые и, таким образом, под постоянною угрозою расстрела продержали их день и ночь. Случайно наши не обстреливали того места, и пленные уцелели».
Пленным, как писал поручик, предлагали помолиться перед смертью в храме под звуки органа, затем выводили их на расстрел, но не казнили, а вновь использовали в качестве живого щита во время наступления русских войск:
«Опять отдается приказание — лечь лицом к земле и... если наши будут наступать, то по пленным откроют огонь.
Но наши, не имея патронов, далеко не доходят до немцев. Пленных опять уводят в церковь. Опять торжественный гимн органа, сменяемый похоронным маршем. Пленным сообщают, что дали еще раз возможность помолиться. Это была нравственная пытка, сильнее всякой физической».
Но это касалось лишь тех, кто выжил:
«Знак красного креста на госпиталях и лазаретах,— писал К. Ю. Румша,— не охранял от расстрела их немцами: многие раненые в госпиталях были убиты или вторично ранены. Немцы, видно, были твердо убеждены в нашем соблюдении международных законов, потому что, расстреляв лазарет, линейки (повозки.— "История") с ранеными выставляли впереди своих батарей, чтобы знаки красного креста служили им прикрытием против нашего огня».
Скептики могли счесть эти рассказы пропагандистской выдумкой. Но созданной 9 апреля 1915 года Чрезвычайной следственной комиссией для расследования нарушений законов и обычаев войны австро-венгерскими и германскими войсками была собрана масса разнообразных свидетельств зверств:
«Рядовой 102 Вятского полка Павел Крещенко-Кравченко, после боя 26 августа 1914 года, раненный, остался лежать на поле сражения; на его глазах германские солдаты, взяв в плен остаток роты, к которой принадлежал и Кравченко, выстроили пленных и расстреляли всех. Лежа на поле в течение почти двух суток, Кравченко был свидетелем того, как германские солдаты разыскивали среди раненных русских тех несчастных, которые были еще живы, и закалывали их штыками».
Типичной, как потом оказалось, пытке, физические следы которой были очевидны, подвергли другого солдата:
«Ефрейтор пехотного полка Василий Водяной, 24 лет, был захвачен в плен германскими войсками… во время производившейся им разведки.
Под угрозой выколоть глаза и отрезать уши германский унтер-офицер в лесу, в присутствии двух нижних чинов, потребовал от Водяного сообщения сведений о расположении русского штаба и численности русской пехоты.
Ввиду последовавшего со стороны Водяного отказа дать эти сведения, унтер-офицер, вытащив с бранью кинжал, отрезал Водяному сперва мочку левого уха и верхний край правого, а затем, сказав Водяному "мы тебя научим говорить", сжал руками его горло, после чего Водяной лишился сознания. Очнувшись от обморока, продолжавшегося несколько часов, Водяной почувствовал, что у него отрезан язык. Несмотря на боль от полученных ранений, истекая кровью, Водяной пополз на удачу из лесу и вскоре наткнулся на русский разъезд, который доставил его в один из штабов русской армии».
Как свидетельствовали документы Чрезвычайной комиссии, «особое внимание» противник уделял казакам:
«Рядовой лейб-гвардии Кексгольмского полка Леонтий Музыка был очевидцем того, как немецкие солдаты, увидев лежавшего на земле в ожидании перевязки тяжело раненного казака, подошли к нему и стали требовать, чтобы он встал и показал им "казацкий вид". Обессиленный раненый не мог исполнить требуемого, и германские солдаты со смехом стали бить его кулаками и ногами и глумились над несчастным до тех пор, пока он не смолк навеки».
Но германские власти, когда им через нейтральные страны и Красный Крест предъявлялись претензии, отвечали, что действуют симметрично в ответ на аналогичные зверства российских войск.
Однако в ходе всего этого процесса взаимных обличений российские власти и печать практически ничего не сообщали о том, что происходит с пленными, отправленными в тыл германских и австро-венгерских войск. Хотя, в обстановке накаленной ненависти ничего хорошего ожидать не приходилось.
«Многие постановления Стокгольмских конференций, направленные на взаимное облегчение участи военнопленных, остались невыполненными вследствие того, что русское правительство не исполнило всех принятых им на себя по принципу взаимности обязательств»
Фото: FPG / Hulton Archive / Getty Images
«Многие постановления Стокгольмских конференций, направленные на взаимное облегчение участи военнопленных, остались невыполненными вследствие того, что русское правительство не исполнило всех принятых им на себя по принципу взаимности обязательств»
Фото: FPG / Hulton Archive / Getty Images
«Не должно упоминаться слово "Военнопленный"»
Основной причиной подобной молчаливости было отсутствие информации о количестве и положении пленных:
«У нас в России,— писал Н. М. Жданов,— до самого конца войны верных сведений о числе военнопленных не было ни у центральных военных учреждений, ни у Отдела о военнопленных Министерства Иностранных Дел, которому в его дипломатической деятельности по делам военнопленных приходилось оперировать гадательными цифрами, основывавшимися на предположительном исчислении общего числа русских военнопленных в Германии и в Австрии в два миллиона».
Эта цифра потом не раз подвергалась ревизии и пересчету. К концу войны оказалось, что только в Германии находится не менее 2 млн русских пленных. После заключения Брестского мира и получения от Германии и ее стран-союзниц карточек на пленных цифра увеличилась до 3 911 100 человек. И лишь годы спустя, после сверки всех карточек, удаления дублей, анализа всей иной информации и примерного расчета количества умерших в плену, выяснили, что в руках противника находилось около 3,5 млн российских солдат, офицеров и генералов.
Признать даже первоначальную цифру — два миллиона пленных — означало нанести удар по престижу государства и боевому духу армии. Еще тяжелее было признаться в том, что, в отличие от находившихся в германском плену французов и англичан, русские не получают от родной страны никакой помощи. Н. М. Жданов констатировал:
«Наше русское правительство — не только не оказывало нашим военнопленным надлежащей дипломатической защиты, но даже и не принимало всех необходимых мер для осуществления состоявшихся международных соглашений.
Многие постановления Стокгольмских конференций, направленные на взаимное облегчение участи военнопленных, остались невыполненными вследствие того, что русское правительство не исполнило всех принятых им на себя по принципу взаимности обязательств».
Мало того, в октябре 1916 года Московским городским комитетом помощи военнопленным было получено распоряжение московского градоначальника, гласившее:
«По приказанию Г. Градоначальника Канцелярия уведомляет Московскую Городскую Управу для соответствующих распоряжений, что согласно требования военных властей, дело оказания помощи русским военнопленным должно протекать в дальнейшем безусловно без всякой публичной огласки, и что при издании печатных отчетов об этого рода деятельности не должно упоминаться слово "Военнопленный"».
Командование опасалось, что, узнав о помощи пленным, крестьяне, призванные в армию и не желающие служить, начнут массово сдаваться в плен. С той же целью усилилась публикация рассказов о том, что австрийцы и германцы делают со сдающимися, и пресса и командование начали пропагандировать лозунг «Лучше смерть, чем плен».
Появились требования оказывать помощь русским пленным в Германии и Австро-Венгрии с разбором — только тем, кто попал в руки врага после ранения. Всю работу общественных организаций по помощи пленным сочли делом подозрительным, а наиболее активные деятели этих органов попали под наблюдение охранки.
Ситуация несколько изменилась, после того как возглавить дело помощи пленным решила императрица Александра Федоровна. Особоуполномоченный Московского городского комитета помощи военнопленным Д. С. Навашин осенью 1917 года вспоминал о деятельности комитета императрицы:
«Этот комитет поставил сразу работу так, что даже при громадных средствах, которыми он обладал, он не мог развиться и встать в то положение, в котором он мог бы действительно обеспечить военнопленных всем, что им необходимо.
Это была чисто дилетантская работа. Когда понадобилось купить белье, то купили его в Испании и привезли сначала через Архангельск в Петроград на осмотр и затем опять через Архангельск отправили по лагерям (через нейтральные страны.— "История"). Этот комитет оказывал непреодолимые препятствия для каких бы то ни было реформ. На дело помощи военнопленным Комитет этот смотрел, как на привилегию Александры Федоровны, никто же другой, по его мнению, в это дело вмешиваться не должен».
В конце концов удалось наладить отправку военнопленным, голодавшим в германских и австрийских лагерях, стандартных посылок. Членам семей пленных предлагалось внести деньги, на которые представители российских общественных организаций в нейтральных Дании и Голландии покупали продукты, паковали их и беспрепятственно отправляли в лагеря военнопленных. Ведь отправлять посылки из России было крайне неблагоразумно.
«В этом лагере, как впрочем и во многих других, есть несколько мальчиков-добровольцев от 12–16 лет, взятых в плен с полками, где они находились»
Фото: Branger / Roger Viollet / Getty Images
«В этом лагере, как впрочем и во многих других, есть несколько мальчиков-добровольцев от 12–16 лет, взятых в плен с полками, где они находились»
Фото: Branger / Roger Viollet / Getty Images
«Питание повсеместно недостаточное»
И дело было не только и не столько в том, что посылки из России отправлялись долгим кружным путем — через Великое княжество Финляндское в нейтральную Швецию, а оттуда в Германию и Австро-Венгрию. Генерал-майор К. Н. Иваненко в ноябре 1915 года писал в Московский городской комитет помощи военнопленным:
«Сын мой, капитан артиллерии, будучи искалеченным, еще в августе пр. г. попал в германский плен и теперь находится в лагере г. Оснабрюк в Ганновере… Из самых верных источников я знаю, что комендант у них прекрасный честный старик, очень заботящийся о возможном улучшении их участи, обращение корректное, за заболевающими уход прекрасный, но они голодают потому, что везде недостача продуктов, и вся надежда на нашу помощь, а из нее выходит вот что: сын пишет:
"М—M В... (из Москвы) выслала мужу 16 посылок (непосредственно почтой) и мне 4. Ни одна не получена.
Посылки приходят к нам с русскими печатями, с немецкой аккуратностью вскрываются в нашем присутствии и, в большинстве, оказываются обокраденными"».
Кражи посылок или их содержимого были не единственной проблемой. Пленные, вопреки всем законам и договоренностям, крайне редко получали письма из дома. Немцы объясняли задержки выдачи корреспонденции все тем же принципом взаимности — германские пленные в России не получают письма из дома, значит, и русские пленные в Германии их получать не будут. Сделать с этим представители Красного Креста и других общественных организаций попросту ничего не могли. Н. М. Жданов, вспоминая об этом, буквально стенал:
«У нас в России военно-цензурная работа по делам военнопленных была сосредоточена в Петроградских цензурных учреждениях, которые при их ограниченном личном составе оказались совершенно несостоятельными перед лицом поставленных им задач. В этих учреждениях уже в начале войны образовались громадные залежи писем германских и австрийских военнопленных, а также писем, адресованных русским военнопленным из России. Медленность русских почтовых и цензурных учреждений вызывала в порядке репрессий и задержку писем русских военнопленных из Германии и Австрии.
Поступая в Россию, эти письма снова залеживались в Петроградских цензурных учреждениях и доходили до адресатов лишь через много месяцев после их отправки».
А отсутствие вестей из дома крайне тяжело отражалось на моральном состоянии пленных. Это выяснилось в ходе поездки по лагерям военнопленных трех сестер милосердия из России, каждую из которых сопровождали представитель датского Красного Креста и германские офицеры. На взаимной основе лагеря военнопленных в России посетили три немецкие сестры милосердия в сопровождении датчан. Русские сестры выехали из Петрограда 24 августа 1915 года. И поездом добрались до Швеции, откуда отправились в Данию и затем в Германию.
Германское командование, естественно, старалось показывать лишь те лагеря, где все было более или менее благополучно. К примеру, несколько самых известных плохими условиями лагерей включили в списки на посещение всех трех сестер, и, когда каждая из них просила отвести в подобное место, ей отвечали, что его уже посетила другая сестра милосердия. А коменданты лагерей приложили все усилия, чтобы пленные не жаловались на свое положение. Так что заметки посетительниц о лагерях (за этими текстами германские офицеры тоже тщательно наблюдали, время от времени их похищая) рисовали в целом благоприятную картину. Но вернувшись, в своих отчетах и публикациях сестры милосердия делились замеченными деталями. Одна из них — фрейлина императрицы Александры Федоровны П. А. Казем-Бек — писала о лагере Шнейдемюль:
«Немало наслышалась я еще в России о землянках этого лагеря, где зимою отмораживали себе конечности наши солдаты, взятые под Сольдау, где заедаемы были они насекомыми, болели тифом и холерой.
И все это я видела воочию, видела уже преображенным и почищенным, а пресловутые землянки — пустующими».
Но она не сомневалась, что с наступлением зимы пленных, отосланных осенью, во время ее инспекции, на полевые работы, вновь заставят жить в тех же землянках. Об этом же лагере она записала и другое:
«В этом лагере, как впрочем и во многих других, есть несколько мальчиков-добровольцев от 12–16 лет, взятых в плен с полками, где они находились».
В официальном отчете Казем-Бек говорилось:
«Объехав 20 солдатских, 7 офицерских и 64 рабочих лагеря в Германии, могу в общих чертах сказать следующее:
Питание пленных повсеместно недостаточное, а в некоторых лагерях солдаты страдают от настоящего голода.
Наказания и взыскания повсюду накладываются согласно германским военным законам, кажущимся нам, русским, чрезмерно строгими и даже жестокими, а во многих лагерях, где нижние чины германской администрации превышают установленную норму, они являются настоящими истязаниями».
«В числе таких истязаний на первом плане стоит "подвешивание" и "подвязывание"»
«В числе таких истязаний на первом плане стоит "подвешивание" и "подвязывание"»
«Помещают нагих в тесный цементный гроб»
Эта и следующая, в 1916 году, поездки сестер милосердия в лагеря в Германии, письма военнопленных и рассказы тех из них, кому удалось бежать и через нейтральные страны вернуться домой, помогли составить более или менее полную картину истязаний за колючей проволокой. В итоговом отчете отдела пленных Петроградского областного комитета Всероссийского союза городов, составленном в 1917 году, говорилось:
«Никого из пленных так не наказывали, не истязали так, как наших пленных,— их истязают палками, плетьми, воловьими жилами, прикладами ружей и т. п., зачастую без всякого повода, причиняя тяжкие увечья и даже смерть. Некоторые из этих наказаний отличаются своей утонченностью и изобретательностью, связаны не только с физическим страданием, но и с унижением человеческого достоинства.
В числе таких истязаний на первом плане стоит "подвешивание" и "подвязывание". Подвешенный у столба не касается ногами земли и от сильного напряжения и неправильного кровообращения нередко бывает из носа и рта кровотечение и потеря сознания. Тогда подвешенного опускают, приводят в чувство и снова подвешивают. И это истязание повторяется до тех пор, пока пленный не отбудет положенного срока наказания (от 2-х до 4-х часов), после чего его в обморочном состоянии относят в барак и часто в больницу.
Эта жестокая пытка влечет за собой тяжелые физические последствия, а иногда и психическое расстройство».
Список пыток оказался довольно обширным: от многочасового стояния по стойке смирно с огромными тяжестями на плечах до долгого бега в теплой одежде летом. Но некоторые виды истязаний выделялись особо:
«Сковывают на несколько часов правую руку с левой ногой.
Помещают до 15 минут в чан с кислотой, обжигающей кожу, или растирают кожу до крови грубыми щетками, намоченными в воде с песком.
Запирают в камеру, через которую проходит отработанный каменноугольными печами газ, вызывающий потерю сознания и признаки отравления.
Запирают наших пленных в сарай, наполненный трупами их товарищей, или помещают нагих в тесный цементный или обитый жестью гроб, на дне которого прибиты врезывающиеся в тело ребрами перекладины. При этом крышка гроба, в которой для притока воздуха проделаны 1–2 отверстия, плотно запирается».
Знания об этом, как и прежде, ничуть не помогали пленным. Германские власти в ответ на разоблачения утверждали, что если что-то подобное и делается, то только в ответ на бесчеловечное обращение с военнопленными в России. А поскольку имела место массовая гибель пленных на строительстве Мурманской железной дороги, российское императорское правительство предпочитало не замечать проблему.
Мало что изменилось и после его свержения. 22 марта 1917 года Временное правительство решило создать единый орган, который объединил бы все усилия по помощи военнопленным. В постановлении было сказано:
«Центральный Комитет по делам о военнопленных при Главном Управлении Российского Общества Красного Креста имеет целью объединение, согласование и направление деятельности всех правительственных и общественных учреждений, ведающих делами о военнопленных, гражданских пленных и заложниках, а равно оказание помощи этим лицам».
Новому ЦК предоставили большой объем прав и полномочий, но о результатах его деятельности Н. М. Жданов писал:
«Образованный в большинстве из представителей правительственных ведомств, привыкших действовать в прежних рутинных формах, Центральный Комитет по делам военнопленных не оправдал возлагавшихся на него надежд и не справился с своими задачами в исключительно трудных условиях революционного момента.
Положение русских военнопленных в революционный период жизни России не только не улучшилось, а наоборот значительно ухудшилось и ухудшалось с каждым днем».
Как выяснил сам Н. М. Жданов, по сути являвшийся движущей силой в деле помощи пленным, когда после подписания Брестского мира отправился в Германию для осмотра лагерей, самой главной пыткой для пленных стал сам плен.
«Когда мне осенью 1918 года пришлось посетить форт Цорндорф крепости Кюстрин в Восточной Германии, я среди встретивших меня там 184 военнопленных русских офицеров не нашел ни одного человека здорового и нормального. Вое они были крайне истомлены, нервно расстроены и психически явно неуравновешенны. Объясняться с ними было крайне трудно. На простые фактические сообщения они реагировали настолько болезненно, что приходилось ограничиваться лишь самыми общими успокоительными заверениями. Впечатление от форта Цорндорф было одним из самых тяжелых впечатлений, вынесенных мною из ознакомления с общей картиной плена в Германии».
Проблему можно было решить путем обмена пленными. Но ни царское, ни Временное правительство не желало увеличивать боевые силы противника, и крайне неохотно шли на обмены, даже когда речь заходила о военнопленных, ставших инвалидами. Советские руководители относились к делу иначе, но в условиях Гражданской войны и блокады имели ограниченные возможности. В итоге возвращение пленных домой растянулось на многие годы. Последние желавшие вернуться домой приехали в Советскую Россию в 1922 году.